Песни Великой пустыни

Вот уж видно их вдалеке, Черный главарь по-звериному щерится. Что ты позабыл на песке, Или тебе помереть так не терпится?! Должен ты накрыться в бою, По моему разумению детскому. Я тебе по-кири пою, Но, если хочешь, могу по-джерзегскому! Кочевая Вольный перевод с кири — Игорь Растеряев

***

За две недели желающие надеть синие лисамы освоили основы боевых скачек и взяли в руки сабли. Ризав и его помощники гоняли уже не мальчишек от рассвета и до заката. А иногда тренировки были наоборот — ночными. Братья Шерика по шатру в эти дни беспрестанно спорили о том, кто из них больше голов срубит. Сам Хавито в этих словесных битвах не участвовал. Не то чтобы ему не хотелось опробовать новые умения в своей первой настоящей сече. Но мысли о чьих-то смертях, пусть даже врагов, были ему почему-то неприятны.

***

— Подъём! К бою! — ночную тишину в шатре нарушили негромкие команды. Через несколько минут весь отряд учеников был на конях. Рядом с шатром их уже ждали Ризав, Трук и все поручители при полном вооружении. Отец народа выехал вперёд. — Дети мои. Вы знаете, кто мы. Мы — кири. Стражи пустыни. Мы храним границы Нузара. Защищаем города и караваны. Кроме тех, что везут рабов. Сегодня дозорные передали весть, что со стороны Джерзеги к нам идёт отряд разбойников. Их не много. Всего втрое больше, чем нас здесь сейчас. Именно мы сегодня их встретим и оставим в песках навечно. Это будет ваш первый бой. Можете никого не убивать. Ваша задача: удержаться за поручителем. Не оторваться от отряда. Не дать себя ранить. Но если напоите сабли кровью врагов — тоже хорошо. Чем раньше это случится с вами, тем лучше. А теперь в путь. Шерик, запевай. Хавито кивнул. Они выучили много песен, часто тянули их по вечерам у костра. Но одну нельзя было начинать просто так. Она вела воинов на бой и призывала духов на помощь. Вот её Хавито сейчас и запел. Вскоре его поддержало ещё двадцать голосов. Ризав двинулся вперёд, за ним — взрослые, затем ученики. Негромкая тягуче-ритмичная песня смешалась со стуком копыт и биением сердец всадников. Через час пути по ночной пустыне Ризав сделал знак остановиться и показал рукой куда-то вперёд. На тёмном горизонте было пусто. Ученики в недоумении стали крутить головами. Ризав ещё раз указал на горизонт впереди. И тут все увидели, что очертания барханов вдалеке стали как бы плавиться в лунном свете. Линия горизонта менялась. Вскоре возможно стало рассмотреть, как она рассыпается на отдельные точки. Потом эти точки стали быстро расти. — Хура-хура-хура-корк! — до отряда кири донеслись громкие крики на чужом языке. — Они знают, что мы их тут ждём. Больше можно не таиться. В атаку! — Ризав резко засвистел и послал коня во весь опор. У Хавито заложило уши, и на глаза навернулись слёзы от затопившего всё вокруг необычайно громкого многоголосого свиста. Это к боевому кличу Ризава присоединился весь отряд. Шерик тоже засвистел как мог. Кири уже летели навстречу приближающемуся врагу на самой большой скорости. Ризав обнажил саблю. Остальные последовали его примеру. Пустыню снова затопил оглушающий свист. Летевший за спиной у Лэло Хавьер выхватил саблю из ножен и на всём скаку сделал несколько пробных замахов. Отчаянное злое веселье наполняло душу. Шерик чувствовал себя частью мощного единого целого: он был не сам по себе, а словно одной из песчинок несущейся вперёд громадной несокрушимой бури. Он поравнялся с Лэло. Он не будет прятаться позади. Он встретит врагов лицом к лицу! А вот и они! Шерик засвистел и рубанул с плеча, кожей чувствуя куда и откуда ему сейчас прилетит ответный удар. Легко уклонился и со всей силы опустил саблю на следующего врага. Хей!

***

Вскоре всё кончилось. Ризав подал сигнал, и кири, рассеявшиеся по пустыне, чтобы догнать, добить и упокоить в песках убегающих разбойников, стали возвращаться обратно. Хавито был неподалёку от главы клана. После окончания боя Норрьего спустился с коня и сел на землю, вздрагивая всем телом от рвотных позывов. Лэло оказался рядом, нагнулся к нему и ободряюще шепнул на корди: — Всё хорошо, княжич. Всё хорошо. Всё так и бывает. Особенно в первый раз. Вот. Попейте воды. Это поможет. Хавито благодарно кивнул и взял флягу. Вскоре его несколько раз вытошнило, и, действительно, стало легче. Гэд подошёл и склонил к нему голову. Норрьего, всё также молча сидя на песке, обнял коня за шею. Постепенно вокруг них собрался весь отряд. Хавито поднялся и сел в седло. Ризав оглядел своих спутников. Все были на месте. — Пески даровали нам победу. Здесь ночь будет спокойной. Можем ехать обратно. Шерик, пой. Нужно отблагодарить духов. Сказав это, отец народа тронул поводья и неспеша двинулся в обратный путь. Хавито затянул новую песню и последовал за ним. Вскоре пел уже весь отряд. Они медленно ехали под огромным звёздным небом по притихшим пескам и также не спеша сплетали голоса в сложном благодарении духам за ещё одну ночь в пустыне, которая стала спокойной.

***

— Проходи, Гури Гарошод (*). Что расскажешь бабушке? Хавито прошёл за ковровый полог, приблизился, взял одну из многочисленных подушек и сел у ног матери народа, опустив голову. Заговорил он не сразу. Но бабушка Ойлун никогда своего гостя не торопила. — Ночью был бой. Мы сделали ночь спокойной. Все вернулись домой… — сказал Хавито пустым бесцветным голосом и снова замолчал. — Тогда почему ты так печален, Гури Гарошод? Почему ты не рад победе? Сколько голов ты срубил? — Много… Больше десяти… — Ты был ранен? — продолжала интересоваться Ойлун. — Нет, бабушка. Меня не коснулась чужая сталь… — Тогда почему ты печален? Ты стал воином. Ты будешь великим воином. Самым лучшим. Непобедимым. Против тебя в честном бою не устоит ни один человек. Ты будешь решать, кому жить, а кому — нет. Тебя будут бояться. Любить и ненавидеть. Но больше — бояться. В честном поединке тебя никто никогда не победит. Ты не погибнешь в бою. Хавито выслушал всё это, так и не подняв голову. Потом чуть слышно выдохнул: — Я не хочу… Ойлун, зазвенела бесчисленными браслетами, наверняка всплеснув при этом маленькими ладонями. — Он не хочет! Посмотрите-ка на него! Да любой мальчишка продал бы своё счастье духам даже за кусочек той славы, что я тебе пообещала! А он — не хочет! Хавито поднял на Ойлун больные глаза, прошептав: — Я не хочу никого убивать… Больше никого не хочу убивать… — Ах, вот как. А как же те десять? Знаешь, что было бы, если бы ты не упокоил их сегодня в пустыне? Смотри! Ойлун наклонилась к нему. Тонкие, высохшие, покрытые узорами хны пальцы крепко впились в запястье Хавито. Он встретился глазами с матерью народа и увидел: «Маленький город на границе пустыни. Вернее то, что раньше было маленьким городом. Разграбленные дома. Убитые люди на улицах. Много убитых людей. Мужчины. Женщины. Дети…» Хавито зажмурился, уронил голову и выдернул руку из цепких пальцев Ойлун. — Так что скажешь, Гури Гарошод? Всё ещё жалеешь, что убил их? Жалеешь, что ночь прошла спокойно? Он отрицательно покачал опущенной головой и всё так же тихо ответил: — Нет. Не жалею. Но мне так больно, бабушка… Вот здесь, прямо в груди! Жжёт! Так жжёт… Я не хочу больше… Ойлун нагнулась, бережно погладила Хавито по голове, заговорив совсем по-другому: — Ох, мой Гури… Конечно, тебе больно… И это только самое начало… Начало твоей боли… Ох, мой Гури… Понимаешь, Гури, все люди — как части тела человека. Вот например — мой сын Ризав. Или Трук. Или твой Орем. Они — руки. Руки могут уставать, но они не чувствуют боли, если сами не ранены. Понимаешь? Хорошо. А ты, мой Гури, ты — как душа. Одна большая душа. А она не может не болеть. И это очень хорошо. — Хорошо? — Хавито посмотрел на мать народа глазами, полными слёз. Она снова утешающе погладила его по голове и несколько раз кивнула. — Хорошо, мой Гури. Плохо для тебя. Но очень хорошо для мира. Когда рождается Гарошод, который не чувствует боли людей, который любит кровь и любит убивать, мир погружается в войну. Такую страшную войну, что даже представить сложно. Вот это — будет беда. Тогда плохо будет всем. А так, только тебе… Это может показаться тебе несправедливым. Это и есть несправедливо. Но так есть. Ты — душа мира. Ты чувствуешь боль людей. Потому не хочешь убивать. Не хочешь видеть смерть. Но ты должен. И ты будешь. Война станет твоей жизнью. Ты будешь посылать людей на смерть. Будешь обрекать людей на смерть. Будешь убивать своей рукой. Но лучше ты, чем кто-то ещё. Если ты поведёшь армию, то во время войны умрёт меньше людей. Ты будешь как сабля, что отсекает чёрную руку, чтобы человек остался жив. Это лучше, чем дать человеку погибнуть. А боль ты научишься скрывать. Никто никогда не узнает и не поверит, что тебе так больно. Понял меня, мой Гури? А теперь — поплачь. Твои слёзы увижу только я, мой Гури… Только я…

***

Спустя неделю Шерик и его братья по шатру вернулись из пустыни в синих лисамах. Мальчишки стали взрослыми. Через шесть лет смогут завести семью. Они теперь — воины кири. Стражи пустыни. Хавито был бы счастлив, если бы не разговор с Ойлун. Он отдал бы всё, что имел, чтобы стать обычным человеком. Просто радоваться жизни. Просто воевать. Просто защищать. Быть как все. Но это было невозможно. Поэтому он, конечно, благодарно кивал на приветствия и поздравления. Отвечал на благословения поклонами. И всем своим видом изображал радость. Это была только его боль. И он научится её скрывать.

***

— Заходи, Гури. Или как тебя теперь называть? Ты стал совсем взрослым. И дальше будешь только ещё больше взрослеть. Детство кончилось. Тебя ждут большие перемены. Горе. Потери. Боль. Много боли. Очень много боли. Прости, мой Гури. Но мне нечего сказать тебе доброго. Мне жаль. Не стой там. Сядь у моих ног в последний раз. Хавито прошёл к Ойлун, опустился на подушку возле неё и удивлённо воскликнул, вскинув голову: — Почему в последний раз, бабушка? Взрослым нельзя так сидеть? — Нельзя, Гури… — тихо и печально отозвалась Ойлун. — Но дело не в этом… Это наша с тобой последняя встреча. — Почему? Ты больше не впустишь меня к себе? Потому что я теперь взрослый? Но ты ведь говоришь не с одними детьми! А уезжать мне ещё только через неделю. А потом я снова к тебе приеду. На следующее же лето приеду! — Нет, мой Гури… — Ойлун печально улыбнулась. — Всё будет совсем не так… Но ты сам всё увидишь… А в Нузар ты вернёшься, если конечно вернёшься позже, а не раньше; через очень, очень много лет и зим… И не по своей воле. И пески будут петь тебе совсем не победные песни… — Не по своей воле?.. Как это? Как раб?! — Сиди, Гури! — прикрикнула на него Ойлун. — Сиди, не прыгай тут как тушканчик. Кем быть: свободным или рабом — решает только сам человек. И никто больше. Иные люди даже с цепью на шее в душе — как вольные птицы. А иные и на троне — рабы сердцем. А ты… Ты сам решишь. И это будет правильно. Ты пройдёшь в цепях через пески. Но на другой стороне обретёшь счастье. Да, мой Гури. И ты тоже будешь счастлив. Но очень и очень нескоро. Хавито помотал головой. — Я ничего не понимаю, бабушка. Как такое вообще может быть? Ойлун снова улыбнулась и бережно поправила на нём лисам. — Это потому, что ты ещё очень мал. Не время бы тебе всё это знать… Но у нас нет другого времени. А мою крылатую сестру со звёздными глазами ты встретишь ещё не скоро. Так что теперь слушай внимательно и запоминай, Гури.

***

Хавито подбросил охапку хвороста в почти потухший очаг и опять сел у ног Ойлун. Она тяжело вздохнула и заговорила снова: — …А ещё ты должен знать вот что. Помнишь, я сказала тебе, что ты вернёшься сюда раньше или позже? Так вот. То, что будет — подобно дороге. В конце ты оказываешься там, куда свернул на развилке. Понимаешь меня? Так вот. В твоей судьбе тоже будет такая развилка. Это отец и сын древней крови. Их жизни и смерти. Однажды, раньше или позже, ты встретишь этих двоих на своём жизненном пути. И не от тебя будет зависеть, кто из них останется жить. Но то, кто именно из них умрёт — отец или сын — определит всю твою дальнейшую судьбу. Если погибнет отец, всё будет так, как я тебе уже сказала. Ты вернёшься сюда в цепях, пройдешь пески и обретёшь своё счастье. А вот если сын… Ох, мой Гури… Тогда ты тоже найдёшь здесь своё счастье. Но… В пески ты вернёшься уже королём, а твоя дорога ляжет вот так. Ойлун протянула открытую ладонь и коснулась указательным пальцем другой руки своего мизинца. — Вот представь, что ты сейчас здесь. А вот здесь, — она дотронулась до кончика большого пальца, — тебя будет ждать твоё счастье в песках. Но вот тут — в самой середине — ты тогда пройдёшь через такое горе, такие страдания души и тела, каких ещё не знал наш мир с тех пор, как Отец сотворил его. Ойлун едва коснулась центра раскрытой ладони указательным пальцем и тут же отдёрнула его так, словно обожглась. — Я не вижу, мой Гури, по какой из этих дорог пойдёт твоя судьба. Не вижу… И могу только молить духов, чтобы они направили тебя по первой. Но… Всё может быть… Или не быть. Оставайся храбрым, мой Гури, и знай, что как бы ни сложилась твоя судьба, ты в состоянии пройти этот путь. Отец мира знает силы своих детей. И никогда не даст ношу, которую мы не сможем поднять…

***

— А теперь вот ещё что, — Ойлун опять погладила Хавито по голове и слегка отстранилась от него. — Скажи мне, мой Гури, что ты сейчас чувствуешь кроме режущей боли в сердце? Прислушайся к себе. Он помолчал немного, а затем удивлённо посмотрел на мать народа. — Чувствую… Не знаю, как объяснить это… Как будто я — это не я, а кто-то другой. И он почему-то сильнее всех на свете… Ойлун довольно кивнула. — Всё верно, мой Гури. Всё верно. Это Отец мира позаботился о тебе. Гарошод после пролития им первой крови не только начинает чувствовать людскую боль, но и действительно становится сильнее всех на свете. Я ведь не зря сказала, что тебя никто никогда не победит в честном бою. Да, мой Гури. Ты уже сейчас стал сильнее взрослого воина. А когда вырастешь, с тобой никто не сравнится. Тебя сможет пленить лишь железо. Никакими верёвками Гарошода не удержать. И никакие яды, кроме самых редких и сильных на тебя не подействуют. Запомни это. А теперь закрой глаза и скажи мне, что ты слышишь? Хавито послушно опустил веки и привычно сосредоточился на звуках. Однако в этот раз он разобрал не только то, что происходило в шатре, но и всё, что делалось в оазисе и даже за его пределами. От обилия образов Хавито закричал, схватился за голову и открыл глаза. Ойлун протянула ему чашку. — Попей, мой Гури. Ты привыкнешь к своему дару. Отец мира наградил тебя им, чтобы уберечь от опасностей. Ты привыкнешь…

***

Когда Хавито, пошатываясь от всего, что узнал и почувствовал, вышел из обители матери народа, уже стемнело, а в поселении всё было готово к празднику. В центре оазиса сложили и подожгли большой костёр. Вокруг него расстелили ковры и подушки так, чтобы всем жителям поселка от воинов до детей хватило места. Девушки уже начали выставлять угощения. Пробегавшая мимо сестра остановилась и поклонилась Хавито. Он сразу же отозвался: — Здравствуй, Птичка. Тебе чем-то помочь? — Нет, старший брат! — Она улыбнулась, поднимая голову. — Благодарю тебя! Сегодня ты и твои братья по шатру — почётные гости. Проходи вон туда, ближе к костру, где уже стоят блюда с лепешками. Вон, Перел уже там. Я его и в лисаме узнаю… Так вот — иди. Скоро все соберутся. А мы ещё принесём угощения. Сегодня будет настоящий пир! Бабушка сказала нести подчистую всё, что есть. Даже то, что оставляли на зиму. Представляешь? Чтобы всем всего хватило. А после пира мы будем вам танцевать. Ты не знаешь, Перелу нравятся танцы? А я хорошо танцую, сам увидишь… Так вот. Ты иди и садись. А я побежала. Прощай, старший брат! Сероглазая Птичка поклонилась и, гремя парой медных браслетов на тонких щиколотках, полетела дальше по своим многочисленным делам. Хавито улыбнулся, подумав: «Повезло Перелу!» На коврах уже начали собираться ставшие взрослыми братья по шатру. Они то и дело поправляли лисамы, старались держать осанку и вообще выглядеть старше. Шерик сел рядом с Перелом. Он нашёл бы его и с закрытыми глазами. Вскоре пришёл Ризав и остальные взрослые воины. Завершили круг сидящих у костра женщины и дети во главе с Ойлун. Зажгли ещё факелы. Зазвучала музыка. Пир начался. Потом воины пели. Потом пели женщины. Потом танцевали девушки под быстрые мерные удары маленьких бубнов, увешанных колокольчиками. Ризав громко смеялся, одобрительно кивал и от души хлопал в ладони. Ойлун лучезарно улыбалась всем и раздавала благословения своим взрослым и маленьким детям. Хавито казалось, что он никогда ещё не был так счастлив. Вокруг него была семья. Большая. Крепкая. Настоящая. Любящая. «Почему я не могу остаться здесь навсегда? Почему в Норрвальдо мы не можем вот так же собраться все вместе? Почему старшим братьям всё время не до меня? Почему отец всегда занят?..» Услышав прямо над ухом звон колокольчиков, Хавито вскинул голову и огляделся. Это кружащаяся в замысловатом танце Птичка, взмахнув длиннющими чёрными косами, пролетела совсем рядом с ним. «Вот и хорошо! Сейчас я здесь! А завтра будет новый день. И уезжать ещё только через неделю!» — Лети, Птичка! Лети! — Хавьер бросил ей под ноги горсть зерна в знак того, что ему понравился танец, и сестра закружилась ещё быстрее. — «Лети и будь счастлива! А завтра будет новый прекрасный день!»