Зеленая ласточка – 2. Желтый лебедь

      Аксель провел ее по темным дорожкам, завел в темное помещение, усадил на темную кровать и растворился в темноте. Когда он вернулся, Сондра начала догадываться, что темно только у нее в глазах. Потому что Аксель как-то уж очень темно на нее посмотрел. И на месте его лица теперь виделась только темнота.       — Во, держи, — он протянул темноту в виде стакана. — Выпей — и ложись. Утром к тебе не зайдут, я попрошу. Потом обход сделают. Чтоб выспалась. Не думаю, что долго тут проторчишь. Давай, хлебай.       Сондра хлебнула. На вкус темнота отдавала горькими травами. Сондра закашлялась. О, ну прям как в детстве! Когда болеть было страшно не потому, что будешь плохо себя чувствовать, а потому что мама достанет свой чемоданчик. А в чемоданчике — порошки, пилюли и сиропы всех мастей. И из них мама выберет обязательно самую гадкую траву, заварит, и вот от нее — будешь чувствовать себя в десять раз хуже.       Интересно, как там мама? Как там Лекси? Как там Вирт? Куда его унесли? Мысли увязали в темноте, как барашки в смоле. Как там Кора? Как там на Инсиве? Как там ребята с Реммы? Ей же говорили, что их вывели с тонущего острова на Инсив. Ну, кроме тех, кто остался защищать родной дом. Как там они? Как там Ремма? Как там… как там?..       Темноты стало больше. Сондра куда-то дела стакан (наверное, на тумбочку. Или его забрал Аксель. Лишь бы не уронила), завалилась набок и провалилась вниз, вниз, вниз.       И в темноте начали вспыхивать электрические лампочки. Они неслись мимо звездопадом, а волосы трепал встречный ветер, а под пальцами был край несущейся вагонетки. И она летела среди звезд, и позади был кто-то теплый, знакомый, очень близкий. На языке горчило от лекарства.       Они летели вдвоем вниз, вниз, вниз…

***

      Как только большая часть пути осталась позади, а воздух в груди иссяк, Кора остановилась. Привалилась к стене, едва дыша. Ноги не держали.       Дежурные еще не отгудели к подъему, но в стрельчатых окнах белел рассвет. У нее минут пятнадцать от силы. К Анни возвращаться смысла нет. Наверняка Ант ее уложил, а Кора только разбудит. И потом вовек ее не успокоит. Не получалось у нее так, как у Анта…       Кора закрыла лицо руками. Ее бы кто успокоил! От жара в груди хотелось кричать. Рухнуть на пол — и кричать, кричать, кричать, забыться в крике. А еще, яростно, до судорог, хотелось броситься назад. Крикнуть Сондре, чтобы открыла дверь обратно, упасть в лодку — и обнять, прижаться, уткнуться носом и чувствовать: живой, живой, живой. Здесь, рядышком.       Кора сползла по стенке. Хорошо, что никого нет. Она бы не смогла объяснить, что с ней.       Вирт живой. О господи, о Лермат, живой, живой!..       Она ожила с ним. Как будто у нее в животе опять забилась жизнь. И не было этих ужасных двух лет, этих длинных — четырех. Как будто ей снова шестнадцать, и ничего этого не было. Ничего. Ничего.       Кора утерла лицо и, тоже по стенке, поднялась. Коленки тряслись. Почему она все еще здесь? Почему не с ним?..       Но Кора зашаркала дальше по коридору. Потому что — ей нужно в комнату. Она наверняка выглядит ужасно после бессонной ночи и бессонного дня. Нельзя, чтобы кто-нибудь видел ее такой. Особенно Дом. Кора закрыла глаза. Кажется, если Дом сейчас ее увидит, он все поймет именно по ним, по глазам. И тогда — все кончится. И тогда — Вирт снова будет м… мер…       По лестнице спускались ночные дежурные, и Кора спряталась в черном закутке. Дежурные прошли мимо и наверняка, абсолютно точно, ее заметили. Кора увидела сверкнувшие в ее сторону глаза. Они же не доложат? Не доложат?! Дом сейчас занят, он не будет выслушивать сообщения ночных дежурных. А даже если и станет, что он предъявит? Кора возвращалась от Анни! Да, так она ему и скажет! «Я сидела с Анни, Дом, она никак не хотела успокаиваться, ты же знаешь. Волосы? О, я открыла окно, и они, видимо, растрепались. Свежий воздух полезен детскому организму. Обувь? Обувь…» Кора посмотрела на туфли. Она же не оставляет мокрых следов? Она старалась идти только по камням! Грязи быть не должно. А если пыль? А если Дом спросит ее о пыли?!       Кора сняла туфли и пошла дальше на цыпочках. Она быстро переоденется в комнате — и Дом ничего не заметит. Вычистит туфли, выгладит платье, положит его с душистыми травами — так не будет заметно запаха моря. Но вдруг он заметит, что она переоделась? Он скажет: «Ты же была в другом платье, когда уходила к Анни». Да, точно скажет. Ну, тогда Анни стало нехорошо, и платье пришлось сменить. «Но почему тогда ты его не постирала? Оно сухое!» Да. Точно. Надо будет постирать платье. Тогда у него не возникнет вопросов. Только бы до комнаты добраться. Только бы никто не увидел, что платье чистое. Иначе — катастрофа…       На верхнем этаже никого не было. Тут жили только наивысшие чины — с семьями, у кого были семьи, естественно, — и все они провели сутки, разбираясь с делом Реммы. Это хорошо. Это удачно. Обычных дежурных Дом слушать бы не стал (а если бы стал, то…), но высшие чины мог и послушать. А если бы кто-то увидел его жену, разгуливающую ночью в неподобающем виде по коридорам, точно бы доложил. И тогда, тогда… Ноги снова затряслись. Скорее, скорее, в комнату.       Она подбежала ко входу, приоткрыла резную богатую дверь, совсем чуть-чуть. Просочилась в щель, как тень, и закрыла за собой. Никто не должен ее увидеть. Она тихонько переоденется, вычистит туфли, намочит платье, приведет лицо в порядок, причешется, и выйдет, как подобает, как правильно, как надо. И не будет катастрофы. Только бы глаза не подвели, только бы он по ним не понял…       — Ты припозднилась, дорогая.       Туфли выпали и грохнули по полу в тишине. Кора перестала дышать. От взгляда на ее спине затрещало платье. Она не хотела поворачиваться, но выбора не было. Она закрыла глаза и повернулась.       — Здравствуй, Кора.       Голос мужа задрал ее веки.       Доминик сидел в кресле, закинув ногу на ногу, руки — на подлокотниках, в одной руке — бумаги, другая — пустая. Пальцы немного поджаты. Плохой знак. Кора не осмелилась посмотреть ему в лицо. Она боялась увидеть там знак еще хуже.       За правым плечом Дома стоял Ант и перебирал документы. Если бы Кора не знала Анта, она бы решила, что он прячет взгляд от стыда. Но ему нечего стыдиться. Не он же сбежал в море посреди ночи втайне от супруга.       — Что-то случилось? — краем глаза Кора заметила, как Дом приподнял бровь.       Она наступила ногой на ногу, босые пальцы похолодели.       — Н-нет, — просипела она.       — Ты даже не поздоровалась со мной.       — З-здравствуй.       — Мы не виделись больше суток, милая. Это все, что ты хочешь мне сказать?       Кора сглотнула.       — Я… очень рада тебя видеть. Как… как работа?       Дом отмахнулся — Кора увидела золотой отблеск кольца на голом полу.       — Не хочу об этом. Какая работа, когда я наконец-то с любимой женой!       Кресло скрипнуло. Взгляд Доминика стягивал пыльное влажное платье. Коралина не находила сил даже посмотреть в сторону брошенных туфель. Но она видела пылинки на ворсе под ногами. Каждая пылинка — яркая, уродливая точка.       Она знала, что Дом тоже их видит. Каждую. Точка. Точка. Точка.       — Ты так и не ответила. Что-то случилось? Ты выглядишь такой бледной.       Кора опасливо подняла взгляд, но он рухнул обратно, так и не добравшись до лица — едва долез до обручального кольца на мужской руке.       — Я… — Кора прочистила горло. — Сидела с Анни. Ей уже лучше!       — Да, я знаю, — Дом выдохнул, снова скрипнуло кресло.       Он выждал секунду, и эту секунду даже кровь в теле Коры не текла. Воздух не шевелился. Кора знала, что сейчас на нее обрушится вся вина мира. Вот сейчас. Сейчас. Сейчас! Она все не обрушивалась. Ну давай же, Дом, не тяни! А он тянул, растягивал эту несчастную секунду, растягивал Коралину по времени, как мышонка по колесу, превращал из живого дышащего существа в тонкую красную нитку. В горле запершило. Хотелось зажмуриться.       — Ант сказал мне, когда я пришел ее проведать.       Кора подняла ноющие глаза на Анта. Тот продолжал просматривать документы. Доминик поднял руку и похлопал его по боку:       — Правда, Ант?       — Правда, — отозвался Ант, не отвлекаясь от бумаг.       Правда. Всегда — только правда. Ант бы никогда не соврал. Не со злости, не из желания обличить; он просто отвечал на вопрос, как ребенок. Винить его — все равно, что винить летний ветер в том, что он дует с моря на сушу.       И все равно Кора смотрела сейчас на него и молилась, чтобы Ант это заметил.       — Я так испугался, когда не увидел тебя у Анни! — продолжал Доминик. Кора видела боковым зрением взмахи его руки. — Я же точно помнил, что ты вызвалась сидеть с ней, пока я не разберусь с делами. И вот я вырвался пораньше, в надежде встретить утро с вами — а ты куда-то пропала! Тебя нет в комнате, нет в детской. Что я должен был подумать?       Он вздохнул и поднялся. Кора перевела взгляд — даже взгляд у нее сейчас дрожал. Она успела заметить, как Ант нахмурился, прежде чем ее глаза оказались прикованы к мужу. Он подходил, медленно, спокойно, а Кора не могла даже моргнуть. Моргнет — и он окажется рядом, в секунду. Моргнет — и она упустит момент. Моргнет — и он сделает что-то… что-то… она не знает, что, поэтому и не моргает.       — Я думал, я с ума сойду. Жена пропадает неизвестно где, никто ее не видел. А в лагере толпа чужаков, мало ли, что могло случиться! Хорошо, что Ант меня просветил, — Дом улыбнулся, на щеках проступили ямочки.       Он подошел так близко, что Кора перестала дышать. Она ничем не колебала воздух вокруг, даже ресницами, — застыла в ожидании. Руки мужа поднялись, приблизились — и опустились на плечи тяжелым одеялом.       — Ну? — спросил он, улыбаясь. Глаза у него быстро перескакивали, заглядывали в каждый глаз Коры. — Что они сказали?       Кора рвано вдохнула.       — К-кто?       — Ну, Кора, милая, — он погладил ее по плечам. — Мы это уже проходили перед рождением Анни. Я знаю твои маленькие уловки! — он прищурился, как от солнца, и ямочки стали ярче. — Да, я понимаю, что ты хотела сделать сюрприз, и я все испортил, да, да. Но, раз уж все вскрылось — что они сказали? Давай ты сейчас намекнешь — а я сделаю вид, что ничего не знаю!       Дом выглядел настолько спокойным и счастливым, что Кора осмелилась отвести взгляд. Она поймала глаза Анта — он стоял на прежнем месте, но теперь наблюдал за сценой молчаливым свидетелем. Доминик посмеялся и повернул ее голову обратно, его прикосновение было почти невесомым.       — Ант мне сказал, что ты ездила к лекарям. Только не дуйся на него, он бы ни за что тебя не выдал, но я так переживал, что ему пришлось раскрыть твой секретик. Все равно все узнают! Просто чуть раньше, ничего страшного! Ну так? — он слегка тряхнул ее плечи. — Что они сказали?       Кора выдохнула еще. Сердце, неуверенно, начало постукивать.       — Они… они сказали…       Очень хотелось посмотреть сейчас на Анта, выпросить у него помощи, ответ, подсказку. Но пальцы Доминика начинали сжиматься, а ямочки уже не были такими благодушно-глубокими, так что стоило поторопиться, пока он не раздражен по-серьезному.       — Они сказали, что… с-сейчас благоприятный период, — она нервно улыбнулась. Лишь бы это хоть чуть-чуть было похоже на радостную улыбку!.. — И что мое здоровье заметно улучшилось в последние месяцы. Так что, если пробовать, то очень хорошие шансы, что все получится. В-вот, что они сказали. Зд-дорово, правда?       Лицо Доминика застыло в том уже-не-очень-счастливом выражении. Руки опустились, и Кора ощутила, как позвоночник у нее без опоры изогнулся. Дом отступил.       — Это все, что они сказали?       Кора закивала. Она уже сама поверила, что именно это ей и сказали лекари, и именно за этим она и ездила ночью. Дом отступил еще, помолчал и набрал воздуха в грудь.       — Что ж! — он хлопнул в ладоши. Улыбка у него осталась недо-счастливой, но это все-таки была улыбка. — Это чудесные новости! Чудесные, не так ли, Ант?       — Согласен, — отозвался Ант неизменным тоном.       — Наконец-то твое здоровье пошло на поправку! Надеюсь, в этот раз лекари не стали мне лгать, и наши усилия не будут напрасны. Они не предлагали тебе новых лекарств? Может, отвары? Процедуры? Кора, если вопрос в доступности — даже не вздумай отказываться! Ты же знаешь, я луну с неба достану, если она хоть чуть-чуть приблизит тебя к тому, чтобы снова стать матерью!       И он посмотрел на нее так, что у Коры снова перехватило дыхание — но по-другому. И она поверила, что он и правда достанет.       На лице, видимо, появилась эта вера, потому что глаза Дома вспыхнули — и он тут же отвернулся. Кора покачнулась. Ее как будто сбросили из поднебесья в ущелье.       — Да н-нет, все по-прежнему, — невнятно ответила она, — здоровый сон, регулярное питание, свежий воздух, меньше работы…       — Именно поэтому я и отстранил тебя от всякой работы, ты помнишь? — Доминик посмеялся и забрал у Анта документы. — Благодарю. Остальное я также стараюсь тебе обеспечивать. Но, пойми, я не могу привязывать тебя к кровати или кормить с ложки — даже Анни уже ест самостоятельно, ха-ха!.. Так что, Кора, — он обернулся, и Кора снова не имела права отвести взгляд. — Бессонные ночи и зимние прогулки по морю не сильно-то способствуют восстановлению, верно? И уже не говоря о том, сколько ты ешь! Меньше птенца! Естественно, энергии не хватит на развитие крепкого здорового ребенка.       — Н-но, — Кора растерянно сжала платье. Она почувствовала себя в нем слишком маленькой, не по размеру, — ты же сам сказал месяц назад, что я поднабрала.       Глаза стали сухими и мокрыми одновременно. Кора бы с радостью залезла сейчас в шкаф, свернулась там под вешалками и затаилась, чтобы никто и никогда ее не видел. Доминик отдал документы Анту и повернулся.       — Я? Сказал такое? Дорогая, как же я мог такое сказать! — он подошел, бережно взял ее руки и поцеловал кисти. Кора на контрасте увидела, как сильно у нее торчат костяшки. Совсем не женственные руки, угловатые, резкие. А Дом все равно их целует. — Я люблю тебя, милая, любимая! Ты моя единственная, самое ценное мое сокровище. Я не мог такое сказать! Наверное, ты меня неправильно поняла.       Он поцеловал каждую уродливо торчащую костяшку. И так трепетно, как точно не стал бы целовать человек, который не любит. Он ведь и правда не мог такое сказать. Наверное, он похвалил ее формы или назвал мягкой, как булочка, а она накрутила, надумала, и месяц морила себя голодом, глупая. Только здоровье подрывала. А Дом все равно терпит, не злится…       Дом оставил десять поцелуев, отпустил ее руки и вернулся к Анту, перебирать документы. Кора почувствовала себя немножко красивее, чем минуту назад, и даже нашла в себе силы, чтобы подойти. На мелькавших бумагах она увидела многократно повторяющееся название союзного острова. Ремма, Ремма, Ремма. Чего еще она ожидала?       — Что ж, рад, что мы со всем разобрались до… — загудел горн к подъему, и Доминик поднял палец. — О! Как раз вовремя! Дорогая, не хочешь поприсутствовать? Сейчас будет собрание о судьбе ремма, тебе должно быть интересно! Но, если не хочешь, конечно же, ты можешь лечь спать. Тем более, ты провела ночь не пойми где…       Кора поджала руки к груди. Сердце забилось там, как пташка. На собрание! Она так редко в последнее время куда-то выходила, и уж тем более — чтобы Дом сам ее позвал!.. Доминик заулыбался и закивал.       — Вижу, вижу, я тебя обрадовал. Собирайся скорее и спускайся в главный зал. Я даже не начну, пока не увижу тебя в толпе, сияющей, как инсивский амулет! — он порывисто ее поцеловал, Кора даже не успела ответить. Камень на его груди вспыхнул. — Пусть все ремма увидят, какая моя жена — красавица!       Он рассмеялся, махнул Анту, чтобы следовал за ним, и вылетел за дверь, как на крыльях. Ант в спокойном темпе собрал оставленные бумаги. Кора наблюдала за движениями его рук, и сам по себе огонь в душе смирел. Вернулись мысли о ночи.       Пыльные туфли лежали все там же, у входа. Доминик на них даже не посмотрел.       — Спасибо, — шепнула Кора, когда Ант проходил мимо.       Он остановился. Брови дернулись к переносице. Ант посмотрел ей прямо в глаза — когда он так делал, Кора была уверена, что он чувствует ее насквозь.       — Он не спросил, была ли ты одна.       Кора понимающе кивнула и опустила голову.       — Ант! — крикнул из коридора Доминик, и Антуан, ничего не говоря, просто вышел к нему.       Две пары сапог застучали прочь, а Кора постояла еще чуть-чуть, взглядом в пол. И встрепенулась. И бросилась к шкафу.       Ее окутало облачко пыли, платья довольно раздулись, как паруса. Но Кора не обратила на них внимания. Стало даже немного стыдно — ведь некоторые из этих платьев не видели свет уже несколько лет. Но Коре сейчас не до нарядов. Не до туфель, не до макияжа, даже не до собрания. Она упала на колени и запустила руки в самый дальний угол, за старые сапоги, за разбитые каблуки, за обрывки, обноски, оборванные пуговицы. Нащупала кончиками пальцев, задрожала, как в припадке, и вытащила. Прижала к груди. Припала губами к пыльной крышке. И Кора наконец-то почувствовала, что она может дышать спокойно.       Деревянная шкатулка тоже не видела свет уже два года.

***

      Кора пробежала весь коридор, страшно тяжело дыша. Не привыкла она к такому. Старшие вечно ее на тренировки гоняли, а она и отлынивала — зачем ей? Вот теперь поняла, зачем.       Босые ноги стучали по ковру. Голова немного кружилась. Кора остановилась на секунду, хлебнула воздуха и побежала дальше. Чуть-чуть осталось, четвертая дверь слева, всегда открыто, раз, два, три…       — Вирт! — она влетела внутрь без стука. Вирт никогда не запирается. Наверное, это только для Коры так. А для остальных — всегда закрыто.       В комнате оказалось пусто. Но ведь старшие сказали, что он вернулся! «Опять этот неугомонный мальчишка пропадал неизвестно где, — бурчали они. — Работа в лагере встала, а он гуляет! Ой ему сейчас прилетит!..»       Пока что прилетела только Кора. Она отдышалась и потопала вглубь комнаты. На босую ступню налипла какая-то бумажка, и Кора на ходу затрясла ногой. В спальне было холодно и темно. Ну где он? Девочка остановилась и топнула освободившейся ступней.       И тут, как эхо, стукнула дверь сзади. Комната погрузилась во мрак. Только рыжий амулет на груди мерцал. Кора пискнула. Но не успела она даже придумать, что делать, или задуматься, кто захлопнул дверь, — как на нее из темноты выскочила белая, перекошенная рожа!       Кора завизжала. Задрожали стекла за шторами, а сразу за этим рожа расхохоталась — очень уж знакомым смехом.       Кора задохнулась от возмущения.       — Ты придурок! — она заколотила наугад, по смеху. — Ты идиот, дурак, придурок, придурок!       — Кора, Кора, ну прости, — Вирт вынырнул из-за жуткой рожи. Улыбался он так, будто ни капельки не раскаивался, и при этом так, что и обижаться на него было нельзя. — Ай, осторожно, ну чего ты, сломаешь же!       Кора прекратила колотить. Вирт отдернул занавеску и опустил, как оказалось, маску. Кору передернуло. Вирт, как назло, снова прислонил маску к лицу и загудел, а Кора закрылась руками:       — Убери этот ужас!       — Да чего ты? Никакой это не ужас! Это маска народа пуну, прикинь? Это такой народ в Африке. Я ее у какого-то серьезного дядьки спер, он ее хотел продать другому серьезному дядьке, за ку-у-у-учу денег! Смотри, какая крутая!       — Не крутая! Сними ее, дурак!       Вирт вернул себе свое, милое и симпатичное, лицо: карие глаза светились от солнца, а щеки темнели из-за недивинского загара. На него смотреть куда приятнее, чем на эту… штуку!       — Не понравилось? — улыбка у друга стала не такой солнечной.       Кора зыркнула на жуткую мертвую рожу. Рожа пялилась на нее в ответ черными точками вместо глаз.       — Уродина, — Кора надула губы.       — Эй, повежливее, это вообще-то девочка, — Вирт поднял маску повыше. — Представляешь, этот африканский народ так изобразил богиню! Они на похоронах надевают…       — Все равно уродина, — Кора скривила роже рожицу и отвернулась. — Какая же это богиня? Вот Лермат — богиня! Она красивая.       Кора вздохнула, вспомнив мозаику в коридоре. Мозаика обвалилась, и старшие говорили, что скоро ее совсем собьют. Но Кора надеялась, что не собьют. Даже такой, побитой и потрескавшейся, Лермат была потрясающе красивой: черноволосой, в алом платье, с белой кожей, на берегу ручья, где она стала покровительницей влюбленных.       Вирт тоже вздохнул — подумал о том же самом.       — Но все равно, — он повернул маску к себе, улыбнулся и поставил на полку. — Может, для того народа Лермат будет уродиной.       — Тогда этот твой народ ничего не понимает! Если Лермат уродина, то я вообще!..       — Ты красивая, Кора!       Кора хмыкнула, довольная эффектом.       Она еще раз посмотрела на полку и вздернула нос. Вот так-то! Она красивая!       — А что, ты только эту страхолюдину принес? — как бы между делом спросила Кора.       Вирт просиял и сощурился, глаза у него стали — два солнечных лучика.       — Не только, — и он выставил перед Корой полные пригоршни пушистых печений.       Кора мигом схватила несколько штук и отправила в рот, и тут же нахватала еще. И пожалела: печенья оказались горьковатые, солоноватые и странно-мягкие, не тающие во рту, а скорее как сплюснутая мокрая булка или губка. Еще и с изюмом.       — Фто это?       — Это британские печенья! Или кексы… Я сам пока не до конца понял, что это, но очень вкусно, — Вирт съел губку и попрыгал на месте. — Нравится? Я про них в книге Диккенса прочитал! Он написал «Оливера Твиста»!       — М-м-м, — задумчиво протянула Кора и, незаметно для себя, сжевала еще несколько гадких печений. — Это про того сиротку?       Вирт перестал прыгать и сунул за щеку последнее печенье. Ну, наверняка оно было не последним, у него никогда ничего не кончается.       — Да. Ты прочитала?       Кора перестала жевать. Горло сдавило, желудок тоже. От этих дурацких печений наверняка!       — Я начала, — слукавила она и фыркнула. — Вообще, там неинтересно! Ни принцесс, ни рыцарей. А еще ты говорил, что там про любовь нет!       — Нет, но там про приключения есть. И про родителей. Там главный герой, его зовут Оливер, он своих родителей не знает, потому что его мама умерла, это в самом начале говорится. Вот, но потом он подрастает, и оказывается, что злые люди знают, кто его родители, но не говорят, потому что… А давай ты лучше сама прочитаешь! Там интересно, Кора, честно!       Кора, честно, не понимала, что может быть интересного в истории про мальчика-беспризорника без родителей. Полистала она ту книжку: там только мерзости какие-то. И книжка такая толстенная! Кора вообще читать не любила, а если уж и бралась за что, так за что-нибудь коротенькое, чтобы Вирт ей за вечер вслух прочитал. Вот уж кто читал все книги мира! Кора все удивлялась: он и в лагере работает, и по Недивинам бегает, когда он успевает? Вирт заглатывал книги с опенульским любопытством, как будто внутри у него была дыра, и он все никак не мог ее заполнить. Кора так только сладости могла глотать.       — Прочитаю когда-нибудь, — она махнула рукой и плюхнулась на кровать. — А что ты еще принес? Что-нибудь интересненькое!..       — Себя принес! Я что, не интересный уже? — Вирт покрутился на месте и рассмеялся так звонко, что снова стекла задрожали.       Кора тоже рассмеялась. И правда, стало все равно и на страшную маску, и на невкусные печенья. Вирт ведь вернулся! А с ним — целый мир.

***

      Живой, живой, живой… Кора вздрогнула и отпрянула. Что она творит? Если кто увидит… А кто увидит? Дом ушел, Ант тоже. А кто еще рискнет зайти к ним в комнату? Кора обернулась на вход. Что-то шумело. Кровь в ушах? Или шаги? Кора отчаянно прижала к себе шкатулку, оторвала от груди и уложила обратно, за тряпки и обрывки. Руки дрожали, костяшки горели. Что же она делает, что же она делает?..       Собрание. Кора поднялась и потянулась к платьям. Дом пригласил ее на собрание! Нельзя же опоздать. Нельзя опоздать, даже если ее друг вернулся с того света, даже если он там, а она здесь, и почему она все еще здесь, почему она не там, почему она не… не… Какое платье подойдет для официального собрания?       Кора перебрала половину гардероба — стараясь не думать, не думать, не думать. Почти ни одно платье не подходило. Не событию — ей не подходило. Все висело, как на вешалке. Она и правда так исхудала? Понятно, почему Дом волнуется.       Наконец, Кора подобрала более-менее приличное оранжевое платье из атласа — Дом же сказал, сиять, как инсивский амулет! Пришлось, правда, его подколоть. Но так даже лучше, не облегает фигуру, никого не будет смущать. Кора привела в порядок спутавшиеся волосы, подкрасила глаза, и покрутилась перед зеркалом. Рыжий и черный, черный и рыжий. И правда — инсивский амулет. Только не сияет.       Она убралась и выскользнула из комнаты так же незаметно, как и скользнула в нее. Внизу уже гудели голоса. Живот заурчал. Она не ела с… позавчерашнего дня? Ох, только бы он не завыл посреди речи!       Кора погладила пустой живот. Там, внутри, еще теплилось то живое, что зажглось с возвращением Вирта. Хоть что-то живое. Рука стала тяжелой и упала.       Она спустилась в зал по пустым коридорам и лестницам. Видимо, она собиралась дольше, чем думала. Не стоило возиться со шкатулкой. Не стоило вообще вспоминать. Кора вошла в главный зал и прибилась к общей толпе сбоку.       Народу было больше, чем воздуха. Тут были все: и инсивы, кроме некоторых дежурных, и прибывшие накануне ремма. Целых два лагеря! Зал явно не был рассчитан на такое количество. Все стояли, повернувшись в одну сторону, иногда доносились шепотки, но в целом — все молчали. Слушали, безмолвным черным океаном одежды и голов.       Свет горел только возле постамента. Доминик уже стоял там, в полном обмундировании мажортесты (как быстро он успел переодеться!) и зачитывал текст, не особо-то глядя на листок. Кора продвинулась чуть глубже в толпу. Ну, чтобы Дом ее увидел. Да, она припозднилась, но он ведь хотел ее увидеть. Глупо было думать, что он взаправду не начнет без нее, это же важное политическое событие.       Антуан стоял там же и подавал бесполезные листки. А еще с ними стояла третья фигура. Она была такой маленькой по сравнению с двумя рослыми мужчинами, что Кора не сразу ее заметила. И не заметила бы, если бы Доминик, в пылу речи, не обратился к ней:       — …И наше сотрудничество много лет приносило исключительный успех обоим лагерям. Госпожа Карви не даст соврать, — он махнул рукой в ее сторону и мгновенно забыл о ее существовании. — Уверен, все присутствующие согласны, что…       Агата Карви обратила на Доминика еще меньше внимания, чем он на нее. Кора пожалела, что надела такое яркое платье.       Нет, конечно, она не боялась эту ремму, просто у нее с самого знакомства от Агаты неприятные мурашки. Было в ней что-то подозрительное. Глаза у нее закрытые. У всех глаза — окна в душу, а у нее — как будто только нарисованные окна, а за рисунком глухая стена. Кора вообще с женщинами не ладила, но от этой женщины ее передергивало. Как назло, Вирт в ней души не чаял…       Кора, дергаясь, посмотрела на Агату. Агата разглядывала толпу, мозаику из инсивов и ремма. Знает ли она, что Вирт жив? Откуда бы ей знать? Ведь тогда вышло бы, что Вирт показался первым ей, а не Коралине. Наверняка не знает.       Где же он был? Откуда у него этот ужасный шрам? Почему не вернулся раньше? Почему молчал?! Столько лет. Столько лет! Но Кора же своими глазами видела…       По спине промчался холод. Агата, с постамента, посмотрела прямо на нее. Два глухо-карих глаза, как два медных наконечника стрел. Агата, не моргая, выстрелила в Коралину, протянула через нее взгляд и улыбнулась — своей жуткой, безглазой улыбкой. Губы изогнулись, а в глазах — та же пустота. Кора потерла плечи. Вот, снова мурашки.       — …И всему Инсиву было больно узнать об ужасном предательстве, совершенном вашим авитаром, — Доминик сменил тему, и Коралина прислушалась. — Если его еще можно так назвать.       Ремма заволновались, кто-то ткнул Кору в бок. Их тут было прилично, наверное, треть от собравшихся. И все они застряли на Инсиве в день Теста. Кора все время сидела с Анни (и с Виртом… ну и с Сондрой), но слышала сообщения в потоке. Надо было быть глухой, чтобы не узнать, что случилось.       Ремма утонула вместе со всеми, кто был на ней: с оставшимися местными и прибывшими для политических соглашений инсивами. Некоторых успели вытащить и в критическом состоянии отправили к лекарям, их жизни под угрозой. Доминик тоже мог быть там. Но он отчалил как раз накануне, за несколько часов до трагедии. Анни раскапризничалась, перестала есть, сделалась вялой, натужно кашляла и просила папу. Дочь — единственная причина, по которой Дом мог отложить работу.       Но не в этом суть. Разве виноват авитар? Кора огляделась. Она была уверена, что он прибыл на Инсив вместе с остальными! Как он мог не прибыть? Он же столько месяцев общался с Домиником, у них были какие-то тайные переговоры — Кора думала, ничего интересного, а теперь жалела, что не спрашивала. Хотя, будто бы ей сказали.       Кто-то опять пихнул в бок, ребро заболело. Кора цыкнула, но никто не отреагировал. Точно ремма. Инсивы ее трогать бояться. Оглядеться из-за толкотни не вышло, и Кора стала дальше слушать Доминика.       — Я понимаю ваше негодование. И разделяю его. Однако!..       По толпе прошлась волна спокойствия. На возвышении мигнул камень Антуана. Кора выдохнула, по груди разлилось приятное тепло, как от солнца или нагретой воды.       — Однако, — повторил Доминик, улыбаясь, — в настоящий момент суд может подождать. Все, причастные к гибели острова Ремма, будут наказаны по справедливости. Сегодня же я хотел не только высказать соболезнования нашим дорогим союзникам, пережившим страшную трагедию предательства, но и обрадовать их. Уважаемые гости, ремма, — он набрал воздуха в грудь, глаза у него засияли, Дом распростер руки, — пропавшие дети найдены!       Ремма забурлели еще сильнее, и Коре пришлось отойти. В этот раз Ант не торопился усмирять толпу — Доминик наслаждался произведенным эффектом. Коре не надо было видеть мужа, чтобы знать, как он сейчас доволен. Гордись, Кора, гордись, твой муж — великий политик!       Вместо гордости внутри шевелилось кисло-холодное, трясущееся, подкатывающее к глазам. И стало ужасно стыдно. Даже порадоваться за мужа не может!..       — Господа, — прогремел голос Доминика, и по душе снова разлилось искусственное спокойствие. — Господа. Это чудесные новости! Но, понимаю, что я, как инсив, не смогу в полной мере прочувствовать вашу радость и разделить ее с вами. А потому, я даю слово человеку, который был с вами в вашем горе с самого начала. Госпожа Карви, в представлениях не нуждаетесь. Прошу!       Кора не видела за макушками, но догадалась, что Доминик отступил, а Агата, маленькая, но твердая, как камешек в ботинке, выкатилась вперед.       — Благодарю господина Марьера за предоставленное слово, — на фоне звучного голоса Дома Агата едва пищала. Но никто ее не перебивал — все слушали, едва дыша. — В первую очередь, я хотела бы выразить благодарность моим соотечественникам, которые накануне трагедии доверились мне и согласились отправиться на Инсив через переход. К сож…       Ее все-таки перебили, аплодисментами. Все собравшиеся ремма в едином порыве загрохотали ладонями. Ну еще бы. Они благодаря ей живы! Кора-то знала, что наверняка этот переход был заранее согласован: Доминик бы не позволил просто так привести в лагерь несколько сотен людей посреди ночи.       Хлопки затихли, и Агата продолжила с той же ноты:       — К сожалению, не все жители Реммы захотели покидать родной дом. И мы увидели, к чему это привело. Я знаю, что не все из них были активно вовлечены в жизнь лагеря, и все же, из уважения к их красным камням, я бы хотела объявить минуту молчания.       И все замолчали. Инсивы недоуменно вытягивали шеи, кашляли и шушукались, но ремма — все, как один — молчали. Без магии Анта, без приказа, просто так! Непонятные они, все-таки, эти ремма. Кора покашляла.       Прошла минута, и так же, в одну секунду, все ремма ожили. Агата продолжила:       — Но теперь о событиях, которые затронул в своей речи господин Марьер. Прежде всего, должна сказать: это правда. Дети живы, они находятся на Инсиве, я видела их лично. Пока что я не могу утверждать, что все без исключения дети, похищенные за последние месяцы, живы и здоровы, однако…       — Абсолютное большинство — в безопасности! — вступил Доминик.       Инсивы довольно загудели. Ремма, неуверенно, подхватили. Кора, наверное, была единственным человеком, который не испытал никаких эмоций. Но она осторожно помычала, чтобы не отставать.       — Как уже известно, дети были спрятаны в секретном месте, представление о котором имела только госпожа Полли Атоа — уже осужденная за их похищение…       — Да будет ей море могилой, — хохотнул Доминик.       — …Однако благодаря работе доблестной инсивской разведки, — у Агаты на секунду пересохло в горле, голос скрежетнул и продолжил по-прежнему ровно, — дети были спасены и доставлены на Инсив до полного восстановления. В планах господина Марьера было огласить о находке на празднике Теста и в ближайшее время вернуть детей на Родину. Но в текущей ситуации это, естественно, невозможно.       Кора прикрыла губы. Ну да, конечно. Восточный корпус Инсива — это настолько секретное место, что потребовалась местная разведка, чтобы обнаружить там детей (которых солдаты сами туда и приводили). Естественно, никто из инсивов об этом не скажет. Кора тоже не скажет.       Все прекрасно понимали, что происходило. Наверное, все вокруг понимали даже более прекрасно, чем Кора. Для них ведь увести детей с Реммы означало спасти их от неминуемой гибели и сомнительных перспектив. Дела у союзников шли из рук вон плохо, и было лишь вопросом времени, когда они пойдут настолько плохо, что дети начнут страдать. Ремма не отличались умом, но отличались упрямством и гордостью. Объяснить им, что детям будет лучше на Инсиве, — что стрелы в воду пускать. Так что Доминик, очень мягко, и обезопасил детей, и сохранил отношения с Реммой. Пусть и с помощью маленькой лжи.       Кора же не понимала, потому что она знала, кто на самом деле приводил детей Доминику. И это была явно не эта… госпожа какая-то. Может, на нее и спихнули, но Кора знала правду.       Агата и Дом на пару плели политическую сказку, и ремма с радостью в нее заматывались. Что-то в ней было про героев-инсивов, рыцарей-перебежчиков с Реммы, несчастных детей и, конечно, про страшного монстра. Про чудовище, проклятье во плоти, про жестокое создание, которое почти погубило сотни невинных жизней — но доблестные герои и разумные рыцари оставили его ни с чем. Анни была бы в восторге. У Коры от таких сказок всегда были мурашки. Вот и снова — мурашки.       Она посмотрела на возвышение. Агата как раз отвечала на вопрос кого-то из ремма: бесчувственно улыбалась в толпу и выдавала скрежещуще-выверенный текст, настолько пресный, что глаза пересохли. На Кору — ноль внимания. Мурашки. Снова и снова. Кора медленно огляделась. Толпе она тоже неинтересна. Никто на нее не смотрит, всем на нее все равно, все взгляды — вперед. Все, кроме одного.       Кора увидела его. Она сначала его почувствовала — мурашки, мурашки — а потом только увидела. Он смотрел через сотни голов, пробивал черепа, проскальзывал нитью через ушные проходы, пронизывал иглой чужие зрачки и выходил из затылков. И попадал — прямо в Кору.       Кора нашла эти глаза. На том конце зала, два огня. Сердце застучало, загрохотало под ложечкой. Захотелось крикнуть, вскинуть руки, но Кора заставила себя замереть и моргнуть хоть пару раз. Пусть на нее никто и не смотрит, но кто-то может заметить. Ее — и его.       Глаза быстро указали вбок, к двери, и свернули свой длинный острый взгляд, как та чудная ящерица в книжке сворачивает язык. Кора сглотнула. Закачало. Она посмотрела на Доминика, постаралась обратить к нему все внимание. Но чувствовала спиной, как позади рядов один человек продвигается к выходу. Кора сделала первый шаг назад.       — А что насчет Сондры? — выкрикнул вдруг кто-то.       Кора остановилась с занесенной ногой. Ее подождут.       Доминик растянул губы в вежливой улыбке, но даже с такого расстояния Кора увидела, как темнеют его глаза. Как там Сондра говорила? «Отношения не заладились»? О, лишь бы она его никак не оскорбила! Судя по тому, что Доминик запомнил ее имя, дело плохо, ужасно, невозможно ужасно. Если Доминик выйдет на Сондру, он выйдет и на… Нет! Доминик едва повернул голову. Он смотрит на нее? Он знает, о чем она думает?! Он понял?!       — Боюсь, я не до конца поняла сути вопроса, — ответила Агата. Взгляд Дома проскользнул мимо, и Кора рискнула вдохнуть.       — Кто такая Сондра? — зашушукались вокруг инсивы. — Вы знаете? О ком они?       Кора нервно улыбнулась, уголки губ задергались.       — Н-нет, я не знаю! Да, мне тоже интересно, кто такая Сондра, — зашептала она в толпу, чтобы не отставать.       — Сондру видели на Ремме! — продолжил неизвестный ремма. — Она отрубала обратные насосы на плотинах. С ней еще был…       — Боюсь, я не располагаю подобной информацией! — воскликнула Агата. Восклик такими формальными словами оказался до того фальшивым, что Кора зажала уши. Агата повернулась к Доминику и что-то негромко ему проговорила. А после вернулась к ремме. — Откуда это известно? Господин Марьер также не получал иных сведений.       Ремма замялся. И правда, откуда ему знать? Он на Ремме не был, и передать ему могли разве что инсивы, которые успели спастись с тонущего острова. Но тогда выходит, что кто-то из инсивов не доложил Доминику. А разве такое может быть?       Хотя, если Сондра и Вирт действительно были на Ремме, то понятно, откуда столько воды. И где именно Вирт нахлебался. Но непонятно, что он там делал! И почему никто из ремма не сказал Коралине? Они же прекрасно знали, что они… что он для нее!.. Горло пережало, и Кора потянулась, чтобы потереть глаза. Нет, нельзя! Тушь.       Наверняка это все какая-то путаница, ошибка. Коре бы обязательно сообщили, в тот же день. Если не Агата, то уж точно…       — Господа, попрошу не распространять непроверенную информацию, — отрезал Доминик, выступая вперед. — Мы все потрясены произошедшим, и сейчас важно работать сообща и сохранять трезвость ума. Не надо забивать голову глупыми сплетнями!       — Именно, — кивнула Агата. — Если будут выяснены дополнительные обстоятельства произошедшего, руководство Инсива и официальное представительство Реммы незамедлительно оповестят об этом. На данный момент нет никаких оснований полагать, что кто-либо кроме господина авитара мог вывести из строя все системы безопасности, что и привело к…       Агата продолжила что-то говорить, но Кора уже опустила ногу и направилась к выходу. Лишь бы Дом не заметил. Он не смотрит, конечно, но если заметит… Ей стало душно, захотелось подышать свежим воздухом! Это ведь полезно для здоровья. Ох, так закружилась голова, надо было немедленно выйти, прости пожалуйста, что не дослушала твое выступление, но еще чуть-чуть — и рухнула бы!       — …И, наконец, самая счастливая новость на повестке дня! — гремел голос Доминика, когда Кора уже пробралась к стене и, спиной, продвигалась на выход. — В связи с произошедшей трагедией, а также с благополучным стечением обстоятельств, которое привело детей ремма в эти стены, руководство Инсива с радостью готово принять всех желающих в наши стройные ряды! Дорогие гости с Реммы! Все, кто хочет сохранить свои магические способности, остаться в строю, продолжить борьбу с нашими северными противниками и стать частью чего-то большего, начать новую, свободную жизнь без гнета проклятого предателя…       Ремма поднялись гулом, а Кора была уже слишком далеко, так что перестала слышать мужа. Да и что ей слушать? Она знает, что все прибывшие ремма сменят красные амулеты на рыжие и станут полноправными инсивами. Иначе и быть не может. Дом не станет терпеть нахлебников, а деваться людям некуда.       Тем более, детям ремма уже сменили камни (но это будет для бывших «красных» сюрпризом).       За воем возмущений Кора различила голосок Агаты. Эх, одна беда! Теперь Карви будет официальным опенулом Инсива. Станет крутиться тут целыми днями, решать вопросы, а… Но ведь Вирт жив! И вернулся! Может, если обсудить, если договориться, если он оправдает свое отсутствие перед Домом, то он вернется и займет свое место? Как правильно, как полагается! Вот было бы здорово. Кора вздохнула и выскользнула за дверь. Сердце стучало под ушами, как от чашки бодрящего отвара.       Взгляд-игла уколол в шею, и по позвоночнику пролетела молния. Кора обернулась. Эти глаза смотрели на нее из другого конца коридора, а их обладатель притворялся рядовым дежурным. Все в зале, не было смысла притворяться. Но, если кто-то выйдет подышать, или кто-то заметил Кору и выйдет за ней, или возмущенные ремма выбегут из зала, или Дом поймет, что жены нет в толпе и снова разнервничается…       Кора развернулась и быстрым шагом, чуть ли не бегом направилась прочь от зала и от этих глаз. Когда она завернула за угол, далеко за спиной начали свой ход чужие сапоги. Один удар на два щелчка ее туфель: тик-так, тик-так, тик-так. От иглы-взгляда в шее назад тянулась ледяная нить.       Человек не задавал вопросов, а молча следовал за ней. Кора постоянно озиралась, но не поворачивала голову назад. Она знала, что за ней следуют. Она боялась, что кто-то еще это узнает. Да, все в зале, но если кто-то выйдет, или кто-то заметил и выйдет, или возмущенные ремма, или Дом… Кора шла, умещая ровно по два шага на один шаг человека сзади. По лестнице наверх, на мост между корпусами, по длинной галерее со стрельчатыми окнами. За стеклом растекалось туманное утро, розово-рыжее и припыленное. Тень легла поперек галереи. Кора повернула голову. Позади, в самом начале пути, галерею пересекала еще одна тень.       Вниз по лестнице, вверх по лестнице, в коридорах никого нет. Выше, выше, там точно никого. Это детский корпус, он дальше всего от главного зала, а детей уже должны были вывести на завтрак. Да, кто-то из детей мог остаться, но это же дети — их Кора не боялась. Конечно, конечно, она и взрослых не боится! Просто доносы взрослых Дом послушает.       Она дошла до верхнего этажа и притормозила. Один ее шаг — на шаг человека сзади. Нить дрожала, игла в шее — с ней. На затылке тонкие волоски поднялись дыбом и наверняка теперь уродливо торчали. Один ее шаг — на два шага человека сзади. В коридоре никого, даже свет не зажгли. Это хорошо. Лишь бы по пути никто не увидел. По пути никого не было, но, если Кора не заметила, если увидели…       — Кора.       Она обернулась на тихий мужской голос. Человек стоял уже близко, совсем близко — на расстоянии двух вытянутых рук и одного шага. Взгляд коснулся взгляда, глаза обожгло, тело все покрылось мурашками, молниями, временем, солью, дрожью.       Глаза ей улыбнулись — и Кора упала в объятья.