АРВИ

Месяц. Тридцать долгих, солнцечных дней. Артем прошел через ад страха, самобичевания и парализующей нерешительности. Но тоска перевесила. Дикая, гложущая, как ржавчина, тоска по Виктору. Он не мог больше быть тенью. Не мог наблюдать со стороны. Сегодня. Сегодня он снимет маску. Будь что будет. Пусть грянет гром, пусть обрушится ненависть – он выдержит. Или не выдержит. Но конец этой пытке должен наступить сейчас. Лето почти пришло, последний весенний месяц стучался в окна, наполняя воздух томной, сладковатой тяжестью. Виктор брел из школы, как приговоренный. Мир вокруг был ярким, шумным, жизнерадостным – и абсолютно чужим. Единственное светлое пятно в его жизни – тот самый Зайчик, запретный, опасный – исчез. Растворился, как дым. Как все, что он когда-либо любил. Предательство. Горькое, необъяснимое. Он ловил себя на изматывающей мысли: "Это я? Со мной что-то не так? Я его оттолкнул? Надоел?" Но сердце, глупое и упрямое, отказывалось гасить огонь. Оно продолжало жечь воспоминаниями: губы, жар поцелуя, влажную близость в темноте. Он не хотел забывать. Забыть – значило признать, что это была ложь. Дома – пустота. Родители на работе. Тишина давила ушами. Он механически поел, выпил чай, горький, как полынь. Повалился на диван в гостиной. Телевизор бубнил что-то бессмысленное, цветные пятна мелькали на экране, не доходя до сознания. Перед глазами снова плыл он. – Сука! – Резкий, сорванный шепот вырвался наружу. Он с силой провел руками по лицу, будто пытаясь стереть навязчивый образ, содрать кожу вместе с памятью. Глаза горели. Грудь сдавило. *Стук.* Тихий. Нерешительный. Потом – громче. Настойчивее. *Тук... тук... тук.* Не в дверной косяк, а прямо в натянутую струну его нервов. Виктор замер. Соседка? Курьер?Безразличие сменилось раздражением. Он поднялся с дивана, ноги были ватными. Подошел к двери, рука легла на холодную ручку. Рывок. И он увидел. Черная балаклава. Знакомые прорези. Но глаза за ними... Они были не горящими, не властными. Они были огромными, потерянными, полными такой щемящей тоски и страха, что у Виктора на мгновение перехватило дыхание. Зайчик. Он.Вернулся. Время остановилось. Потом – взрыв. Виктор рванулся вперед.Не думал. Действовал на чистом адреналине ярости и боли. Его рука впилась мертвой хваткой в запястье Зайчика – так сильно, что пальцы тут же онемели. Он дернул со всей силы. Зайчик, застигнутый врасплох, влетел в прихожую, едва не споткнувшись. Дверь захлопнулась за его спиной с глухим, угрожающим стуком. – ЭЙ! БЛЯТЬ! АЛО! – Голос Виктора взорвался в тишине прихожей, хриплый, сорванный, полный нечеловеческой ярости. Он прижал Зайчика к стене, своим телом, своей бешеной энергией. Глаза Виктора пылали, в них не было ничего, кроме накопленной за месяц боли, превратившейся в белый раскаленный гнев. – ТЫ БЛЯТЬ УШЕЛ ДА? НА ЦЕЛЫЙ МЕСЯЦ! НА МЕСЯЦ! – Каждое слово било, как молот. – И ПРОСТО... ПРОСТО ПРИПЕРСЯ КАК НИ В ЧЕМ НЕ БЫВАЛО?! СЮДА?! КО МНЕ?! ТЫ СОВСЕМ АХУЕЛ?! Он тряс Зайчика, слюна брызгала из его перекошенного рта.Это была не просто ссора. Это был вопль души, израненной предательством. Крик брошенного любовника, который прожил целую жизнь в аду ожидания. Он кричал так, как будто они были связаны годами брака, как будто Артем выбросил на помойку не мимолетную связь, а клятвы верности. В его голосе звенела неподдельная, первобытная боль. Артему под маской стало физически плохо. Одновременно: сладкий укол от этой ярости –получается Виктор скучал! Он так переживал! Я ему точно не безразличен! – и удушающая волна вины, стыда, ужаса перед тем, что будет дальше. Сердце колотилось так, что вот-вот разорвет грудную клетку. Холодный пот залил спину, лицо под маской, стекая ручьями. По телу бегали мурашки ледяного страха. Он задыхался.Губы под тканью дрожали. Его рука, дрожащая как в лихорадке, полезла в карман джинс. Пальцы скользнули по стеклу. Экран был запотевшим от его дыхания. Он тыкал в него дрожащим пальцем, сбиваясь, стирая, набирая заново. Наконец, поднял экран к лицу Виктора. На нем горели два слова, написанные крупными, дрожащими буквами, как крик о помощи, как приговор самому себе: > `СТЯНИ ЕЕ.` Виктор замер. Весь его гнев, вся ярость, все накопленные за месяц проклятия – вдруг схлопнулись. Осталась только ледяная, пронизывающая до костей пустота. Он смотрел на экран, потом на маску, на эти жалобные, полные ужаса глаза в прорезях. Его собственные руки, только что сжимавшие запястье Зайчика с бешеной силой, вдруг обмякли, стали влажными и холодными. По спине пробежал страшный, предгрозовой холодок. Воздух перестал поступать в легкие. Он стоял, окаменевший, глядя на эти два слова, которые означали конец одной жизни и начало чего-то неизвестного и страшного...