Пафос мата

             

Глава V

Свобода пугает. Она требует думать.

      Чарли проснулась только через неделю после того, как случилось нападение. Первое, что она заметила — голова была тяжела. Ненавистное ощущение слабости и беспомощности — почти тошнило. Откуда в этих фильмах герои находят силы говорить после долгого сна? Кристалл не могла пошевелить пальцем, не говоря уже о том, сколько сил она приложила, чтобы не сомкнуть веки. Голова почти вросла в подушку под ней. Пахло медикаментами и спиртом, возможно немного солью морского бриза. Горло саднило от того насколько оно было сухим сейчас. Где-то там отдаленно кто-то проходил мимо её палаты — это было нетрудно понять по белому потолку и звуку пикающих аппаратов. А еще, она запомнила, пахло цветами.       Тогда ей пришлось оттолкнуть от себя администраторшу, а в следующее мгновение появился Кристофер Магмиль. Он выглядел испуганным, Чарли помнила этот короткий промежуток времени, странно, что он остался в голове. А еще помнила, как кто-то кричал прежде чем её тело онемело:       — Замолкни! — рявкнул страшный на тот момент мужской голос, и он принадлежал не Магмилю. — И как ей только не оторвало ничего…       Сейчас она пыталась собрать свой разум по кусочкам. Это было полезнее, чем попытаться накопить сил на простой поворот головы в сторону. Что же случилось? Наверное, ребята уже разобрались с этим. Что стало с Эдоном? Он ведь в порядке? Она успела предупредить его, пусть в ушах на тот момент стоял звон. Её уши точно в порядке? Было бы прискорбно, если бы после этого взрыва она потеряла слух. Нет, исключено. Она услышала, как дверь в палату открылась, и вошедший запустил шум из коридора внутрь.       — Я услышал, что твой пульс участился.       Рыжеволосый доктор навис над ее головой, смотря в прискорбно вялые глаза, посмев направить луч света медицинского фонарика в приоткрытый пальцем глаз. И только сейчас Нью поняла, что её лицо болело. Туго затянутые бинты по всему телу — то, что создавало ощущение скованности. У неё затекло всё от кончиков волос до ногтей на ногах.       — Всё хорошо? Давайте попьем.       Доктор Ганрет — она успела прочитать имя лечащего врача на бейджике — нажал на какие-то кнопочки медицинской постели, кровать начала сгибаться, что позволило ей немного подвигаться. Удивлению Чарли не было предела, когда она поняла, что у нее нет ни одной сломанной кости. А всё болит и тянет от ожогов. Как неловко было лежать здесь всё это время… Ведь как бы не романтизировали больничное времяпровождение после опасных инцидентов, Кристалл знала о том, какое унижение испытывает человек, когда понимает, что всё это время ходил в туалет во сне. Но доктора, кажется, это вовсе не волновало. Да, точно, он привык.       Когда кровать приняла положение больше похожее на сидячее, она наконец увидела большое открытое окно, развивающиеся по ветру занавески, и цветы. Красные лилии в вазе были приятным дополнением белоснежной палате. Девушка сразу поняла, что только Регина знала о её любви к этим алым лепесткам, что возможно могли отразить саму душу Кристалл. Хотя, Нью всё ещё считала, что её душа недостаточно расцвела, дабы встать вровень с этим цветком.       Воду ей дали попить с трубочки и это оказалось легче, чем она могла себе представить до этого. Губы болели.       — Ваша подруга, мисс Нью…       — Просто Чарли. — открыто заявила она. Горло обдало странной хрипотцой, однако куда сложнее было двигать затекшей челюстью. Боже, как она ненавидела это!       — Твоя подруга, Чарли, заходит сюда стабильно раз в два дня. Сегодня она не придет, но я могу позвонить твои родителям, если ты хочешь.       — Пожалуйста, это будет мило с вашей стороны. Но, наверное, позвоните сначала детективу Нейту.       — Начальство выше крови? — не удержался Ганрет от того, чтобы не подколоть пациентку. Отец, наверное, сказал бы, что это непрофессионально с его стороны. И был бы полностью прав.       — Именно. — лишь ответила Кристалл. Ни к чему было рыжему доктору давать поводов для дум.       Со стороны казалось, словно они не знакомы. Знакомы.       Кевин ушел. Чарли осталась одна и одной проблемой — из тысячи других — было меньше. Уже не хотелось пить, а горло потихоньку восстанавливалось. Но двигаться она не решалась, лишь смотреть в окно на это бескрайнее сизое море. Теперь её ждал долгий курс реабилитации, это было понятно. Но не оставаться же здесь навечно? Ей хотелось, мать его, теперь отомстить тем, кто попытался убить её. У того, кто решил перейти дорогу Кристалл, будут проблемы.       Через час сюда явилась странная женщина. Идеальный длинный блонд, которому сразу позавидовала Чарли. Такой блонд она видела только у главного редактора журнала Вистарк. Она определенно получила плюс в свою копилку, как только зашла. С виду спокойная, тихая женщина села около постели Чарли и оценила состояние Кристалл. Она была наверняка похожа на мумию со стороны.       — Рада видеть тебя, Чарли. — Кевин уже сказал о том, как обращаться к пациентке. — Как себя чувствуешь? — поинтересовалась женщина. Но голос, которым она произнесла это, был низким и бархатным. По имени на картонке, прикрепленной к халату, всё сразу стало понятно.       — Чувствую себя отлично, доктор Пейдж. — вранье. — Насколько это возможно в моей ситуации.       — Ты оптимистка. Это радует. — психолог улыбнулась. Ей не пришлось представляться.       — На ваших губах сейчас… оттенок «ноль двадцать пять» из коллекции Ноэль? — не сдержалась Чарли. Взгляд её был прикован к губам врача, которые изогнулись наконец в искренней улыбке. — Я узнаю эту помаду из тысячи: то, как она ложится на кожу после карандаша, то, какой матовый эффект создает на солнце, то, насколько алый это красный.       — А мне нравится твой настрой. — и Пейдж вновь не пришлось располагать Чарли к разговору. Кристалл была открыта.       — Так и не скажешь, что меня перебило под взрывом, да? — усмехнулась Нью. Женщина выглядела так, словно ожидала этого с самого начала, и сдержанно кивнула. — Вы первый человек после того рыжего хирурга, с которым я разговариваю за всю неделю.       — Тебя это напрягает?       — Вовсе нет. Я даже не представляла, что когда-то попаду в больницу и буду… в таком состоянии. Это удручает. Я не могу отсюда надрать зад тому, кто сделал это, и не могу посодействовать в расследовании. — она была искренна в своих намерениях. Но Пейдж была непоколебима для любой реакции.       — Я уверена, что вы с детективом Нейтом найдете решение. Как на счет того, чтобы попробовать поесть? Ты голодна?       — Мне кажется, что я скинула пару килограмм. — призналась Чарли, и если бы могла, то обязательно погладила бы себя по животу.       — Больничная еда не самая вкусная, однако это то, что тебе нужно сейчас. Я попросила принести сюда, пока мы будем болтать. Ты не против моей помощи?       Как только Кристалл Нью могла сказать, что против помощи женщины, которая носит на своих губах эту прелестную помаду? Конечно же, она была не против.       Под звуки редко проходящих мимо кораблей Михаэль старался держать свою ладонь на весу. Она на мгновение зависает на месте, никуда не дергается, но потом дразнит, начав трястись, словно — вот! Ты такой слабак! Михаэль чувствует резкий прилив огорчения, что накладывался на обреченность. Это было бесполезно. Какой он врач, если у него уже второй день трясутся руки? Это было пыткой.       — Ты сильный. — подбадривала его мама. Она нежно гладила отросшие синие локоны своего сына и безмятежно тянула улыбку на устах, словно говоря, что она здесь, и ему нечего больше бояться. — У тебя всё получится.       Вольфрам попытался поверить ей, но не был так уверен в себе, как она в нем. Этим вечером они уже никого не ждали. Крис приходил и принес кучу сладостей и журналов, чтобы племяннику было не так скучно здесь. Словно это вылечит его самую большую рану на душе. Но Магмиль делал всё, что мог, и винить его было не в чем. Мама осторожно поднесла к его рту ложку с горячим супом.       — Тебе надо восстановить силы, зайчик.       Но смотреть в эти потухшие глаза своего чада Мигель не могла. Она была так рада, когда узнала, что сын пришел в себя. Но придя сюда увидела лишь поникшего и обессиленного, едва похожего на живого, юношу. Рана на шее воспалилась, и поэтому шею пришлось перебинтовать. Кевин старался лично приходить и проверять состояние Михаэля, пусть тот и не нуждался в присмотре. Но близкие смотрели и не могли отыскать этот огонек тепла в синих глубоких очах.       — Меня больше удручает, что я не могу заняться работой. Сколько дней пролежал здесь? Мог бы заняться лечением своих пациентов, у которых кроме меня никого и не осталось. — он говорил, конечно же, про Шарко. Как он там? Кто-нибудь помогает ему справляться с одиночеством? Не думает ли, что Михаэль его бросил? — Мам, разве я виноват? Я чувствую вину, но все вокруг говорят, что это не так. Честно, я уже ничего не знаю. Надеюсь, что Маркус умрет в этой тюрьме.       Он откинулся на подушку и закрылся одеялом, оставляя маму где-то вне своего укромного и серого мира. Мигель поджала губы, убрала тарелку на тумбочку, сложила руки. Что ему сказать? Она как никто другой знает какого это — ощущать ответственность перед пациентами, впитывать в себя их эмоции и переживать каждый момент лечения вместе с ними. Михаэль зря перенял эту черту — она убивает своего обладателя. Медленно, но убивает. Сначала ты пытаешься сделать всё, как лучше, а потом не можешь остановиться испытывать чувство беспомощности перед теми, чьи истории лежат у тебя на столе. Мигель пережила эру вампиризма, когда к ней приходили за лекарством от «голосов в голове», от вича, от гепатита. Вместе с укусами люди передавали свои неизлечимые болезни, которые медицина была пока не в силах излечить. Михаэль ведь… Он ведь ощущал совершенно иное, и материнское сердце пыталось дотянуться до правильных слов.       Волнение просочилось под каждую плитку этой палаты, грудь больно сжимала когтистая лапа изнутри. Мигель не могла смотреть на своего ребенка, страдающего от собственных слабостей, что позволял себе отдаться в руки демонов-эмоций. Михаэль был достоин всего мира, считала мама, он не должен чувствовать безвыходность. Мир же в свою очередь не был достоин Михаэля.       Она пересела на хрустящую постель и положила ладонь на спину своего сына. Михаэль вздохнул и выбрался из-под одеяла. Грустные глаза мамы и её мягкая улыбка — это то самое лекарство, которое способно поднять его. Что он будет делать, если мамы не станет? Нет, Михаэль не был зависим от родителей, и не был зависим от материнского контроля. Мигель была для него ориентиром, домом, первым словом, первыми шагами. Мама знала всё, в том числе и всё о самом Михаэле. Он ценил каждую проведенную минуту рядом с ней, уважал её за нескончаемое терпение, берег её силы, чтобы Мигель могла прожить долгую и счастливую жизнь. Не было ничего весомее этой мечты, которую теплил в глубине души Вольфрам.       — Я вылечусь, и мы обязательно отправимся в отпуск. — улыбнулся Михаэль, перехватывая руку матери, чтобы заверить — с ним всё будет в порядке.       — Чего мне отдыхать, я ведь не работаю. — отмахнулась женщина. По её лицу скатывались кудрявые голубые локоны, а синие глаза, словно гладь спокойного озера, отражали всю сущность искренней любви. Михаэлю повезло с мамой.       Регина не могла оставить новую информацию без внимания. Чертов Ваачиро! Если бы она не знала юношу, то обязательно бы подумала, что тот бредит. Но нет, она, к сожалению, знала коллегу — он не врет. Лиам может умалчивать, может недоговаривать, но врать — удел сирых и убогих, к которым парень себя не причисляет. Кто-то может задуматься — а точно ли Лиам на их стороне? Может он как-то связан с чем-то криминальным? Но это сущей воды бред. Лиам уважает отца и является тем самым второстепенным персонажем, не имеющий никаких собственных целей, разве что — благо кого-то близкого. Но кто «близкий» для Лиама и как им стать? Ливенстон не унималась, продолжая преследовать парня с того самого дня и до сегодняшнего вечера.       — Ты не можешь так просто дать мне какой-то факт и сбежать! — крикнула в спину уходящего парня девушка, сжимая лямку сумки на плече. — Мы ведь одна команда!       — А ты в ней пешка в пешечной цепи. — пробурчал лениво Лиам, позволяя солнечным лучам терроризировать его бледное лицо.       — Пусть даже так, но рядовые члены имеют право знать. — скрестил руки девушка, идя рядом с Лиамом.       Лиам был высок, однако при нем в этой обтягивающей черной футболке не наблюдалось худобы. Они не так часто виделись вне агентства, тем более — не проводили время вместе. Регина про себя даже удивилась, что, если не присматриваться к этой похуистичной физиономии, то Лиам вполне себе может сойти за футболиста. Икры у юноши были что надо.       — Откуда ты узнал? Скажи хотя бы! — нагнала его Ливенстон, жалея, что сегодня нацепила эти красные каблучки.       Невозможно не сказать, что стиль Регины был до сих пор «колхозным», однако долгие лекции о моде сделали своё дело — Регина ступила на путь фэшн-индустрии. Чарли была бы рада.       — Ты в курсе, что сдать информатора — это сродни лишить себя всех преимуществ? — хмыкнул он, наблюдая за тем, как цифры на светофоре отсчитывали время назад.       — Почем такая скрытность, я не понимаю. Разве я чужая?       — Ты пешка, а значит самое слабое место.       Да, Лиам не церемонился и не подбирал слов. Они больно ударили Регину в самое сердце, а руки едва дрогнули, когда она поняла, что так может думать каждый в их агентстве. Она почти остановилась, слабо перебирая каблучками по асфальту, и с немым вопросом уставилась на Лиама. Тому было всё равно.       — Аморальный ублюдок. — выплюнула девушка. Пыл охладился. Лиам повернулся, чтобы посмотреть ей в глаза, но бывалого любопытства не увидел. Брови сдвинулись к переносице, наблюдая, как Ливенстон трансформируется из надоедливой и приставучей девчонки в суку.       — Хм. — он отвернулся.       — Балбес. — парировала девушка и отвернулась. — Возможно тебе чужда дружба, но я бы не бросалась такими словами. Это как минимум неприятно. И как максимум — ты не прав.       Ровный цокот каблучков потерялся в толпе, пока пищащий светофор переправлял через дорогу поток пешеходов. Лиам был в их числе, но отчего то суровое «ты не прав» осело на одежде грузным комком. Ему впервые захотелось отмыться от чего-то тянущего внутри.       Лиам был чаще всего спокоен. Он не видел разницы между гневом человека, а смех он ни у кого и не вызывал. Только раздражение. Ваачиро было немного совестно, когда люди относились к нему с уважением. Тот, кто хорошо знает Лиама, обычно кричит не впутывать его в свои дела. Или бьет по морде. А того хуже — игнорирует. Пускает слухи. Строит козни.       Поверили? Он не испытывал ни угрызений совести, ни чувства вины, и всегда знал, что люди должны относиться к нему с уважением и ценить то, что Лиам находится с ними в одном помещении. Парень не тратил энергию на вещи, которые не имели смысла для него или детективного агентства. Отец ему никогда не запрещал делать то, что ему хочется, но и не поощрял. Николас Нейт был отцом двух детей, которые крепко накрепко связались с его жизнью. Лиам уважал отца, как и уважал то, что он делает для этого города. Воспитанный этим самым человеком, ему не хватало только эмоционального понимания. Смотря на людей, он научился понимать, что они чувствуют, но не научился чувствовать. Прискорбно. И мерзкое ощущение по стенкам мозга — зачем он вообще думает об этом. Наверное, потому, что Крис всё-таки повредил ему что-то?       Да, он задумался об этом, потому что Крис втащил ему два раза. Магмиль был в гневе. А, Лиам знает точно, если человека довести до грани отчаяния, то он наиболее честен. Реакция Магмиля была искренней и впредь Ваачиро не думал о нем так, как думал раньше. Если не правительственная крыса, тогда он подался сюда ради чего? Наверное, «по зову сердца». Это даже звучало слащаво и неправдоподобно, особенно в случае Магмиля. Драйан бы согласился с ним. Но слушать Драйана — это одно и то же, что ответить на свой же вопрос в своей голове.       Воспитание Николаса было однобоким. Если внимательно присмотреться к характерам двух мальчишек из детективного бюро, становится понятно.       — Николас, как отец, ужасен, это правда. — однажды услышал он голос Кристалл.       — У него никогда не было жены, а Лиам и Драйан от разных мам. Насколько мне известно, в год, когда родился Драйан, он еще жил с его матерью, но долго это не продлилось. — задумчиво продолжила Ливенстон. — Они, можно сказать, «неполноценные» с Лиамом.       «Неполноценные» так крепко засело в голову, что Ваачиро даже не знал, почему он в принципе отдает так много внимания этому глупому слову. Он ненавидит чего-то не понимать. Оттого и горе от ума.       — Драйан не агрессивен, он просто по-другому не умеет. — слышал Лиам, когда в их детективное бюро зашел доктор Ганрет.       — Лиам ведь другой. — хмыкнул Леонард Коа.       — Лиам вообще никак не умеет. — сказал насколько поверхностную вещь Кевин, что у Ваачиро невольно свело зубы.       Откуда им знать? Почему складывается ощущение, что все вокруг знают то, чего не знает он. Ведут себя так, словно умнее всех. А на деле дело по самоубийству Моны раскрыл именно Лиам, устранил Маркуса — Лиам. Они должны сказать спасибо, а не то, что он услышал от Кевина в ночь, когда Михаэля слегка поранили. Может Кевин слишком приукрасил, поскольку тот просто сохнет по этому дебильному педиатру. Пылинки сдувает, лишь бы не поранился, бедный. Отвратительно. Отвратительно в квадрате.       — Я слышу, как ты громко думаешь. — голос прозвучал с порога его комнаты. За окном струились вечерние лучи солнца, падая на крыши домов и кутая людей в теплую прохладу. На белом потолке желтые солнечные линии, на противоположной стене — то же самое, прямо над его столом, что был усеян тетрадями и конспектами. Учеба в университете забирала все силы, которые Лиам не должен был тратить. Прогуливал.       — Извини. — буркнул Ваачиро.       — Не паясничай. — вздохнула женщина. Она мягко опустилась на его постель и проследила за реакцией побитого блондина. — Ты же знаешь, что мы тебя любим. Я, Драйан, твой отец. И если бы моя сестра была жива, она бы тоже сказала, что любит тебя.       Строгий взгляд упал на стену. Фотография была сделана одиннадцать лет тому назад: на ней были изображены восьмилетний беззубый Лиам, уже более взрослый Драйан, сама Минерва и женщина, что покоряла людей мягкой улыбкой и тихим нравом. Инцидент «Вампиризм» забрал жизнь Элеоноры Фриске десять лет назад. Умерла она на операционном столе доктора Ганрета в день, когда нашлась вакцина.       Минерва поднялась и молчаливо пригласила Лиама в гостиную своего дома. Там, на низком кофейном столике, стояли аккуратные чашечки из любимого сервиза Джонс, наполненные наполовину горячим чаем. Ароматные нотки смолы, цветов и сладостей ударили в нос Ваачиро мгновенно, а пригубив чашку, он расслабился.       Изящные пальцы Минервы скользили по фортепианным клавишам, медленно возносясь вместе с музыкой вверх, куда-то, куда еще не может достать человеческий взор. Вторая соната Баха в исполнении Джонс была наполнена чувством меланхолии и тихой грусти почти половину своего произведения. Лиам наблюдал своими темными глазами, как умиротворенное лицо музыкантши становилось всё более спокойным, почти сонным. Она не играла, она вживалась в эти ноты, в эту льющуюся музыку всей своей душой, растворялась в каждом аккорде, вкладывала себя в эту игру.       Мысли начали потихоньку успокаиваться, когда замороженные глаза следили за магией в этой тихой меланхолии вокруг. Строгие пряди цвета топленого молока прикрывали зеленые глаза, а с губ сорвался единственный вздох. Это закончилось не произведение, это кончилась сама Минерва.       Лиам аккуратно поставил чашку на стол и вдруг сказал:       — Имеют ли пешки право?       Джонс опустила ладони на подолы своей юбки и разгладила образовавшиеся складки. Почти любовно поправила вырез и подняла безмятежную улыбку на своего воспитанника. Лиам смотрел так, словно спросил очевидный вопрос, совсем глупый, который произносить вслух — преступление тупости. Но на удивление, женщина лишь повернула голову к закатному солнцу за тюлями и усмехнулась.       — Все фигуры так или иначе оказываются в одной коробке. Пешки могут стать кем угодно, достигнув края чужой стороны доски. Но если не замечать пешек, то высок риск того, что ты даже не заметишь, когда она на пути к вершине съест твою ладью. Глупо использовать эти фигуры, как расходный материал. Важно беречь каждую, а каждая жертва должна приближать победу. Ты играешь с кем-то? — повернулась она к Лиаму.       — Да. — ответил тот.       — Я буду рада, если ты победишь. — улыбнулась женщина и подошла к юноше, прижав его голову к себе. — Ты рожден для победы.       Бэль выглядел замученным к обеду. Ольга не давала спуску перед горящими сроками, заставляла перепроверять по несколько раз одну и ту же страницу нового выпуска. Лисий месяц, лисий концепт… Не хватало еще лисьего взгляда Лидии! Та смотрела на него и несколько раз уже передумала спрашивать у коллеги о том, о чем хотела спросить. Бэль был злым. Она медленно поставила стаканчик с эспрессо. Кайзер вздохнул.       — Чего тебе? — повернулся он к ней. Та заулыбалась и подпрыгнула на своих высоких каблучках, ликуя.       — Бэльчик, ну пожалуйста, ты можешь сегодня увидеться с нашими моделями? Ольга поручила их мне, но в это время я согласилась встретиться еще с Харли. — щенячий взгляд Кайзера только еще больше расслабил. С одной стороны — сколько уже можно? Лидия принесла с собой эту лисью лихорадку в прошлый раз из-за чего Бэлю пришлось мучиться с подбором фото и мудборда почти четыре часа. Это немыслимо! Но с другой стороны у него есть свободное время. Он еще раз вздохнул. — Ура! Ты самый-самый лучший! Я люблю тебя, господи!       Кайзер скривил лицо и закатил глаза.       Следом за ней скромно и едва перебирая ногами подошла Мизерия. Она держала в руках ещё один стаканчик, но увидев на столе Кайзера такой же, смутилась. Бэль почувствовал, что та сейчас вот-вот сбежит. Господи!       — Что случилось? — начал он с улыбкой и дергающимся глазом. Вот-вот и случится нервный срыв, поскольку тыльные стороны рук уже чесались.       — Я… Я хотела спросить не мог бы ты сегодня позвонить в театр… Они забыли привезти оранжевые стенды, которые использовали в «Мона Лизе» и сегодня на встрече с моделями они очень нужны…       — А не вариант взять наши зеленые, а потом отфотошопить?       — Если Ольга узнает, будет скандал…       Кайзер вздохнул. Так или иначе придется готовить площадку к съемкам, а как без стендов? Можно было сказать Мизерии, чтобы та не волновалась, и он сам решит…       — Не волнуйся, я всё сам решу. — кивнул он и получил мягкую благодарную улыбку в ответ. Девушка поставила стаканчик с кофе на стол и убежала к своему офисному креслу.       День обещал быть загруженным. Помимо звонка в театр пришлось еще выслушивать извинения со стороны их администратора, которая отвечала за исполнение договора, а доставка ожидалась только через два часа. Час Кайзер убил на то, чтобы собрать всех моделей и обсудить весь концепт, и конечно не обошлось без казусов.       — Я не буду надевать на себя это отребье. — закатила глаза высокая блондинка, смотрящая через красные линзы солнцезащитных очков.       — Мы найдем альтернативу, мисс Ситх. Поменяетесь с кем-то. — отпил последний кофе Бэль.       — Я в принципе не собираюсь надевать это подобие одежды. «Лисий месяц» — ошибка модного замысла.       Кайзер попытался досчитать до десяти в голове. Лидия бы справилась, но Йосманд тут нет, а это значило, что все конфликты должен разрешить именно он. Он поднял взгляд своих светлых малиновых глаз на девушку и вытянулся, держа лицо доброжелательной улыбкой.       Телефон со стуком ударился о мягкое напольное покрытие на площадке.       — Тогда можете покинуть наше помещение. — улыбнулся парень. — Мы свяжемся с вашим агентством и попросим о том, чтобы из вашего гонорара вычли этот фотосет.       Ситх надеялась на иной исход. Судя по всему, она думала ей достанут другую коллекцию, которую она бы украсила своей фигурой. Но этот нахальный сотрудник модного журнала переиначил всё, совершенно не понимая Шейлу! Она восприняла это в штыки.       — Я сама ему позвоню.       — Не стоит.       Бэль самолично через силу выпроводил модель из зала и захлопнул дверь. Эта тату на ее ключице поставило финальный аккорд, и с его губ слетела доброжелательная улыбка. Девушки перебрались с ноги на ногу, смотря на их куратора, а фотографы и стилисты куда-то удалились. Никто не хотел видеть гнев одного из подчиненных Шах. Она ведь убьет за его голову.       — Будут еще жалобы?       Отрицательные кивки стали облегчением. Он мягко сел на кресло, и весь остальной штат начал свою работу. Через час привезли реквизит, и вновь та же самая женщина. Строгая Минерва Джонс руководила тем, как выгружали стенды и заносили внутрь. Она повернулась к Кайзеру.       — Доброго вам дня, мисс Джонс.       Та лишь кивнула. В голове засела та самая искра раздражения, которая могла превратиться в настоящий пожар в ту же секунду. Бывшая коллега Мизерии была той ещё стервой. Они случайно с той моделью не родственники? Все блондинки такие противные?       «Но всё же, — задумался он. — Что случилось в тот день, когда Мизерия уволилась из театра?». Драмтеатр славился своими постановками, славился своей элитной культурой и принимал в себе разные аристократичные слои общества. Все богатые люди старались посещать театр, но Бэль, к сожалению, к ним не относился. Сама по себе Джонс была зеленоглазой блондинкой, худой и не высокой. Молчаливая холодная натура, которая наверняка была кем-то важным в театре. Бэлю даже стало интересно что из себя представляет эта дама.       — Вы актриса? — подписывая бумаги, спросил он.       — Нет, я оперная певица. — лишь ответила она.       Бэль не ожидал. Он проводил ту взглядом, оставляя на слуху цокот её строгих каблуков, и вернулся назад. Оперная певица? Значит, она могла заканчивать консерваторию. И он знает одного человека, который заканчивал консерваторию.       Ближе к позднему вечеру, когда все сотрудники модного журнала стали разбредаться по своим уютным домам, Кайзер наблюдал за сменяющимися на экране своего компьютера фотографиями. Сегодня всё было даже лучше, чем обычно бывало. То модельное агентство, предоставляющее им моделей, неожиданно стянуло с себя груз «строптивых» и «привередливых» вместе с уходом Шейлы Ситх. Думать о глупой блондинке не хотелось, однако Кайзер неожиданно для себя остановился на той самой фотографии, которую редактировал около недели тому назад. Витиеватые линии татуировки отчего-то казались смутно знакомыми, раздражающими, напоминали о чем-то странно-смутном. Если приглядеться, то можно разглядеть очертание глаза в этих переплетенных линиях, где зрачок — это странный ромбообразный символ, похожий на руну. Однако страшный и совсем не вызывающий приятных эмоций рисунок словно связывал натуру Шейлы с сегодняшним случаем на площадке. Она взбунтовалась. А Бэль, зная, что той свойственно вести себя вульгарно, поскольку та — дочь политика, всё равно выгнал её, тем самым подставив их модный журнал. Вина терзала изнутри, хоть и чувство несправедливости было сильнее. Почему такие как она ведут себя так, словно им всё можно? Чем хуже сам Бэль?       У него не было знаменитых родителей, не было скандальных историй, не было кучи денег на карте. Ему никто не обеспечивал богатую жизнь. Однако, вспоминает Кайзер, его родители были самыми понимающими и веселыми людьми, которые относились к жизни так, словно она у них была одна. Точнее, они понимали, что жизнь одна. Поэтому работали там, где, казалось бы, работать было невозможно. Тянулись к адреналину, искали себя. Где они сейчас?       На фотографии из социальных сетей матери стояло трое: его красавица мама, его высокий отец и еще один темнокожий мужчина, держащий на руках какую-то окаменелость. Археология, дайвинг, спорт, охота — это страсть его родителей, которые получили от жизни всё. У Бэля нет столько связей по всему миру в отличии от них, но он искренне рад тому, что его родители счастливы. Они тоже оставили после себя историю — Бэля и Финна. Братья живут раздельно, поскольку каждый из них уже достаточно взрослый, чтобы неожиданно обзавестись семьей или свободно перемещаться по квартире, не бояться кого-нибудь случайно разбудить. Эта любовь к свободе — то, что они переняли от своих предков. Хоть и стали некоторым позором, ведь Бэль засел в офисе, а Финн стремился после университета стать профессиональным спортсменом.       Но из мыслей Кайзера выводит звонок. Фотка блондина, испачканного в вишневом варенье, навевала воспоминаниями. Он снял трубку и поднес к уху.       — Звонил? — спросил тихий бархатный голос по ту сторону.       — Да, привет! — радостно воскликнул Бэль. — Слушай, у тебя будет минутка? Я хотел спросить…       — Ненавижу телефонные звонки. Давай встретимся через час в театре.       Харли никогда не любил обмениваться чем-то через сотовую связь, в отличии от Кайзера. Но старый и добрый друг всегда находил время, чтобы встретиться с Бэлем с глазу на глаз.       Именно поэтому через отведенный час они встречаются глазами. Харли смотрит со сцены, Бэль сидит в первых рядах, завороженно наблюдая за тем, как скрипка в руках профессионала становится оружием. У Харли были отросшие короткие блондинистые — совсем белые — локоны, глаза — стеклянные голубые. Харли любил носить дорогие вещи, к тому же, его профессия это позволяла. Профессия?       Нет — жизнь.       В десять лет он ненавидел скрипку. В пятнадцать — понял, что не может без нее дышать. Юношеские конкурсы — глядильные колодцы профессии. Здесь ломаются даже вундеркинды. Он выжил, играя с лихорадкой и порванными струнами. Второе место? Провал. Только золото открывает двери менеджеров и консерваторий. «Еще раз этот фальшивый фа-диез — я вышвырну тебя отсюда!» — голос преподавателя остался с ним мозолями на пальцах. Годы в поездах и самолетах. Сто городов за сезон. Знакомые — таможенники, проверяющие футляр на взрывчатку. Близкие? Только скрипка да менеджер, считающий проценты с гонорара. Тендинит запястья, шейный остеохондроз, частичная потеря слуха на левое ухо — плата за виртуозность. Массажист и физиотерапевт — такие же члены команды, как и пианист-концертмейстер. Он не умеет говорить о любви. Но сыграет «Цыганские напевы» Сарасате — и женщина плачет у сцены. Его язык — это четверти, октавы, трели. Мир вне нотной бумаги кажется ему плоским. Публика хочет Вивальди и Чайковского, а не Шнитке. Эксперименты? Только в камерных залах для 50 знатоков. Успех диктует консерватизм. Он выходит на бис. За спиной — партитура из 20 лет жизни. Зал ревет. Но он слышит только эхо своего 7-летнего «я», плачущего над этюдом Крейцера в полутемной комнате. Успех — это не слава. Это возможность снова и снова проживать тот момент, когда звук рождается из тишины — чистый, хрупкий и вечный. Его скрипка — машина времени, возвращающая его туда, где боль, труд и восторг сплелись воедино. Он не играет музыку. Он ею выживает.       После концерта, откуда Харли устало отводит глаза в пол, держа подрагивающими пальцами свой футляр, его находит Кайзер, что стоит у входа в театр. Здесь пахнет стариной, высокими стенами, тут пальцами можно потрогать искусство — зарыться головой и глазами в то, что нельзя увидеть, лишь ощутить. Бэль не был достойным ценителем высокой классики, однако благодаря другу умел отличить Шопена от Бетховена.       — Ты был великолепен. — улыбнулся модный критик.       — Да ладно. — отмахнулся полу глухой музыкант. Этот аппарат в его ухе делал его похожим на спец-агента в смокинге, но никак не на профессионального скрипача. — Я рад, что ты пришел.       — Это случилось спонтанно. — пожал плечами Кайзер.       Они шли вдоль аллеи, следя за тем, как вокруг фонарей начинала собираться различная летающая живность. Да, у них было много общего, но эти тихие прогулки ночью — своего рода терапия, способная исцелить давно угасший огонек. Они учились друг у друга быть разными, владеть не только своей сферой, но и глядеть на жизнь с другого ракурса. Под призмой единственных утех и работы эта встреча становится глотком свежего воздуха. Правда неуютно ощущать себя после тяжелого долгого дня, хотелось смыть с себя липкость и добраться до дома.       — Минерва Джонс правда училась в моей консерватории. — тихий бархатный голос отщёлкивал от асфальта. — Она живая легенда, давала гастроли по всей Америке, покорила Китай. Наши оперные певички часто ссылались на нее одно время, пока Минерва не прекратила ездить по миру.       — Почему? — логично спросил Бэль.       — Говорят, у нее появился ребенок. Поэтому свою карьеру она продолжила здесь. Конечно, странно было, что никто никогда не говорил о ее личной жизни… и неожиданно появляется сын. Никто не знает кто он, да и никому не интересно. — хмыкнул блондин. — А тебе, собственно, зачем это?       — Ну… Не так давно я узнал, что моя подруга из журнала раньше работала в театре. Они знакомы с Минервой, но почему-то мне стало так интересно узнать о ней побольше. Мизерию выгнали из труппы, она сорвала спектакль и устроилась секретаршей к нам.       — Мм… — протянул Трой. — Знаешь, а она очень стервозная женщина. Не пойми неправильно, просто её статус, достижения говорят сами за себя: «Я звезда, мне нужна охрана». Никогда не хотел связываться с такими. Уж больно слишком много берут на себя.       Харли можно было понять, ведь Минерва не иначе, как конкурент ему. Человек, который шел рядом с ним пережил много потрясений за свою жизнь. Музыкальная индустрия казалась жестче высокой моды. Сравнивать такие разные сферы — одно и то же, что сравнить арбуз и дыню, каждое по-своему сладко. Музыканты оставляли за собой кровавые нотные станы, никогда не говорили о том, какого это во время перелистывания нотных страниц, когда одно произведение сменяется другим – представьте, что кто-то резко выдернул вилку из розетки, но вместо света гаснешь ты; мысли путаются, как оборванные провода, а мир на секунду становится чужим — будто смотришь на себя сквозь толстое стекло; всё знакомое — руки, голос, стены — кажется ненастоящим, и только животный ужас говорит: «Беги!», хотя бежать не от чего… Этот нервоз на конце пальцев, стоит только еще раз оступиться — придется начать с самого начала. И не важно насколько хорошо ты отыграл двадцать четыре такта до, если в двадцать пятом ты не смог взять никуда не всравшийся ля-бемоль. Отчаяние, граничащее с безумством — в этом и была красота высокой классики.       А что о моде? Она переходит границы разумного последние несколько десятилетий. Экстремальные диеты и детоксы — обмороки и болезни, каблуки — деформация стопы, ультра-узкие джинсы — нарушение кровообращения. Модели походили на живые скелетные экспонаты, что выбрались прямиком из доисторического периода, не говоря уже и про то, на что могут пойти дизайнеры ради того, чтобы пробиться в индустрию. Работать за бесплатно ради «портфолио», бесчисленные попытки найти клиентов. Сходить с ума, умирать с мыслью, что ты не добился ничего, а жизнь потратил на несущественную хрень. Нынешняя романтизация модельного бизнеса — это шлак, поданный на золотом подносе. Коммерческий характер «лишь бы публика схавала» управлял миром, и понятие моды стало размытым. Культура потребления уничтожила первоначальный модный замысел, и мы пришли к тому, к чему не должны были. Человеческая жадность заполонила интернет, журналы, уничтожила индивидуальность эстетики. Мода должна была вдохновлять, а не унифицировать красоту.       Всё-таки Харли и Бэль были разными. Харли смирился с системой, сжился со своей скрипкой, со стороны даже может показаться, что он — идеальный образец потери себя. Бэль разглядывал в нем отголоски нормальной жизни, но узник скрипки оставался таким же собранным и сдержанным. Не было понятно, что на уме у Троя. Поэтому вновь почувствовав укол своей беспомощности, Кайзер улыбнулся и покинул компанию друга, поблагодарив за дельную информацию о Джонс.