Госпожа Элегия

Я проснулся от того, что мир сжался до размеров раскалённого гвоздя, вбитого в мою грудь. Ещё до того, как сознание полностью вернулось ко мне, тело уже скрутило спазмом. Я вскочил с подушки, тело снова согнулось пополам. Кашель рвал меня изнутри — жёсткий, лающий, будто кто-то скребёт мои лёгкие наждачной бумагой. — Костя! — Лера тоже вскочила настолько резко, что одеяло отлетело на угол кровати. Её руки схватили меня за плечи, прижимая к себе, пытаясь удержать от падения в бездну. Я дрожал — мелкой неконтролируемой дрожью, внутри билось что-то дикое и чужое. — Дыши, дыши, любимый, всё хорошо, — лгала Лера. Её голос звучал чётко, но сама она была, казалось, на грани паники. Я попытался послушать её. Вдох — и тут же новый приступ вывернул меня почти до рвотного рефлекса. В груди затрепетало что-то металлическое… но это было лишь ипохондрическим предположением. Я зажмурился, чувствуя, как Лера прижимает мою голову к своему плечу. Она тихонько принялась раскачиваться, чтобы хоть как-то унять непрекращающийся кашель. — Папусик?.. Дверь скрипнула. Я открыл глаза — в проёме стояла Соня. Она замерла, сжимая в руках плюшевого зайца. Я подарил ей его на прошлый день рождения. — Выйди, солнышко, — Лера не отпускала меня. — Папе просто… нехорошо. Соня не двинулась. Её губки задрожали. — Папа умрёт?.. Лера резко вдохнула. Я попытался что-то сказать, но кашель накрыл с новой силой, на этот раз в горле что-то лопнуло, и на ладони остался красный след. — Вышла. Сейчас же, — Лера никогда не говорила с Соней настолько жёстко. Никогда. Из глаз Сони брызнули слёзы, она развернулась и побежала к себе, хлопнув дверью. Я рухнул на подушки, чувствуя, как кашель отпускает, но в груди всё ещё оставалась тупая, разлитая боль, как после удара кувалдой. Лера молча вытерла мою ладонь салфеткой, лежавшей на тумбочке. Потом она встала и вышла, не глядя на меня.

***

На кухне пахло сливочным маслом и зеленью. Лера жарила омлет, её движения были нервными и резкими. Она взяла круглую дощечку для сковороды и поставила еду на стол. Соня сидела, уткнувшись в тарелку. Я присел рядом с ними. Тишина. Только вилка Леры звякала о сковороду и Феня урчал под столом, тычась мордой мне в ноги. Чайник поскуливал на плите, но никто не встал его выключить. Я сделал глоток тёплой воды. Она была безвкусной. Соня вдруг подняла на меня глаза, в них всё ещё стояли слёзы. — Пап… — Ешь, витаминка, — я улыбнулся. Фальшиво и натянуто. Она кивнула и снова посмотрела на тарелку. На идеально свёрнутый омлет с розмарином и кусочками ветчины. Её любимый. И мой любимый… Но сейчас даже его вид вызывал ощущение тошноты. Мы ели молча. И это молчание звенело в ушах громче любого крика.

***

Машина плыла по серому городу, как по реке с асфальтовыми берегами. Лера опять сидела за рулём. На этот раз я даже не противился. Сразу пересел на пассажирское кресло. Она бы всё равно настояла на том, чтобы я не садился за руль. Пальцы Леры сжимали кожаную оплётку, а я смотрел на размытые силуэты прохожих. — Ты очень сильно меня напугал, — Лера разрушила молчание первой. — Вчера, если честно, я беспокоилась не меньше, когда ты остался на лестнице. Я усмехнулся, стараясь перевести всё в шутку: — Прости мне мои вернувшиеся приступы шизоидной аутистичности. Лера не засмеялась. — Ты не шизоид, любимый, — она перестроилась, обгоняя грузовик с надписью «Свежая рыба». — У тебя ядро личности психастеническое. Ты много копаешься в себе, много переживаешь. Твоя шизоидность наносная из-за депрессивных эпизодов. Я улыбнулся. Только Лера могла в момент кризиса разложить меня по психотипам Личко. — Ну и циклоидность, конечно, есть, — продолжила она, прикусывая нижнюю губу. — Хотя, я считаю, нельзя говорить о циклоидности, если у тебя формально БАР стоит. За окном промелькнула детская площадка. Качели двигались под порывами ветра. Пустые. — Мне кажется, что я уже чувствую, как разлагаюсь, — сказал я тихо. Руки были прозрачными на фоне чёрного пальто. — Утром я заметил, что ремень брюк на два отверстия дальше застёгиваться стал. То есть… я давно уже это заметил. Прости меня за… Лера резко притормозила на светофоре и повернулась ко мне. — Это не твоя вина, — сказала она упрямо. — Я знала, за кого выходила замуж. Светофор переключился на зелёный, машина дёрнулась вперёд, и её обручальное кольцо из белого золота сверкнуло в свете пасмурного дня. — Да, в последнее время я жёсткая и контролирующая, — призналась Лера, сворачивая в сторону центра психического здоровья. — Но это только потому, что мне страшно. Защитный механизм. Даже сейчас рационализирую. Она положила руку на моё колено, её ладонь была теплее самых нежных слов. — Я никогда тебя не оставлю. Никогда, — Лера выключила двигатель. — Пойдём, дорогой. Мне нужно ещё забежать в отделение реабилитации и социализации. Я сегодня с песочком буду играть, — улыбнулась Лера имея в виду терапевтический метод. Я кивнул, и мы пошли к КПП.

***

Когда в отделении я переоделся и немного пришёл себя после пятиминутки, я ещё какое-то время постоял в коридоре, а затем постучал в дверь кабинета Лены. Я вошёл внутрь, не дожидаясь её ответа, она всегда была рада меня видеть, и я это прекрасно знал. Лена сидела за столом, рядом стояла кружка чая, которую Лена забыла допить. Напиток больше не испускал горячего пара. — Леночка, привет, — я опустился на кресло напротив неё. — Нужны случаи для анализа. Что-нибудь посложнее депрессии. Хочу начать учить ординаторов с интересного. — Привет, — Лена подняла глаза. — Это ты к первому сентября так упорно готовишься? — Да. Завтра уже отводим Соню в садик. Ординаторы, наверное, тоже объявятся. Лена улыбнулась, потянулась к стопке бумаг, перебрала их и вытащила три истории болезни, положив передо мной. — Пока вот эти есть интересные, — сказала она, постукивая пальцем по верхней папке. — У тебя всё равно одни выписки намечаются в ближайшее время, я ещё накидаю к концу дня. — Спасибо, я сейчас пойду почитаю, — сказал я, беря истории в руки. — Не благодари, — Лена снова уткнулась в документы. — Только не запугивай малышню сразу. Пусть они вдохновятся, а не испугаются. У нас подростки лежат, подгузников в отделении нет, — Лена засмеялась. — Какой у тебя колкий юмор сегодня, — усмехнулся я. — Обещаю, что «малышню» пугать не буду. И я пошёл в ординаторскую, открывая двери трёхгранником, которые попадались мне на пути из одного крыла в другое. Когда я сел за стол и включил компьютер, параллельно открывая первую историю болезни, я автоматически усомнился в диагнозе из предыдущих записей госпитализаций. Самойлова Алиса Дмитриевна, больная пятнадцати лет. Жалобы при поступлении, со слов родителей: внезапная растерянность, отсутствие речи, неадекватное поведение, кататоническая симптоматика. Температура при поступлении субфебрильная — тридцать семь и четыре. Сестра страдает от аутоиммунного заболевания (СКВ), а у родителей хронических заболеваний нет. Росла здоровым ребёнком, хотела поступить в академию МВД. Аллергий, хронических заболеваний нет, ТТГ повышенный, принимала йод-баланс. В первом отделении осмотрена неврологом — «судорожный синдром неясного генеза». Тералиджен и новопассит — без эффекта. Была попытка самоубийства, выпрыгнула из окна. Я перелистнул страницу, вздыхая, увидев привычное F23 — острое полиморфное психотическое расстройство. Это значит, что мне придётся ставить диагноз, а не уточнять его. ОППР — всего лишь дежурный диагноз, при выписке придётся указывать что-то более конкретное. КТ головного мозга была без патологий, лейкоциты с АСТ повышены, ИФА на клещевой энцефалит ложноположительный. Токсоплазмоз был положительным тоже, затем опровергнут. Мне стало очень интересно, я отложил остальные две истории болезни, лишь слегка пробежавшись по именам, но на большее не хватило. Я захотел поговорить с девочкой, а только потом разобраться с остальными. Я взял историю, пошёл в палату через коридор и подозвал к себе ребёнка. — Алиса Самойлова? — сказал я громко, чтобы девочка откликнулась сама. Девочка встала с кровати и зашагала за мной. На ней был огромный чёрный свитер, русые волосы небрежно были заплетены в одну косичку. — Не против немого побеседовать? — спросил я. Алиса кинула, и я отвёл её в кабинет. — Садись, пожалуйста. Меня зовут Константин Викторович, я буду тебя лечить, — я присел на стул, чувствуя, как боль снова прорывается сквозь рёбра. — Как ты себя чувствуешь сейчас? Ты помнишь, как попала в больницу? — Почти не помню, — холодно ответила девочка. — Было только ощущение, что я собой не являюсь. — Что ты имеешь в виду? — Кто-то другой кричал моим ртом. Я… просто со стороны смотрела. Это было похоже на деперсонализацию. Я почесал подбородок, прикидывая, что ещё можно спросить, чтобы уточнить, но девочка перебила мои размышления: — А ещё тело как будто само дёргалось. Я не могла остановиться. — Тебе никогда ничего про эпилепсию не говорили? К неврологу не водила тебя мама? — спросил я. — Нет. Но перед тем, как скорая приехала, мне было то жарко, то холодно. Они сказали, что у меня была температура. Это как-то связано с эпишлепсией? Я подавил усмешку, просто мягко улыбаясь в ответ. — Алиса, а ты до этого не гуляла в парках каких-нибудь? Клещ тебя не кусал? Ничего такого не было? — задал я следующий вопрос. — Нет… хотя… — Хотя? — переспросил я. — За неделю до этого мама на дачу меня повезла. Я нервничала очень сильно, она хотела поддержать. У меня вступительные экзамены были в июне в лицей. До сих пор нет результатов. — У тебя здесь написано, — я ещё раз пробежался глазами по истории болезни, — что ты пыталась покончить с собой. Тут без подробностей. Что случилось тогда? — Да это давно было, я тогда уже лежала в больнице. Мне кто-то приказал прыгнуть в окно. Я помню мало с того времени. Только капельницы и трубку в горле. Мама сказала, что я тогда вела себя неадекватно, до реанимации. — А тогда инфекций никаких не находили? — Говорили, что у меня энцефалит, но это не подтвердилось. Когда меня только госпитализировали было хуже, сейчас… немного легче. Я не знаю, что это. Раньше было неинтересно, но сейчас я хочу хотя бы понять, как это остановить. — Алиса, у тебя и впрямь интересный случай, но, кажется, я предполагаю, что именно происходит с тобой. Это ещё нужно проверить, но, судя по всем имеющимся данным, это психическое расстройство, которое маскируется под инфекцию. Не заморачивай себе голову диагнозом, я распоряжусь, чтобы тебе сделали ЭЭГ и кровь взяли. Мне нужно посмотреть на Ц-реактивный белок и антинейрональные антитела. На данный момент у тебя какие-то жалобы есть? — Со мной ночью разговаривают тени. Это уже очень давно происходит, но мама говорит, что это ненормально. Сейчас они тоже не дают мне спать. Мама говорит, что я выгляжу болезненно и очень сильно похудела. Сказала, чтобы я не позорилась и носила что-то более объёмное. А то кожа и кости одни. — Ладно, попробуем назначить гормоны, помимо твоих рисперидона с пирацетамом из первого отделения. Я их оставлю, но патология, по всей видимости, в том числе аутоиммунная. Нейролептики нужны, особенно атипичные. От классических может случиться злокачественный нейролептический синдром и… Я заметил непонимание в глазах девочки. — Не заморачивайся. Есть случаи успешного лечения, Алиса. Есть у тебя вопросы какие-то? — спросил я. — Нет, — кратко ответила она. — Тогда я поговорю с тобой чуть-чуть попозже. После назначений. И я отвёл девочку в палату, думая о том, что ложные анализы были следствием системного воспаления. Удивительно, что девочка выжила и сейчас её речь и мышление относительно сохранны. Главное — не допустить рецидив. Начало было острым, после стресса и эмоционального истощения с явлениями кататонии и полиорганного сбоя. Быть может, это как-то может быть связано с волчанкой у её сестры. Чтобы не допустить повторных кататонических симптомов, я назначу ей бензодиазепины, а для иммуномодуляции — кортикостероиды. Плюс можно попробовать поделать инъекции витамина B, чтобы поддержать нервную систему. Это не ОППР, как можно было этого не понять, учитывая анамнез? Ноющая боль под рёбрами усилилась, и я скривился. Я приложил к груди ладонь и пошёл к Лене, чтобы пригласить её погонять чаи. Это бы могло отвлечь меня от тягостного ощущения, будто меня режут на куски. Но мне даже не пришлось стучать к Лене в дверь, она шла по коридору навстречу с кучей папок в руках. — Чай будешь? — спросил я, перехватывая упавшую папку. Мне тут же пришлось подавить чуть не вырвавшийся болезненный стон. — Фу, Костя. Этот мерзкий чай, который Ира принесла? Спасибо, — она поблагодарила мельком, беря папку из моих рук. — Нет, у меня с манго есть из дома. Лена согласилась, быстро отнесла папки на пост, и мы пошли в комнату для персонала. Лена поставила чайник, пока я рассыпал заварку — чёрные скрученные листья с тонким ароматом и кусочками фруктов. — Прикинь, — сказал я. — Та пациентка, которую ты мне дала… у неё, кажется, фебрильная шизофрения. — Ничего себе! — воскликнула Лена. — Ну и ну. Опасненько, нужно тебе поосторожнее. — Да, у неё ещё сестра есть с СКВ, — сказал я, но тут боль окончательно меня добила. Она пронзила грудную клетку, как раскалённый прут. Я схватился за грудь, зажмурил глаза и почувствовал, как сползаю по стене на пол. — Костя! — Лена бросилась ко мне, не давая упасть. — Где болит? — Всё… везде, — я с трудом разжал зубы. — Хочешь, я тебе кеторол сделаю? — Лена сморщила брови. — Опиоидов в больнице нет, но вроде у нас ещё три ампулы были с этим анальгетиком. — Давай… — прошипел я. Боль уже не просто сверлила, она меня убивала. Я сжал кулаки так, что ногти поцарапали ладонь. Лена резко встала, подошла к двери и приоткрыла её, высунув голову в коридор. — Нет никого, — бросила она мне через плечо. А затем Лена вернулась ко мне, подхватила под руку и помогла подняться. Каждый шаг отдавался в рёбрах новым ударом. Я снова сжал зубы, подавляя рвущийся наружу крик — вместо этого я просто тихо скулил, чтобы никто не слышал за пределами коридора. Лена ввела меня внутрь быстро, но осторожно, процедурка, на удивление, оказалась пустой. Лена захлопнула дверь и усадила меня на кушетку. Её руки работали быстро и точно: ампула, вата, спирт. Она разломала стеклянный кончик с чётким щелчком, набрала раствор и выпустила пузырьки. Всё заняло не больше минуты. — Давай на бок, — сказала она. — Чтобы не на груди лежать. Я повиновался, прикусывая руку. Терпеть уже больше не мог. Лена одним движением стянула брюки до бедра и протёрла кожу спиртовой салфеткой. Лена ввела кеторол быстро и с особой сноровкой. — Всё, — она отделила иглу, швырнула её в непрокалываемые отходы класса «Б», а сам шприц в жёлтую урну. — Минут через десять полегчает. — Спасибо, — проскулил я. Она фыркнула, отвернулась и начала мыть руки. — Идиот, — начала ругаться Лена. — Чё ты раньше не сказал? — Это уже давно. Обычно само проходит. — Вот именно так все и помирают, — Лена была в ярости. — Надеясь, что само пройдёт. Мы начали ждать, когда подействует анальгетик. Я сел на кушетке, чтобы, если вдруг Марина вернётся, я не испугал её своей задницей. Лена молчала, а я молчал, вместе с ней.