Госпожа Элегия

Фиолетовый туман сна перенёс меня в комнату во дворце Чернокнижника. Я уже много лет подряд попадал в это место во снах. Ааста стала мне вторым домом, я множество раз помогал здешним — будь то Великая Битва или эпидемия в городе Гахарите. Комната была просторной, с высокими потолками, украшенными резными деревянными панелями. Сквозь тяжёлые бордовые шторы пробивался мягкий свет заката, окрашивая стены в тёплые тона. Воздух был наполнен запахом воска, свечей и ароматом сушёных трав — видимо, Её Величество, Клементина, снова будет делать какие-то лекарства, как бывшая целительница. Дверь приоткрылась, внутрь вошла служанка в голубом платье с белым передником. Увидев, что я уже сижу на кровати, она мгновенно склонилась в почтительном поклоне. — Господин Константин, — прошептала она. — Королева ждёт Вас. Я кивнул, подавив кашель, который так и норовил вырваться наружу. Сколько можно? Даже во сне эта проклятая болезнь не оставляла меня. Поднявшись, я натянул на себя чёрный фрак, лежавший на спинке кресла. В бывшем дворце Великого мага и нынешнем дворце Её Величества я мог позволить себе хозяйничать, сколько влезет. Но перед Королевой выглядеть нужно было подобающим образом. Ткань была мягкой, с вышитыми по краям алыми узорами — явно работа искусного мастера. В коридорах замка было прохладно из-за факелов покойного Адальберта. Они продолжали гореть холодным огнём, даже после его смерти. Каменные стены, украшенные гобеленами с изображениями кентавров, эльфов и древних битв тоже хранили в себе вековую прохладу. Слуги, встречавшиеся на пути, кланялись мне, шепча: — Слава спасителю Аасты, слава спасителю Гахарита… Я лишь отмахивался, стараясь не задерживаться. Эти почести были не для меня. Не для человека, который даже дышит с трудом. Дойдя до Королевских покоев, я услышал детский смех. Дверь в комнату их малышей — моих племянников — была приоткрыта. Они возились с деревянными фигурками рыцарей и драконов. Нянька, сидевшая в углу, улыбалась их забавам. — Константин! — раздался голос Диаваля. Он стоял в дверях покоев, улыбаясь мне. Его чёрные волосы с алыми прядями до плеч были слегка растрёпаны, в руках он держал бокал с вином. За его спиной у стола сидела Клементина — её пепельные кудри были собраны в косу, которая завивалась в высокий пучок, платье сливового цвета подчёркивало бледность кожи. — Наконец-то, дорогой! — сказала Её Величество, и в её глазах вспыхнула искорка радости. — Мы уже заждались, Константин! Стол ломился от угощений: фрукты в меду, пирожные с розовой глазурью, орехи в карамели. И, конечно, щербет — Клементина обожала его с тех пор, как впервые попробовала на ярмарке после спасения Гахарита. Он был прозрачный, с кусочками засахаренных лепестков. Щербет стоял прямо перед ней. Я сел рядом, отломив кусочек миндального печенья. Оно таяло во рту, оставляя после себя сладко-горький привкус. — Как ты себя чувствуешь, брат? — спросил Диаваль, наливая мне вино. — Мне нельзя, — улыбнулся я, отодвигая бокал. — Ты же помнишь. Клементина нахмурилась. — Тебе нужно чаще отдыхать, Константин, — Её Величество покачала головой и взяла ложку щербета, а затем поднесла ко рту. И в этот момент что-то пошло не так. Её глаза расширились, ложка со звоном упала на пол. Клементина схватилась за горло, её пальцы судорожно сжались. — Моя Королева! — Диаваль вскочил с места, подхватывая упавшую Клементину. Я действовал на автомате, перевернул её на спину, подтянул за лоб и подбородок, проверяя дыхание. Она захрипела, изо рта потекла розовая пена. — Вызовите лекаря! — закричал Диаваль. — Нет времени! — я разорвал на ней платье и принялся делать компрессии. В груди закололо. Я пытался провести сердечно-лёгочную реанимацию, но в меня с каждым движением будто вонзалась тысяча игл. В комнату забежал доктор Нормандиль, поклонившись. — Хватит поклонов! Королева… умирает! — хрипел я, задыхаясь, продолжая делать компрессии. — Дыши… Дыши… ну же! — говорил я то ли ей, то ли себе. Я сделал два вдоха после тридцати нажатий. Придворный лекарь, Нормандиль, передал мне пузырёк. Я вытащил пробку зубами и влил ей на губы. Клементина судорожно вдохнула, потом ещё раз. Я откинулся на дорогой ковёр, и мир поплыл перед глазами. Сердце колотилось с бешеной силой. — Константин! — Диаваль схватил меня за плечо. — В порядке… — вновь отмахнулся я. Мне было стыдно, что, даже спасая Королеву, я был не героем. Я был тем, кого самого нужно спасать. Слуги унесли Клементину в спальню. Я сидел на полу, упираясь спиной в стул, пытаясь не умереть, вместе с Её Величеством. — Кто знал, что она любит этот щербет? — прошептал я. — Кто знал, что больше никто не тронет любимое лакомство Её Величества? Диаваль сжал кулаки, его глаза горели от ярости. — Найди их, брат… Я кивнул. — Дай команду, — вдохнул я. — И дай власть действовать. Он посмотрел на меня, и в его взгляде читалось что-то древнее, почти звериное. — У тебя будет всё. Найди мерзавца! Я поднялся и стиснул зубы, но в этот момент туман снова окутал меня фиолетовым пламенем. И я оказался в мире людей, осознавая себя уже в объятиях супруги.

***

Тёплое дыхание Леры касалось моего плеча, за окном только начинало сереть — раннее утро. — Лерочка, — прошептал я. — Вставай. Сегодня Соню в садик везём. — Ещё пять минут, — Лера зарылась в подушку, но тут заорал будильник — Rammstein «Puppe». — Чёрт, — пробубнила Лера. — Когда ты уже поменяешь эту страшную музыку? — Я думал, что, если мы познакомились на рок-концерте, то тебе такое должно нравиться, — я поцеловал её, чувствуя, как боль в груди уже проснулась, вместе со мной. Пока ещё тупая, пока ещё терпимая. Я встал первым, босиком пошёл по холодному полу в ванную. Я принялся чистить зубы и старательно брить лицо. Из комнаты Сони донёсся шорох, а потом топот ножек. — Пап! — она влетела в ванную, вся растрёпанная, уже сияющая. — Я сегодня в садик иду! — Вижу, вижу, — улыбнулся я, вытирая лицо. — Только без меня не дерись, ладно? Я тоже хочу. — Я не дерусь! — возмутилась Соня. — Только… если Лёша опять мою игрушку отберёт. — Солнышко, в таких ситуациях нужно жаловаться воспитательнице, — Лера появилась в дверях. — Или скажи, что у тебя папа психиатр. Что он пожизненно этого Лёшу будет галоперидолом лечить от девиантного поведения. — Лера! — фыркнул я. — Что? Это же правда, — супруга беззастенчиво улыбнулась, проходя к раковине. Соня уже крутилась под ногами, пытаясь одновременно найти носки, рассказать про сон и найти любимую заколку. — Пап, а почему люди икают? — Потому что диафрагма напрягается, — я подхватил её, усаживая на край кровати. — Это такая мышца, которая отделяет грудную полость от брюшной. Она иногда дёргается без спроса. — Как моя нога, когда я засыпаю? — Примерно так, — я завязал ей бант. Когда я уже жарил яичницу, Лера нарезала бутерброды. Соня разливала сок так, что половина оставалась на столе. — Пап, а можно мне сегодня вечером поиграть на виолончели? — Можно, — я отодвинул сковороду. — Но сначала — садик, потом — моя работа, потом — ужин. И тогда уже только виолончель. — Я теперь не хочу в садик, — Соня надула губки. — Тогда виолончель обидится, — серьёзно сказал я. — Она же хочет, чтобы ты была социально адаптированной. Соня задумалась. — Это как? — спросила она. — Это значит, что ты будешь уметь общаться с другими детьми. Логика была железной, Соня больше не возникала. Мы собрались, вышли и сели в машину. Я пристегнул Соню ремнём безопасности, регулируя на заднем сидении детское кресло. Впервые за долгое время мы выехали позже, чем планировали — Соня наотрез отказывалась надевать куртку, потому что она «колется». В итоге Лера просто закинула её в машину в одной кофте, пообещав, что в садике будет теплее. — Пап, а почему машина едет? — Соня уткнулась носом в стекло. Лера снова была за рулём. Я не мог позволить себе сесть, когда в машине находился ребёнок, потому что вчера я чуть не въехал в столб и чуть не снёс клумбу. — Потому что у неё есть двигатель, — ответил я, следя за тем, как Лера перестроилась на светофоре. — А что такое двигатель? — Это как сердце у человека. Только там, вместо крови — бензин. — Костя, ты её совсем сейчас запутаешь, — сказала Лера. — Ничего, — я пожал плечами. — В восьмом классе разберётся. Там анатомия вроде по учебному плану. — Ты помнишь учебный план восьмого класса по биологии? — удивилась Лера. — Я помню всё.

***

В садике Соню встретила воспитательница. — А у меня есть виолончель! — выпалила Соня. — Мне папа купил! — сказала она, вместо «здравствуйте». — Соня, нужно здороваться со старшими, — сказал я, а Лера кивнула. Я поймал на себе взгляд воспитательницы, она явно заметила мои круги под глазами. Вместо этого, она сказала: — Ой! У нас тут талантливый музыкант теперь? Папа молодец. Тоже музыкант? — И музыкант, и доктор, — ответила Лера. Я почувствовал, как, вместе с болью, по груди теперь разливается что-то тёплое. Я улыбнулся. — До вечера, витаминка! — мы с Лерой поцеловали Соню в обе щеки с двух разных сторон. — До вечера, мама! До вечера, папусик! — захихикала дочь. Мы с Лерой вышли обратно к машине. — Как ты? — спросила она, заводя двигатель. — Пока держусь, — я приложил ладонь к груди. Боль стала сильнее, но морфин ещё действовал. — Ладно. Поехали работать, — сказала Лера. — До вечера нужно продержаться.

***

Дверь отделения захлопнулась за моей спиной, и сразу же на меня обрушился шквал голосов. — Константин Викторович! — раздался возглас Лены. Я едва успел сделать шаг вперёд, как тут передо мной выстроились четверо молодых людей в белых халатах. Лена стояла посреди них, довольная, как кошка, которая только что разорила скворечник. — Знакомьтесь, — улыбнулась Лена. — Ваш новый наставник. Константин Викторович Клингер. Я кивнул, пробегая взглядом по лицам. Двое девушек и двое парней. Трое из них ничем не примечательны, а вот четвёртая… Чёрные волосы, чёрный макияж. Холодные, как лёд, глаза. Кристина?! Кристина Астафьева, моя бывшая пациентка. Семь лет назад она лежала здесь с тяжёлой депрессией, меланхолическими раптусами и самоповреждающим поведением. Она заметила мой взгляд и улыбнулась. Только уголком губ. — Константин Викторович, — продолжила Лена. — Это Ваша команда. Я собрался, выдавил улыбку и сказал, что я очень приятно удивлён. Ординаторы что-то ответили, но я не слушал. В голове гудело от воспоминаний. Экскурсия по отделению прошла, как в тумане. Я показывал палаты, пост медсестёр, процедурный кабинет. Говорил о режиме, документах, но всё это было сказано на автопилоте. И вот мы в комнате для персонала. — Елена Михайловна, — я повернулся к ней. — Можете показать уважаемым коллегам, где лежат истории болезни? Она кивнула, повела ординаторов, но я остановил Кристину пристальным взглядом. — Кристина… — наконец, выдохнул я, когда дверь захлопнулась. — Я рад видеть тебя, но… почему дети? Почему психиатрия? Ты же… — Очень больна? — Астафьева закончила за меня. Я замолчал. — Константин Викторович, — девушка скрестила руки на груди, — Вы не изменились за эти годы. Всё так же хотите уберечь своих пациентов, бросаясь грудью на амбразуру. Я уставился на неё. — Я поступила точно так же, как поступили Вы, — продолжила Астафьева. — Не Вы ли рассказывали мне, как сами лежали с депрессией в этой больнице? — Ты помнишь? — остолбенел я. — Я помню всё, — улыбнулась Кристина. Тишина. — Тогда… — сглотнул я. — Добро пожаловать в ад, коллега, — я пожал ей руку. Кристина рассмеялась. — Ничего не может быть хуже ада, который творится в душе. Больница, скорее, рай, — сказала Кристина и вышла к остальным, оставляя меня в полном и беспросветном шоке.