Призрак Броккена

На Вивейр опускались сумерки. Медленно, один за другим, вспыхивали уличные фонари на чёрных кованых ножках, и фары машин, проносящихся по узким улицам, становились всё ярче в угасающем свете дня. В запекшейся за лето листве перекликались сверчки, из распахнутых дверей кафе тянуло смесью подгоревшего кофе и чьих-то ярких духов, кто-то развлекал посетителей живой музыкой и уверенным, пусть и не совсем чистым, пением. День подходил к концу, но жизнь только начиналась. Генрик снял наушники и шёл, впитывая в себя звуки, запахи и ощущения. Город — большой, живой организм — разворачивал перед ним свои проспекты и бульвары, нёс вперёд в потоке прохожих, шумел и переливался разноцветными огнями. Обычно Генрик быстро уставал от движения вокруг и отгораживался от него знакомой и понятной музыкой, но иногда, в дни, когда суета казалась выносимой и не так сильно пугала, он сам осознанно убирал свои защитные барьеры и встречался с городом лицом к лицу. Вот и сегодня он не торопясь шагал вперёд по уже знакомым улочкам, прислушиваясь к голосам и смеху вокруг, с интересом разглядывая спешащих навстречу прохожих и фасады зданий — резные, местами обшарпанные, не похожие друг на друга. Теперь это был и его город тоже, и пора было с ним подружиться. Наконец, Генрик остановился у одного из кафе, чьи широкие панорамные окна ярко освещали брусчатку, и замер, с улыбкой взглянув сквозь стекло. Посетителей внутри почти не было — тёплая погода заставляла людей выбирать залитую светом фонариков веранду вместо внутреннего помещения — и сотрудники заведения воспользовались этим, чтобы украсить пространство. Дэвин стоял прямо на одном из столов, сняв обувь, чтобы не запачкать столешницу. Он держал в руках моток ярких флажков на длинной верёвке и беззлобно переругивался с коллегой, топтавшимся рядом и указывающим пальцем на потолочные лампы, по всей видимости, раздавая непрошенные советы о том, как лучше развесить украшения. Генрик скользнул взглядом по подтянутой фигуре своего парня, по мышцам, проступающим под чёрной водолазкой, по нелепым, весёлым носкам, которые в другое время прятались бы в тяжёлых ботинках. Дэвин выглядел потрясающе. Во многом потому, что недавно сдался и позволил Генрику выбирать ему одежду. Генрик наблюдал, как, наконец приняв совместное решение, Дэвин потянулся к плафонам и ловко накинул на каждый часть гирлянды с флажками. Как двигались его руки, когда он разматывал верёвку с цеплявшимися друг за друга бумажными треугольниками. Как он засмеялся, обнажая зубы, очевидно отреагировав на очередную шутку коллеги. И как внезапно обернулся через плечо, встретился с ним взглядом — и улыбка стала ещё шире, ещё теплее. Генрик на секунду замешкался, смутившись, как будто не ожидал, что его вообще могут увидеть, что он не просто бестелесный наблюдатель, а человек из плоти и крови, стоящий за прозрачным стеклом в ярком свете ламп. Иногда он забывал о том, что существует не только в пределах своих мыслей. Колокольчик приветственно звякнул, впуская его внутрь кафе. В нос сразу же ударили запахи ванили и свежемолотого кофе. Дэвин легко спрыгнул со стола и шагнул к нему навстречу в одних носках, забыв про обувь, всё так же радостно улыбаясь и уже раскрывая руки для объятий. Генрик с готовностью обнял его в ответ, положив подбородок ему на плечо и быстро, почти воровато вдохнув знакомый запах туго завязанных в пучок на затылке волос. Пусть сейчас они обнимутся коротко и по-дружески — впереди у них целый вечер наедине. — Я думал, ты в шесть заканчиваешь, — вместо приветствия поговорил Генрик, отступая на шаг назад и поправляя воротник своего плаща. — А я и закончил, — Дэвин опустился на один из стульев и потянулся за своей обувью. — Ты опаздывал, вот я и решил помочь украсить зал. Всё равно сидел бы тут и ждал тебя. — Прости, — Генрик облокотился о спинку стула, наблюдая за тем, как Дэвин зашнуровывает ботинки. — Нас никак не хотели отпускать с «Введения в этнологию». — О, это же самый важный предмет в жизни, — фыркнул Дэвин, поднимая на него весёлый и слегка насмешливый взгляд. — Может, и не самый важный, но основной. Я же не мог просто встать и уйти посреди лекции, даже если она затянулась. — Ну и я теперь не могу просто встать и уйти, — пожал плечами Дэвин, кивая на коробку с украшениями на соседнем столике. — Ещё на стены эту хрень надо развесить. Подождёшь? Могу кофе тебе сделать. Генрик метнул взгляд на Тайлена, коллегу Дэвина, который с редким усердием делал вид, что в его мире не существует ничего интереснее очистки кофемашины. Садиться на шею и требовать бесплатный напиток в присутствии чужих людей было совестно, и он только покачал головой. — Не надо кофе, поздно уже. Опять буду плохо спать. Не торопись, я подожду. Достав из сумки учебник, на удивление написанный легко и даже увлекательно, Генрик погрузился в чтение, изредка поднимая глаза и наблюдая за суетой вокруг. Новых посетителей не было, и Тай вновь покинул свой пост у кассы, присоединившись к Дэвину и подавая ему бумажных летучих мышей из коробки с украшениями. Вскоре все стены покрылись черными кривыми стайками, а парни на шаг отступили от результата своего труда, довольно уперев руки в бока и наклонив головы, оценивая композицию. — Что скажешь? Норм? — Дэвин обернулся к Генрику, кивнув на летучих мышей. — Не переборщили? Генрик захлопнул учебник и окинул стены внимательным взглядом. — Многовато, да. В глазах рябит. Можно? — он закинул книгу в сумку и поднялся на ноги, направившись к стене. Мыши, прикреплённые к шершавой поверхности на двухсторонний скотч, легко отклеивались и аккуратно складывались стопкой в узкую ладонь. Дэвин ткнул Тая локтем: — А я говорил, что он знает толк в красоте. Генрик украдкой взглянул на коллегу своего парня, возвращаясь к ним и опуская слегка мятые украшения обратно в коробку. Тай ему нравился. Во-первых, тем, что был немногословен и не задавал лишних вопросов. Во-вторых и самых главных, тем, что, кажется, прекрасно понимал, какие отношения связывают их с Дэвином, хотя тот не раз уверял Генрика, что на работе тему его ориентации никто никогда не поднимал. Но это молчаливое принятие и внимательный взгляд без малейшей тени осуждения, которым Тай неизменно встречал «соседа по квартире» Дэвина, успокаивали. И то, с какой готовностью он оставлял их наедине, делая вид, будто страшно занят работой, казалось Генрику почти милым. Иногда он ловил себя на мысли, что хотел бы подружиться с Тайленом, но совершенно не представлял, кто и как должен сделать первый шаг к этой дружбе. Поэтому просто оставлял всё как есть. — Спасибо, — кивнул Тай, принимая коробку из рук Генрика и снова окидывая помещение взглядом. — Так и правда лучше. Вы идите, я дальше сам. У тебя вообще смена закончилась больше часа назад, — он многозначительно посмотрел на Дэвина и исчез в подсобке, не прощаясь. На город опустилась прохладная ночь, когда Генрик и Дэвин выскользнули из кафе. Вивейр вокруг одновременно оживал и успокаивался. Кто-то молча торопился домой, прижимая к груди пакеты с продуктами, кто-то, наоборот, только начинал веселиться — закуривал на крыльце, хохотал в окружении друзей. Дэвин по обыкновению оттопырил локоть, и Генрик с готовностью протиснул руку под его предплечье и прижался ближе, обходя очередную шумную компанию. — Там дома есть что на ужин? Я голодный как скотина, — скосил на него глаза Дэвин. — Были остатки вчерашнего, если ты их утром не впитал. Но в магазин всё равно надо зайти. За завтраком. Дэвин вздохнул, страдальчески закатив глаза к небу: — Да почему еда постоянно кончается? Кто её ест? — Мы её едим, Дэв, — Генрик не сдержал смешка. — А как ты думал, она сама появляется в холодильнике? И сама готовится? — Ничего я не думал. — В этом и проблема. Блинчики будешь? Мне завтра ко второй, могу встать пораньше и сделать. — Буду, конечно, — Дэвин взглянул на него с благодарной улыбкой. — Конечно, будешь, — весело усмехнулся в ответ Генрик. — У тебя и выбора-то нет. Они заглянули в супермаркет у дома, по-хозяйски прошлись по рядам, ворча на перепутанные ценники и показывая друг другу новые товары на полках. Дэвин покорно подставлял корзинку, когда Генрик складывал туда продукты, а потом с той же покорностью нёс пакеты в их квартиру. Это было меньшим из бытовых дел, которые он мог взять на себя. Почти вся его зарплата уходила на счета и оплату половины аренды, и за питание всецело — и, как казалось, с удовольствием — отвечал Генрик. Дэвину оставалось лишь удивляться размеру его стипендии и молча соглашаться с таким распределением бюджета. Когда за ними закрылась входная дверь и в комнате, служившей одновременно гостиной, кухней и обеденной зоной, вспыхнул свет, Генрик выдохнул, только сейчас осознав, насколько напряжённым был до этого момента. Они жили здесь уже больше двух месяцев, и только недавно он начал по-настоящему ощущать себя в безопасности в окружении этих обшарпанных, но теперь уже почти родных стен. Дом, в котором им удалось найти квартиру по более или менее подходящей цене, фасадом выходил на тихую, узкую улочку, с двух сторон зажатую между невысокими особняками и припаркованными прямо на тротуарах автомобилями. Соседей они видели всего один раз, и тишина, царившая вокруг, наводила на мысль, что большая часть квартир была необитаема. Несмотря на внешнюю ветхость здания, район вокруг был оживлённым и находился недалеко от университета — ещё одна причина, по которой это место стало для них настоящей удачей. Пока Дэвин возился у холодильника, Генрик, как обычно, направился в душ. Всего несколько шагов — и вот он уже у двух дверей, одна из которых вела в крошечную спальню, где едва умещались двуспальная кровать и шкаф, а другая — в тесную ванную. Он понемногу начинал привыкать к тому, что эта квартира на неопределённое время стала их новым домом, но к её размерам привыкнуть так и не смог. Стоило задуматься о том, в какой тесной коробке они коротали свои вечера, как голову сдавливал тугой обруч клаустрофобии. Поэтому Генрик предпочитал не задумываться, осознанно выталкивая тревожные мысли прочь из головы. Поужинать пришлось холодным, но всё ещё вкусным вчерашним рагу. — Как в универе дела? — поинтересовался Дэвин, щедро поливая содержимое своей тарелки кетчупом. Генрик в ответ только неопределённо пожал плечами. Вопрос явно касался не тонкостей учёбы, а исключительно его социальных взаимодействий с одногруппниками — взаимодействий, которых не было. — Никак, — он опустил взгляд на плавающие в густом соусе кусочки мяса. — Я, видимо, не самый дружелюбный человек на свете. — Да прекрати, ты очень дружелюбный, просто стесняешься непонятно чего, — ободряюще хмыкнул Дэвин, забираясь на стул с ногами и усаживаясь поудобнее. — Попробуй, не знаю… попросить помощи с домашкой или что-нибудь спросить. — Но у меня нет вопросов с домашкой, — Генрик мягко улыбнулся. Ему было приятно участие Дэвина, но его советы никогда не попадали в цель. — Ну не строй из себя дурачка. Ты же понимаешь, что дело не в вопросе, а в налаживании связей. Генрик едва заметно вздохнул. Спорить не хотелось, но по-другому почему-то не выходило. — Нет, Дэв, это ты не понимаешь. Они все в первый же день как-то сдружились, разбились на группки и теперь общаются только между собой. Я буду чувствовать себя глупо, если вдруг ни с того ни с сего попытаюсь с кем-то заговорить. — Поэтому ты предпочитаешь чувствовать себя хуёво, вообще ни с кем не общаясь? — ухмыльнулся Дэвин, пережёвывая ужин. — Ты же сам постоянно жалуешься, как тебе не хватает общения и как ты страдаешь без друзей. — Хочешь, не буду жаловаться? — Генрик неодобрительно сощурился, не донеся вилку до рта. — Не хочу, — отмахнулся Дэвин. — Ты же знаешь, что я тебя всегда готов выслушать, поддержать, в носик поцеловать, вот это вот всё. Генрик не смог сдержать улыбку. Не только из-за того, каким тоном это было сказано, но и потому, что знал: это — чистая правда. — Ладно, может, попробую обратиться к кому-нибудь из одногруппников за помощью, — примирительно кивнул он, чтобы закрыть неприятную тему. — А как прошёл твой день? Как дела на работе? — Да как они могут быть? — настала очередь Дэвина делать вид, что вопрос не ставит его в тупик. — Делал кофе, отвечал на тупые вопросы, мыл бесконечные чашки… Зал украшал, ну ты видел. Всё нормально. Генрик ненадолго задержал взгляд на его лице — на нервно поджатых губах, на едва заметной складке между бровями. — И долго ты планируешь там оставаться? Тебе же очевидно не нравится эта работа, — мягко проговорил он, вновь опуская глаза в свою тарелку. Дэвин тяжело и раздражённо вздохнул. — Ну что ты хочешь от меня услышать? Ничего я не планирую. Я не знаю, нравится ли мне эта работа. Точно так же, как не знаю, какая работа мне вообще понравится. Кофейня — это явно лучше, чем склад или доставка, правда ведь? — в последнем вопросе не осталось раздражения, только осторожная надежда на поддержку. — Конечно, лучше, — с готовностью кивнул Генрик. — Но ты ведь способен на большее, чем просто протирать чашки и готовить эспрессо. — Да ну? — Дэвин невесело рассмеялся. — Ты знаешь что-то о моих способностях, чего не знаю я? — Я знаю, что ты сильный, способный, упёртый, когда сам того хочешь. Просто тебе надо поставить перед собой цель. — И какую цель? — Дэвин наклонил голову, насмешливо глядя на него. — Поступить в универ? Или что, найти работу получше? В офисе, например? Ни для того, ни для другого у меня нет ни нужных способностей, ни знаний, ни времени, чтобы их получить. — Времени у тебя полно, Дэв, — нахмурился Генрик. — Да ты что? Мне после смены над учебниками полночи сидеть? — слова Дэвина всё больше походили на обвинения. — Я не это имел в виду. У тебя вся жизнь впереди, а ты на себе крест ставишь. — Ну так не дави на меня и дай разобраться с моей жизнью. Я не могу так быстро решить, кто я, что я, чего хочу и какая работа мне понравится. — Я не давлю, — Генрик со вздохом отправил в рот последнюю порцию рагу. — Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. — А я счастлив. Здесь, с тобой, — взгляд Дэвина смягчился. Он потянулся к нему и ласково потрепал по щеке. — Мне кроме этого больше ничего и не надо. *** Перед сном, когда Генрик проверял будильник в телефоне, сидя на краю кровати, Дэвин обнял его сзади и положил голову ему на плечо. Было и без слов понятно, что означал этот невинный жест, но Дэвин всё равно заговорил. Он всегда говорил — задавал вопросы, хотя бы сначала, и это было почти так же возбуждающе, как и тёплые пальцы, скользнувшие под край футболки. — Ты сильно устал? Может?.. Генрик улыбнулся, отложив телефон в сторону. Он устал. Он всегда уставал: каждый день изматывал, был сложным испытанием, набором переменных, вызовом, после которого хотелось только забиться в свою нору и отлежаться, набираясь сил. Но отказывать Дэвину он почти никогда не мог — и, если быть честным, не хотел. Особенно когда тот был таким нежным, когда начинал мягко целовать его шею ещё до того, как услышит ответ на свой вопрос. Генрик знал, что он может в любой момент остановить его, и тот послушается. Возможно, вздохнёт, возможно, поворчит или ненадолго обидится, но послушается мгновенно. Именно поэтому Генрик его не останавливал. — Может, — тихо пробормотал он, наклоняя голову ниже и закрывая глаза, сосредотачиваясь на приятных ощущениях. Поцелуи на шее стали более горячими, более жадными, вызывая колкие мурашки на коже, будто зажигая под ней крошечные искры. Одна рука Дэвина скользнула под пояс штанов, другая медленно поползла вверх по животу и груди, подушечки пальцев прошлись по ребрам, нашли и сжали сосок. Воздух начинал заканчиваться. Генрик порывисто вздохнул, разворачиваясь в объятиях Дэвина и устраиваясь поудобнее на его коленях. Ему нравилось смотреть на него, видеть, как меняется выражение его лица, когда, напитываясь желанием, его взгляд теряет всю уверенность и насмешливость, и в нём остается только предвкушение удовольствия и очаровательное, плохо скрываемое удивление. Будто Дэвин до сих пор не мог поверить, что то, что происходит между ними — не сон, не мог поверить, что Генрик с ним, рядом, так близко, как только могут быть два любящих друг друга человека. Генрик нащупал резинку, туго стягивающую пучок на затылке, осторожно потянул, освобождая тёмно-каштановые пряди и наблюдая, как они рассыпаются по широким плечам. Волосы Дэвина тоже ему нравились — настолько, что он почти запретил ему коротко стричься. Контраст между мужественной внешностью, высоким, хорошо сложенным телом и спадающими на плечи густыми прядями был необыкновенно трогательным, и особенно трогательным Генрик находил тот факт, что эти длинные, обрамляющие красивое лицо волосы были как будто только его, Генрика, привилегией. Вне их квартиры, под чужими взглядами, Дэвин всегда собирал их в пучок, и только здесь, в их спальне, он позволял снять с них заколку, позволял запустить в них пальцы, сжать у корней, заставляя запрокинуть голову назад, позволял им падать на лицо, когда он наклонялся вперёд, лезть в рот, щекотать шею, рассыпаться на подушке… Вот и сейчас, непослушные длинные пряди путались между пальцами, когда Генрик обхватил его щёки ладонями, нежно, но требовательно целуя в губы. Больше всего ему нравилось проявлять инициативу, руководить ими обоими в этом чувственном путешествии, вести Дэвина за собой, несмотря на то, что тот был и оставался сверху. Когда-то они несколько раз пробовали меняться ролями — из интереса и желания глубже понять друг друга, — но быстро осознали, что им это не подходит. Такие эксперименты заставляли их обоих чувствовать себя неловко: внезапно из неоткуда появлялось смущение, и разрядка не приносила обычного удовлетворения. Дэвин очевидно ощущал себя уязвимо и неосознанно напрягался, и Генрик не мог расслабиться, зная, как многое от него зависит. Ему не нравилось думать в моменты близости. Нравилось ему другое. Нравилось быть тем, кто ведёт, направляет, провоцирует, доводит до предела, но при этом остаётся внизу, под ним, подчиняется, отдаётся. В этом было всё, что он любил: нежность и власть, зависимость и управление, беззащитность и сила. Странная, удивительно гармоничная смесь, от которой голова шла кругом, тело слабело, и в то же время мышцы сводило от острых, почти невыносимых ощущений, а мысли расплывались, исчезали, уступая место чистому, незамутнённому наслаждению. Теперь он лежал на спине, прижав колени к груди, обнимая Дэвина за плечи, неосознанно впиваясь в кожу ногтями и тихо всхлипывая, когда тот полностью входил в него. Каждое движение словно выталкивало из груди воздух, и Генрик покорялся этим ощущениям, тянулся навстречу, поднимал бедра, ловил ритм, прикусывал губы, стараясь не потерять контроль как можно дольше. Он любил это. Любил то, как тяжело дышит Дэвин, вжимая его своим весом в матрас, как крепко держит его за талию, словно боится потерять, как дрожит его тело и к коротким выдохам примешиваются стоны, когда удовольствие становится оглушительным. Любил, когда Дэвин вдруг начинал двигаться быстрее, жёстче, будто забывая, кого он сейчас держит в своих объятиях, и в то же время — никогда не забывая. Но дело было не только в этом. Не только в том, как это ощущалось. Он просто… любил его. По-настоящему. С каждым днём всё сильнее. Любил, когда он смеётся, когда сердится, когда сжимает его в руках слишком сильно, когда впивается зубами в плечо, стараясь задержаться на поверхности наслаждения. И Генрик прижимался к нему ближе, ловил губами его губы, глотал стоны, не отводил взгляда. И всё, чего ему хотелось, — чтобы это длилось. Чтобы Дэвин не уходил. Чтобы оставался рядом с ним. Всегда. Но всё и всегда заканчивалось слишком быстро. Бурно, восхитительно, но быстро. И уже спустя несколько секунд мозг вновь принимал бразды правления над телом, и бытовые, раздражающие мысли возвращались, начинали толкаться в голове стайкой назойливых мушек. Снова нужно было в душ, затекшие ноги неприятно покалывало, а укус на плече вдруг начал ныть так, будто по нему ударили кулаком. Дэвин лежал рядом на животе — лицо полностью скрыто волосами, тонкие прядки шевелятся в такт тяжёлому дыханию — и, кажется, всё ещё пребывал где-то там, в блаженном потрясении после оргазма. Генрик улыбнулся и осторожно заправил волосы ему за ухо. Несмотря на навязчивые мысли и необъяснимое разочарование, он не стал любить его меньше. *** За окном с грохотом пронёсся автомобиль, и Генрик распахнул глаза. Сквозь плохо задернутые шторы просачивался холодный, почти потусторонний свет уличных фонарей. Где-то вдалеке послышался тоскливый гудок прибывающего поезда. Тихо, стараясь не издать ни звука, Генрик сел, свесив ноги с кровати, и оглянулся на мирно спящего Дэвина. Тот, как всегда, лежал на спине, закинув руку за голову, будто отдыхал на пляже или готовился позировать для картины эпохи Ренессанса. Лица почти не было видно в тусклом, пробивающемся в комнату через щели свете, но по ровному, глубокому дыханию Генрик понял: губы его сейчас слегка приоткрыты, а выражение спокойное, безмятежное — такое бывает только у по-настоящему счастливых людей. Хотел бы и Генрик так же мирно спать сейчас. И завтра, и в любую другую ночь. Но что-то заставляло его просыпаться с завидной регулярностью, что-то словно толкало его в грудь изнутри, вынуждая выныривать из спокойного сна. Генрик провёл ладонью по лицу, тяжело втянул носом прохладный воздух. Ещё один изматывающий элемент паззла, из которых складывалась его жизнь. Когда он вновь открыл глаза, ему на миг показалось, что тени в углах комнаты стали гуще, будто свет фонарей подёрнулся дымкой, а тонкие шторы теперь почти полностью заглушают его. «Может, ночью в городе уменьшают расход электричества?» — мелькнула в голове машинальная мысль, и он медленно поднялся на ноги, намереваясь выглянуть наружу. Спать всё равно больше не хотелось. Всего один шаг отделял кровать от занавешенного окна. Генрик осторожно взялся за край ткани и выглянул на улицу. Его глаза натолкнулись на густо-чёрную, стоящую прямо перед стеклом бесформенную фигуру. Он замер. Первые несколько секунд он даже не понимал, что чувствует, о чём думает, как должен отреагировать. В голове царила абсолютная пустота, тело будто заледенело, отключилось. Медленно, стараясь не выдать себя ни одним неверным движением, он опустил взгляд туда, где длинные, совершенно прямые, без суставов и изгибов, ноги существа исчезали из виду, уходили за край фасада, чтобы, должно быть, встретиться с брусчаткой двумя этажами ниже. Тень, непроницаемая и неподвижная, закрывала собой фонари, впитывала в себя их свет, делая улицу вокруг монохромно-тусклой, лишенной жизни, будто нарисованной на темно-серой бумаге. Её тело — если это вообще было телом — возвышалось над зданием, стояло вплотную к окнам, не шевелясь и не подавая ни одного признака жизни. Оно пришло за ним. Оно знало, что он скрывается в одной из крошечных ячеек этого человеческого жилища. Оно чувствовало его запах — кислый запах ужаса, который уже начинал пропитывать покрывающуюся мурашками кожу. Мучительно медленно Генрик разжал пальцы, выпуская из них край занавески, скрывая себя от всевидящих глаз тьмы. Горло сдавил спазм, тело ослабело настолько, что казалось — ещё секунда, и он рухнет на пол, как тряпичная кукла. Это не могло быть правдой. Они находились в нескольких сотнях километров от Салвора. Всё же было кончено. Всё закончилось. Он не должен был больше этого видеть. Этого не должно существовать. Будто в трансе, ещё не до конца понимая, что он собирается делать, Генрик отвернулся прочь от окна и неосознанно всхлипнул. Слёзы сами полились из глаз — горячие, предательские слёзы загнанной в угол добычи, которая смотрит в глаза охотнику и понимает, что бежать больше некуда. Дверь в комнату была приоткрыта, и оно стояло здесь, прямо в проходе, словно не решаясь нарушить покой спальни, не уверенное в том, что ему вообще позволено войти. Несколько секунд они смотрели друг на друга — точнее, тёмный силуэт просто неподвижно возвышался в дверном проёме, омерзительно неправильный, согнувшийся, отдалённо антропоморфный. Смотрел Генрик, смотрел, боясь моргнуть и пошевелиться, давясь горячими, тяжёлыми, паническими слезами. Время растянулось в бесконечную, замкнувшуюся на самой себе ленту. Внезапно всё пришло в движение. Тень пошевелилась — то ли устав ждать, то ли уловив лишь ей одной доступный сигнал — и медленно протиснулось в комнату, таща за собой своё бесконечное тело, сжатое неподходящими ему по размеру комнатами и коридорами здания. То, что Генрик принял за фигуру, конечную, человекоподобную, хоть и неправильную, было только началом ее длинного, как у сотканной из тьмы сороконожки, туловища. Оно медленно, толчками, вваливалось в спальню, заполняя собой и без того тесное пространство, подступая ближе к вжавшемуся в угол Генрику, наплывая на него, грозя проглотить, впитать, растворить в себе. Удушающая, влажная тьма наполнила лёгкие, вжала язык в нижнюю челюсть, мешая закричать, обняла и подмяла под себя, проникая в тело и выходя из него через поры. Генрика затрясло так сильно, что он потерял равновесие — взмахнул руками, стараясь зацепиться хоть за что-нибудь, но неумолимо заскользил вниз, в тёплую, абсолютную темноту, не в силах издать ни звука, в ужасе глядя на последний тусклый проблеск света над своей головой… *** Его и правда трясло. Дэвин держал его за плечи, обеспокоенно всматриваясь в мокрое от слёз лицо. — Эй, ну, — хриплым от недавнего сна шёпотом повторял он, осторожно похлопывая приходящего в себя Генрика по щеке. — Просыпайся. Это был сон. Всего лишь сон. Генрик вцепился в его предплечья обеими руками, как утопающий, нащупавший спасительную соломинку в утягивающем его на дно водовороте. Горло всё ещё сдавливал спазм, из глаз катились слёзы ужаса, сердце бухало по рёбрам так сильно, что, казалось, было готово вот-вот взорваться. — Всё хорошо, — настойчиво повторил Дэвин, прижимая его голову к своей груди и нежно поглаживая затылок. — Просто кошмар. Опять. Реальность и пережитый во сне ужас накладывались друг на друга, мешая ясно мыслить. Генрик зацепился за последнее сказанное слово, принялся разматывать моток своей сжавшейся, как пружина, памяти, пытаясь отвлечься, прийти в себя. «Опять». Конечно, Дэвин был прав. Подобный кошмар снился ему не в первый раз. В последнее время он всё чаще просыпается, дрожа от ужаса после пережитого свидания со своим прошлым, с призраками, навсегда оставленными позади. С каждым днем кошмары становились всё изнурительнее, всё реалистичнее, все более пугающими. Но Дэвин каждый раз будил его, прижимал к себе, убаюкивал в объятиях. И тьма, таящаяся в сновидениях, отступала. Ей больше не было места в его реальности. — Выпей, — перед лицом Генрика возник стакан воды. Заранее приготовленный, ещё до того, как они оба отправились в постель. Дэвин знал, что так будет. Генрик принял стакан и прижался к его краю дрожащим от испытанного ужаса губами. Прохладная вода потекла вниз по горлу, вызывая омерзительные и слишком реалистичные воспоминания о поглотившей его тьме. Его передёрнуло, и он с отвращением вернул стакан Дэвину, не выпив и нескольких глотков. — Надо что-то с этим делать, — в голосе Дэвина появились тревожные нотки. — Ты ведь почти не спишь. — И тебе спать не даю, — пробормотал Генрик, утыкаясь лицом ему в плечо и немного расслабляясь. Потрясение от сна постепенно отступало. — Да похер на меня. Тебе последнее время постоянно снятся кошмары… Может, есть какие-то таблетки?.. — Давай поговорим об этом утром? — Генрик слегка отстранился и умоляюще взглянул на парня. — Я не в состоянии сейчас это обсуждать. Он прекрасно понимал, что утром они об этом не поговорят. И даже если Дэвин попытается снова поднять эту тему, он мастерски обойдёт её, отшутится, сместит фокус. При свете дня кошмары казались далёкими и не такими страшными, зато слова «врачи», «таблетки», «терапия» звучали пугающе реально. У каждого времени суток, казалось, были свои способы выбить его из равновесия. И с каждым из своих кошмаров он боролся по-своему. — Можешь просто… обнять меня? — тихо проговорил он, опускаясь на подушки и сворачиваясь калачиком под одеялом. Дэвин молча лёг рядом, обвил его руками и прижал крепче к своей груди — туда, где спокойно билось сердце, не знавшее ни удушающих видений, ни необъяснимых тревог. Генрик уткнулся носом в знакомо пахнущую ключицу, закрыл глаза и сосредоточился на том, как мерно вздымается его грудь, как пальцы медленно чертят круги у него на затылке, как тепло его тела обволакивает и обещает безопасность. И всё, чего ему хотелось, — чтобы это длилось. Чтобы Дэвин не уходил. Чтобы оставался рядом с ним. Всегда.