Вечный Хор

Мои пальцы, больше похожие на бледных, скрюченных паразитов, дрожа коснулись свёртка. Кожа на нём была не просто тёмной. Она была холодной, как вакуум, и усыпанной крошечными мерцающими точками, которые обжигали плоть ледяным огнём. Сухожилие, стягивающее его, пульсировало не ровным ритмом сердца, а прерывистыми, одинокими сигналами, словно SOS из глубин космоса. — Его несбывшиеся звёзды ждут тебя, — прошипел Дирижёр, его голос булькал, как радиопомехи в скафандре. — Наполнись его разбитой мечтой. Я дёрнула за сухожилие. Узел развязался с тихим звенящим звуком, будто лопнула струна гитары в безвоздушном пространстве. Свёрток не стал заползать мне в рот. Он взорвался. Тихим, ослепительно-белым взрывом немого света. Вместо потока чужих воспоминаний меня охватила оглушительная тишина. Не тишина небытия — тишина космоса. Величественная, чистая, непостижимая. И в ней — один-единственный образ. Мальчик. С глазами, закрытыми навсегда шрамами от сварочной искры. Но он не плакал. Он смотрел вверх. И видел. Не глазами — душой. Он видел звёзды. Не холодные точки на карте, а гигантские, дышащие миры. Туманности, переливающиеся неземными цветами. Танец галактик. Его боль была не от потери зрения. Его боль была от невыразимой красоты, которую он не мог никому передать. Его боль была от любви. Любви к тому, что больше его, больше всех нас. Свет вошёл в меня. Но это был не тот свет, что жжёт и карает. Это был холодный, чистый свет далёкой звезды. Он не наполнял меня — он выжигал изнутри липкую паутину ненависти Поглотителей. Я попыталась завести свою песню. Попыталась выжать из себя язву его несбывшейся мечты. Но из моих ртов полилось не это. Звук застрял в горле, искривился, сломался. Я сфальшивила. Ужасающе, пронзительно, невыносимо. Это была не та фальшивая нота, что режет слух. Это была фальшивая нота, что режет душу. Нота чистой, неприкрашенной надежды, прорвавшаяся сквозь адский хор. Хор Поглотителей взвыл от невыносимой боли. Их голоса, такие слаженные, разорвались в клочья. Тело учителя пения закрутилось на своих кишках, как марионетка с перерезанными нитями. Мать-Поглотительница закрыла свой разорванный живот младенческими ручками, и они заплакали кровавыми слезами. Кукла на моей груди закричала моим старым голосом — голосом, полным ужаса и сожаления. Дирижёр замер. Его улыбка сползла с лица, как маска. Его пустые глазницы уставились на меня. В них не было гнева. В них был шок. Страх. Узнавание. — ...Ты? — выдохнул он, и его голос впервые прозвучал без скрежета, почти человечески. — Та, что может...? Пространство забилось в агонии. Стеллажи из тел закачались. Свёртки снов вскрикивали и расползались в клочья. Свет внутри меня разрастался, выжигая нотные станы на моей коже, плавя клавиши моих рёбер. Он не исцелял. Он очищал. Сжигал всё лишнее, всё наносное, всё, что было ими во мне. Я упала на колени. Из моих ртов лился не звук, а молчание. Тишина мальчика, который любил звёзды. И в этой тишине что-то проснулось. Далеко-далеко, на самой окраине небытия, что-то огромное и древнее повернулось к нам своим вниманием. Поглотители завыли в ужасе, бросились прочь, растворяясь в тенях. Дирижёр сделал шаг ко мне. Его рука с палочкой-позвоночником дрогнула. — Ты не знаешь, что сделала, — проскрипел он, и в его голосе снова был только страх. — Оно услышало. Оно идёт. Он отшатнулся и исчез в клубящейся тьме. Я осталась одна. В разрушающейся библиотеке снов. С тишиной внутри и светом, что разрывал меня на части. И с осознанием. У меня больше не было выбора. Теперь я была мишенью. И для Поглотителей. И для чего-то гораздо хуже. Того, что идёт на мой фальшивый, чистый звук.