Ориентация SEVER / Конвертация успешно завершена

Мне казалось, что я достаточно успешно справлялся с волнением, учитывая тот факт, что зашел в квартиру Германа, зная, чем закончится такой мой рисковый шаг. Но контроль над ситуацией оказался иллюзорным, и стоило двери закрыться за моей спиной, как меня стало натурально трясти. Да так сильно, что я запереживал, как бы не свалиться в обморок..Сердце частило как припадочное, ладони вспотели, а дыхание бралось через раз. – Слава, – прозвучало ласковое обращение, и моей щеки коснулись теплые пальцы, лишь усугубив ситуацию. – Посмотри на меня. Я повиновался и вскинул на Германа горящие огнем глаза. – Ты боишься? – мягко спросил он. Я кивнул. Хорохориться и скрывать не было никакого смысла. Весь мой вид кричал о том, что я жутко паниковал. – Не нужно, – в том же тоне ответил Герман, и коснулся подушечкой большого пальца моей нижней губы, отчего я приоткрыл рот и задышал чаще. – Гер… – Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо, – пообещал он, очень удачно обходя слово “боль”, которая должна была меня посетить в процессе. Но об этом я очень быстро забыл, когда моих губ коснулись его. Сперва бережные и осторожные, но уже спустя мгновение превратившиеся в требовательные и настойчивые. Поцелуй, о котором я грезил все эти три недели, молниеносно впрыснул внутривенно анестетик, заморозивший чувство страха, а желание, охватившее всего меня с головы до ног, надежно зафиксировало это идеальное состояние. Герман абсолютно точно знал, как действовать, чтобы я забыл обо всем на свете, и принялся воплощать план по доведению меня до безумия в жизнь. Еще ни единого раза я не остался равнодушным под его напором – отклик во мне его действия вызывали невероятный. Однако сейчас градус напряжения явно побил все рекорды, ведь я, решившись идти до конца, потерял любые сдерживающие меня рамки, отвечая на поцелуи с такой самоотдачей, словно кто-то проводил какое негласное соревнование, где на кону стоял слишком дорогой приз, и у меня был один единственный шанс вырвать победу в честном поединке. И я ее вырвал. У самого себя прежнего. Того человека, который раньше всегда поступал согласно правилу “Семь раз отмерь, один отрежь”. Тому, кто привык жить под линейку, и никогда не позволял себе действовать так, словно следующий день никогда не наступит. Но в эту секунду, тая в руках парня, который волшебным образом за короткое время смог сотворить со мной невозможное, я чувствовал, что тот другой “я” собирает свои пожитки и покидает меня, предварительно положив ключи от моей души, которую держал под замком, на комод, с припиской: “Отдать Герману Смирнову”. Потому что именно ему теперь принадлежал я. Целиком и полностью. И сейчас, прижимая меня к себе, припав к моим губам в жадном поцелуе, он доказывал обоснованность моих выводов. Я же плавился и сгорал от страсти, накатившей слишком резко и сильно, ощущая, как разум медленно покидает меня, и на смену ему приходит чувство ненасытности. Притягивая Германа за шею ближе, продолжая отвечать со всем пылом на его напор, я прижался к нему бедрами, чувствуя возбуждение, проступающее через домашние штаны, ничуть по своей силе не уступающее моему. Сильные руки легли на мои ягодицы и сжали их, отчего я не смог подавить стона. Это как по щелчку спровоцировало Германа на более активные действия и заставило вспомнить, что мы по-прежнему находились в коридоре, а по всем законам жанра должны бы уже были переместиться в спальню. Исправить этот момент было решено не откладывая в долгий ящик, и Герман приподнял меня, словно пушинку, с четким намерением отнести на постель. Я мешать не собирался. Напротив. Меня это еще больше заставило завестись, и я обхватил его бедра ногами, обплетая, подобно лиане. Продолжая исступленно целовать, я уже предвкушал, как горячий ответ, получаемый мной от разгоряченного парня, распространится не только на губы, но и на все тело, томящееся в ожидании выматывающей ласки, и мысленно торопил время, желая получить свою “экзекуцию” как можно быстрее. В то же самое время на периферии сознания бликовал страх, что мои ожидания не совпадут с реальностью и все пойдет не по плану, отчего мой первый раз превратится в разочарование. Однако я старался не думать о таком маловероятном раскладе. И мне в этом очень сильно помогал уверенный в себе Герман, который буквально каждым своим движением, каждым жестом давал понять, что все мои страхи и сомнения беспочвенны. Оказавшись в спальне, мы в два шага добрались до кровати, где Герман, сгрузив меня на мягкий матрас, принялся избавлять от одежды. Мои руки вторили его движениям и помогали ускорить процесс в отношении пока еще имеющегося на нем ненужного тряпья в виде одних единственных штанов, в отличие от меня, укомплектованного с головы до ног. Так уж вышло, что я как-то не успел ни разуться, ни скинуть хотя бы куртку, и вынужден был теперь терпеть очевидные неудобства с этим моментом. Я суетился, пытаясь ускориться, хотя понимал, что спешка в этом деле была ни к чему. Но я ничего не мог с собой поделать, и видя нетерпеливо стаскивающего с меня одежду на пару с обувью Германа, понимал, что и он далеко не спокоен, и сгорает от нетерпения, хоть и пытается держать лицо. Не слишком удачно, потому что вынужденный перерыв в нашем с ним взаимодействии, и неожиданное возвращение к тому, в чем было отказано вместе с главной заявкой на сегодняшний вечер, пропитывало каждое движение Германа какой-то особой наэлектризованностью, передающейся мне едва заметными токовыми разрядами при соприкосновении с обнажающейся кожей. Когда пол оказался усеян моими шмотками, с вишенкой на торте в виде штанов Германа, я понял, что час икс настал. Нервяк снова занял свое законное место у меня в душе, и в голову прокралось уже знакомое паническое настроение. Словно желая получить матч-реванш у моего с таким трудом полученного нужного настроя. Но взгляд Германа – голодный, смотрящий на меня как на какое-то божество, заставил меня забыть обо всех сомнениях. Потому что я никогда прежде не ощущал на себе столь жадного взгляда, свидетельствующего о том, что он собирался довести начатое до конца во что бы то ни стало. И его настрой волшебным образом стал перекидываться на меня, забирая с собой все сомнения. Нависнув надо мной, Герман, словно распознав во мне зерно неуверенности, прошептал: – Не сомневайся, Слав, просто чувствуй. Фраза была знакомой, однажды уже говоренной, но именно ее мне и не хватало. Потому что в тот раз, когда Герман произнес ее впервые, после я получил удовольствие, что надежно закрепило за этими словами статус правдивых. И сейчас это сработало наилучшим образом, заставив меня почувствовать, как тело расслабляется. В награду за это я получил тягучий поцелуй, после чего Герман принялся воплощать свою “угрозу” озвученную на балконе у Натана с Никитой в жизнь. По той самой схеме, которую вынашивал в своей голове все это время и где она дозревала до полноценного плана, готового стать самой настоящей реальностью. Мне и так много не нужно было. Банальных прикосновений и его всеобъемлющего внимания ко мне, выражающегося в поцелуях и особом взгляде черных глаз, хватило бы с лихвой. Однако ему этого, со всей очевидностью, было мало, и он решил во что бы то ни стало свести меня с ума жаркими ласками, используя руки и губы на сто процентов. Первыми под раздачу попали мои соски, которые были взяты в оборот умелым ртом. Я выгнул спину, закатывая глаза от удовольствия, прошившего меня до самых кончиков пальцев, насколько остро чувствовалось мной то, что сейчас происходило. Однако, когда к умелой работе губ, языка и зубов, подключилась рука, легшая на мой твердый, как скала, член, и стала оглаживать его, захватывая яйца, я и вовсе поплыл, ощущая, как температура тела стремительно растет, а пульс барабанит так сильно, словно вознамерился составить конкуренцию литаврам. – Гер… – прошептал я заполошно, не то желая, чтобы он сбавил темп, не то прося, чтобы ни в коем случае не останавливался. Тот подул на мой многострадальный сосок, горящий от активной стимуляции, и стал прокладывать вниз влажную дорожку языком, делая маленькие остановки в виде мягких поцелуев, от которых я вздрагивал, словно на меня капал горячий воск. И чем ниже спускался Герман, тем ярче становились мои ощущения. Поэтому в момент когда он добрался до моих бедер, я уже изнемогал от нетерпения, комкая простынь пальцами, ожидая, когда мой истекающий предсеменем член получит ласку иного характера. Только вот Герман не собирался сразу подавать одно из основных блюд, а видимо, был намерен подразнить меня еще самую малость, преследуя очевидную цель – заставить умолять, чтобы он мне вставил и трахал так долго и выматывающе, чтобы я имя свое забыл. План был четким, как швейцарские часы, ибо уже сейчас я чувствовал, как с каждой затянувшейся лаской, мое внутреннее “я” начинает ныть, требуя как можно скорее прийти к тому самому царь-блюду, которое должно было быть подано в самом конце. Внутренней стороны бедра коснулись губы, а затем и язык, проведя полукруг под напряженными яйцами. Кожицу на мошонке мягко захватили губы и немного оттянули, после чего юркий язык прочертил дорожку к пульсирующему сжимающемуся анусу, где стал водить круги, ввинчиваясь в тугое колечко. Мои щеки обожгло румянцем. К своему стыду, я должен был признать, что несмотря на то, что получал этот вид ласки всего лишь однажды, это стало моим любимым “наслаждением”. А то, что Герман с такой самоотдачей вылизывал меня там, только подливало масло в огонь моего желания, заставляя раскрываться полностью, широко разводя ноги, стремительно превращаясь в развязного, лишенного любых моральных оков человека. Не считая нужным сдерживаться я позволил себе стон, поддерживающий моего “мучителя” в его похабной затее. Сигнал был расценен абсолютно правильно, и Герман, желая закрепить результат стал работать ртом в два раза активнее, подключая губы, тем временем кладя руку на мой член, ждущий, когда ему уделят пристальное внимание. Параллельное действие было встречено организмом с огромным воодушевлением, и все мое тело стали накрывать жаркие волны, накатывающие одна за другой, отчего я не стесняясь продолжил сопровождать творящееся со мной сладкое безумие несдержанными стонами. В комнате стало нестерпимо жарко, отчего на коже выступил пот, но меня этот факт не смущал совершенно. Потому что я четко вознамерился превратиться в пепел, лишь бы происходящее между нами с Германом в этой комнате никогда не заканчивалось. Купаясь в эйфории, я немного потерялся в своих невероятных по силе ощущениях, но вынужден был вынырнуть на поверхность, почувствовав, как в меня проникает скользкий от смазки палец. Я инстинктивно сжался, однако получив успокаивающий поцелуй в бедро и ласковое “все хорошо, доверься мне”, постарался расслабиться и позволить Герману делать то, в чем у него явно имелся неплохой опыт. Даже отличный, потому как все, что он делал, у него получалось на пять с плюсом. Об этом красноречиво свидетельствовало все мое нутро, чутко откликающееся на манипуляции парня до одури приятными импульсами, отдающими в каждый уголок тела. А когда за первым пальцем, в меня проник еще один, я и вовсе прочувствовал всю прелесть этого действия. И дело было не в самой растяжке, которая была жизненно необходима в моем случае, а в том, что Герман очень удачно нащупал простату, стимуляция которой отозвалась вспышкой огненного кайфа. – Боже… – жалобно простонал я, задрав голову, – Да… – Блять… – прохрипел Герман, – я сойду с ума… если не войду в тебя… – Сделай это, – прошелестел я, позволяя перейти к главному, чувствуя, что готов и смогу перетерпеть любые неудобства, связанные с не слишком доскональной подготовкой. Дважды повторять не пришлось, и Герман, переместившись выше, устроился между моих ног, нависнув надо мной. Его глаза зафиксировались на моем лице, в попытке удержать зрительный контакт. В этом взгляде я увидел и вопрос, и желание безмолвно поддержать, если вдруг все будет проходить не очень гладко, а еще, возможность в любой момент остановиться. Да, это тоже очень хорошо просматривалось в глазах Германа и так же хорошо чувствовалось на уровне интуиции. Ибо как бы он не был заведен, и сколь бы сильно не желал довести дело до конца, он не стал бы прессовать меня, намекни я ему, что не хочу продолжать. И за это я ему был безумно благодарен. Вот только всего этого не требовалось. Потому что я как никогда был уверен в том, что делаю, и в свою очередь постарался вложить всю уверенность в свой взгляд. Считав решительность в моих глазах, и получив едва заметный кивок, Герман, приставив головку ко входу, стал проталкиваться внутрь. Мышцы отозвались распирающей зудящей болью, однако я постарался дышать глубоко и ровно, не позволяя телу зажаться, чтобы по максимуму помочь Герману преодолеть барьер в виде чересчур плотно сжатого кольца. Возможно, я очень сильно хотел этого, возможно, закаленный непростыми, временами достаточно болезненными упражнениями, йогой организм уже достаточно стойко сносил любого рода дискомфорт, возможно все и сразу, но по мере вторжения, большого неудобства я не испытал. Боль была терпимой, а не настолько сильной, чтобы реветь и биться в конвульсиях. И когда Герман вошел полностью, дав мне немного пообвыкнуться, я ощутил, как на смену дискомфорту приходит приятное тепло, и мышцы приобретают нужное состояние, подстраиваясь под неожиданного “захватчика”. Как только я ощутил, что готов к продолжению, я обхватил ногами торс Германа и подался бедрами вперед, позволяя тому перейти к активному ритму, не сдерживаясь в своих желаниях получить больше. И он, поймав четкий сигнал, не раздумывая именно это и сделал. Не срываясь в жесткий темп сразу, а увеличивая скорость и наращивая амплитуду движений постепенно, давая мне возможность полностью прочувствовать всю прелесть происходящего между нами. Что поначалу не сразу получилось сделать. Слишком уж новыми были ощущения, получаемые мной. Однако спустя совсем небольшой временной промежуток у меня получилось поймать нужную волну. Произошло это в тот самый момент, когда Герман немного изменил угол, под которым входил в меня, дабы проникновение получилось глубже и основательнее. Решение оказалось правильным, потому что именно в такой позе его член стал попадать в то самое наиболее чувствительное местечко и вызывать мурашки, от рассыпающегося по телу искрами удовольствия. Это позволило мне, наконец, полностью раствориться в процессе, упиваясь каждым движением, и распаляясь от полноценной близости до состояния живого огня. Я кусал и облизывал губы, чувствуя как Герман врывается в меня, заходя до основания, срывая с моих губ один за другим стоны, и сливаясь с ними в унисон своими не менее громкими. Казалось, что комната медленно превращается в духовку, где мы с Германом, переплетенные воедино горячими потными телами, готовы были вот-вот полыхнуть подобно пороху от огня страсти, достигшего гигантских размеров. – Я… сейчас… – прохрипел я, чувствуя, что оргазм на подходе и буквально пара мгновений… Герман обхватил пальцами мой член, и нагнувшись, поймал губы своими, втягивая в отбирающий крупицы вменяемости, поцелуй. Я запустил руки в мокрые волосы на его затылке, отвечая со всем пылом и, ощутив, как он сжал мой ствол у основания головки, содрогнувшись, кончил, выдавив гортанный стон, оставшийся на губах Германа, дошедшего до разрядки сразу после меня. Сорванное дыхание, гулко колотящееся сердце и крепко зажмуренные глаза – именно такая картина открылась моему взору, стоило разлепить веки и увидеть Германа, ловящего приход от яркой разрядки. Все это выдавало в нем человека только что испытавшего сладкий удивительный миг, подобно маленькому чуду. Для меня, пребывающего приблизительно в таком же состоянии, именно этим случившееся между нами и было. Потому что пробудило во мне то, чего раньше я был напрочь лишен, и от чего теперь все внутри сжималось и трепетало, заставляя меня растекаться сладкой сиропной лужицей, чувствуя прилив сильнейших чувств. Пытаясь отдышаться и прийти в себя после дикого марафона, я, не потрудившись выползти из-под Германа, лежал, чувствуя, как мышцы наливаются тяжестью. Двигаться совершенно не хотелось. Тело после такой активной программы просто было в шоке, и теперь, выполнив свой максимум, требовало небольшую передышку. Без каких-либо движений и лишних слов. Да и… я не знал, что сказать в эту минуту. Произошедшее, безусловно, не было чем-то для меня обыденным. Нет. Это явилось для меня полным откровением, полностью обнажающим душу, отчего я, как никогда прежде, чувствовал себя очень уязвимым перед человеком, о глубине чувств которого по-прежнему не знал. А узнать, признаться, очень боялся. Даже думать было страшно в этом направлении, потому что.. Герман, немного оклемавшись после яркого оргазма, покинул мое тело и перекатился на спину, шумно выдохнув. Наверное, это было странно, но я замер в ожидании его “вердикта”. Разумеется, я не ожидал чего-то вроде: “Вот тут недоработочка вышла, а вот мышцы твои оказались очень даже эластичным, так что заебись, половая жисть!” Но хоть что-то же он должен был сказать! Не мне же делиться впечатлениями, учитывая мой отсутствующий опыт. А может, он относился к категории людей, которые вообще ничего не говорят после соития, и тупо отмалчиваются? Если брать в расчет характер Германа, то удивительного в этом ничего не было. Скорее это было чем-то вроде закономерности. – Блять… если я не выпью воды, то превращусь в сушеный финик, – вырвал меня из моих мыслей голос Германа, решившего нарушить послеоргазменное молчание немного другими словами. – Хочешь? “Хочу, но не это”, пронеслось в голове, отчего я испытал приступ неуместного смущения, ибо смущаться после случившегося горячего секса было по меньшей мере странно. – Хочу… – просипел я, лишь сейчас осознав насколько сильно пересохло во рту. – Я сейчас, – кивнул Герман. – Никуда не уходи. “Никуда не уходи?” Ну, я как бы и не собирался, если что. Или… что именно имелось ввиду? Я раскрыл рот, чтобы спросить, но не успел озвучить свои мысли, потому как Герман сполз с постели и стянув презерватив, который каким-то волшебным образом успел раскатать перед сексом, в чем мать родила, прямо так как был, поплелся в сторону кухни. Я же продолжил крутить сказанную им фразу. И чем дольше гонял ее, тем больше мне не нравились напрашивающиеся выводы. Герман получил от меня то, что хотел и теперь желал, чтобы я убрался восвояси? Да, нет.. Не может быть. Или может?? Настроение стало стремительно портиться, хотя реальных причин для этого пока еще не было. Однако, кто бы стал разбираться в этом. Система накрутки самого себя всегда работала исправно, и сейчас никаких сбоев давать не собиралась. Поэтому когда Герман вернулся, застал меня хмурого, словно грозовая туча. – Держи, – протянул он стакан с холодной жидкостью, присев на край кровати. – Спасибо, – буркнул я, с трудом сдерживаясь, чтобы не задать беспокоящий меня вопрос прямо в лоб. Видать, я чересчур сильно фонил темной энергетикой, потому как Герман предпринял попытку выяснить, что стряслось. – Ты… в порядке? В смысле, как себя чувствуешь? – осторожно справился он. Участливый тон немного смел налет обиды и разочарования, но лишь на мгновение. – Вполне. Если честно, думал, что будет хуже. Но, судя по всему, я отношусь к числу счастливчиков, кому все нипочем. Поэтому время на восстановление мне не нужно, и я, пожалуй, не буду пользоваться радушием хозяина и оставаться с ночевкой, – не смог я удержаться от колкости, сделав крупный глоток воды, чтобы промочить горло, и заодно прогнать наметившийся комок в районе горла. – В смысле?? – нахмурился Герман. – В смысле не хочу тебя стеснять и мозолить лишний раз глаза, – ответил я, чувствуя, что лучше бы нам завершить разговор, пока я не скатился в некрасивую истерику с выяснением отношений. – Опять бежишь? – прозвучал совершенно неожиданный вопрос. – Я? Ннет. Я думал, что ты… что тебе больше не нужна компания, – озвучил я свое предположение. – Серьезно?? И что же тебя натолкнуло на такие мысли? – выгнул бровь Герман. – Ты сказал, чтобы я никуда не уходил. – И? – И я подумал, что это подразумевает “пока что”. До того момента, пока ты не принесешь мне воды. – Это подразумевает “Надеюсь, что когда я вернусь, ты все еще будешь здесь”, Слава. В прошлый раз ты слинял так быстро, что я опомниться не успел. – В прошлый раз я сомневался. Но сейчас уже нет, – отозвался я, чувствуя, как обида разжимает металлические тиски. – И это отлично, потому что твои сомнения сильно усложняют тебе жизнь, Слав. Постарайся не допускать их в свою голову. Я кивнул, понимая, что наверное, в этот момент выглядел идиотом в глазах Германа. Однако, тот отобрав у меня стакан воды, отставил его на прикроватную тумбу и придвинувшись ко мне вплотную, положил руку мне на щеку. – Неужели ты действительно подумал, что я тебя отпущу после того, как лишил девственности? – проникновенно вопросил он, смутив меня этим вопросом. – Ну… все люди так или иначе через это проходят, – прочистив горло, отозвался я, пряча глаза. – Я ничем не отличаюсь от других. Да и, мог запросто одним разом сбить твою оскому по сексу. Просто ты об этом прямо не говоришь. А навязчивым я быть не люблю. – Слав, – мягко позвал меня Герман. Я вскинул глаза на парня. – Ты очень отличаешься от других, потому что невозможно вкусный и манкий мальчик, на которого у меня стоит двадцать четыре на семь. Это раз. Второе – оскому ты не сбил, а только помог мне нагулять аппетит. За три недели чуть не скончался в прямом и переносном смысле. Ну и третье – я, как и большинство людей, не люблю навязчивых персонажей, но конкретно в твоем случае хочу, чтобы ты позволил себе быть чуть более навязчивым в отношении меня. В качестве некоторой компенсации за вынужденный перерыв. – Боюсь, ты не совсем понимаешь, о чем просишь, – отозвался я, вкладывая свой собственный смысл в эти слова. – Очень хорошо понимаю. И готов нести за это ответственность, – ответил Герман. – Но если ты против… – Я… не против, – ответил я, борясь с краской, стремящейся залить мое лицо. – Раз не против, то мне не остается ничего другого, как доказать тебе, что ты сделал правильный выбор, и что мои слова имеют под собой надежную почву. Правда, это дело непростое, требующее основательной проработки, – заметил Герман, и нагнувшись к моему уху, обдал его теплым дыханием, – Хорошо, что у нас на это есть целая ночь. – Герман, – сглотнул я, всухую проиграв борьбу румянцу, залезшему, казалось, на самую шею. Но борьба всегда была эффективнее, когда ты на поле боя не один, а с верным товарищем, в роли которого выступил Герман, заткнувший мой рот поцелуем, и опрокинувший меня на мягкие подушки, для продолжения безумно приятного занятия в горизонтальной плоскости. Наверное, так крепко я не спал никогда прежде. Сон для меня всегда был чем-то вроде обязательного отдыха, и выражения из разряда “спать без задних ног” или “сладкий сон” я никогда особо не понимал. Но все когда-то случалось впервые, и после бурной ночи, наполненной выматывающим наслаждением, которое мне дарил одно за другим неутомимый Герман, я в полной мере осознал, что люди вкладывали в эти высказывания. Уснуть удалось только под утро, после обязательного ночного похода в душ, где Герман решил отобрать остатки моих и так прилично поистрепавшихся сил, доведя меня до еще одной разрядки. Я порывался отказаться, но это, естественно, не возымело никакого эффекта. Если Герману чего-то хотелось, он это делал, не вступая в лишние разглагольствования на тему. Эту прописную истину я успел очень хорошо усвоить. Поэтому в какой-то момент просто смирился, что пока он меня не дожмет, не видать мне покоя. Со стороны могло показаться, что я жалуюсь, но это совсем не так. Тот факт, что я будил в Германе настолько большое чувство голода, не мог не отзываться сладким тянущим чувством внутри. Ведь это означало, что я по крайней мере вызывал в нем чувство неподдельного интереса. О большем говорить я не мог, но и на меньшее был не согласен. На данном этапе это было очень неплохо. Торопить не стоило. Пока что… Хотя я понимал, что должен буду однажды задать ему вопрос, который закономерно созреет к нужному времени, и оставлять который не заданным будет уже невозможно. Солнечный луч, нагло нарушивший мой сон, надежно обосновался на щеке, грея ее поверхность, и пополз к глазу, намереваясь ближе познакомиться с моим веком. Эта бесцеремонность послужила толчком к тому, чтобы окончательно прийти в реальный мир, и разлепить глаза. В отличие от прошлого моего визита с последовавшим за этим спешным бегством на утро, сейчас я прекрасно себя чувствовал и никуда не собирался. Во всяком случае паники уж точно не было, да и общее состояние, несмотря на некую усталость, тоже радовало. Единственное, что вызывало дискомфорт – это шея, которая сильно затекла и ныла в области затылка. Причина оказалась очень простой. Я уложил голову на плечо Герману и, видимо, так спал приличное количество времени, используя парня в качестве не самой практичной подушки. Однако, приклеившись взглядом ко все еще спящему Герману, я забыл обо всем своих неудобствах. “Красивый, зараза…” мелькала мысль, пока я таращился на него, давя в себе желание прикоснуться к высокой скуле и провести пальцем дорожку к четко очерченным губам. Правда, пришлось себя одернуть. Не хотелось его будить, нарушая крепкий сон. Пусть спит. Поди, за ночь устал в разы больше меня. А ему в понедельник на тренировку. Не лишним было бы хорошенько отоспаться. В принципе, я тоже мог валяться в свое удовольствие. Во всяком случае, до пробуждения Германа, однако мой мочевой пузырь резко подал признаки жизни, и намекнул, что не лишним было бы сгонять в туалет, и заодно привести себя в относительный порядок в ванной. Я осторожно пошевелился на пробу. Рука, покоящаяся у меня на плече, немного сползла, что позволило мне примерить на себя образ жидкости и стечь на пол. Пятая точка отозвалась небольшой тянущей болью, заставив меня поморщиться, но в целом все было в пределах терпимого. Спасибо Герману, который милостиво подогнал мне мазь от геморроя и трещин… И сам все заботливо обработал. Вспомнив, как это было, и чем сопровождалось, я покраснел до корней волос. Если бы лечение всегда проходило так потрясающе, люди бы вприпрыжку бежали в больницу. Но в этом вопросе повезло только единицам. И я оказался из их числа. Герман что-то проворчал во сне, отчего я застыл испуганным сурикатом. Но несмотря на мои опасения, что он проснется, парень продолжил дрыхнуть, что дало мне возможность воплотить свой нехитрый план в жизнь. Стараясь тенью передвигаться, я максимально бесшумно взял телефон с наушниками и на цыпочках выскользнув из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь. Сделав все в минимально сжатые сроки, я остался собой безумно доволен, еще и по причине того, что помимо похода в туалет и быстрого десятиминутного душа, я смог отыскать в ящике комода ванной одноразовые зубные щетки, и воспользоваться одной из них. Это придало моему образу окончательной и безоговорочной свежести. Да, знаю, что рыться по чужим полкам было нехорошо, но ведь эти вещи на то там и лежали, чтобы быть использоваными. Да и мне жизненно необходимо было привести себя в порядок, раз уж я встал. К слову, после душа моя небольшая “травма” практически перестала давать о себе знать, что несказанно меня порадовало. Настолько, что в голову неожиданно пришла мысль, приготовить утренний завтрак к моменту пробуждения Германа. Почему бы и да? Идея мне показалась отличной. Вот только надо было для начала убедиться, что для этого холодильник выполнял свою основную функцию, а не являлся склепом для приснопамятной мыши, не выдержавшей трудной доли и сведшей счеты с жизнью. Я предполагал всякое, но то, что холодильник будет хорошо укомплектован продуктами… на это я не рассчитывал. И тем не менее. Окинув богатое содержимое, в голову пришла светлая идея приготовить ленивую пиццу. На самом деле, рецепт был максимально простым, а на выходе получилась необыкновенная вкуснота. А всего то и требовалось, что иметь под рукой небольшое количество доступных простых продуктов и сковородку. Что, слава Богу находилась на кухне Германа. Вставив гарнитуру в уши, я врубил музыку, и принялся за дело. Занять много времени это не должно было. Максимум минут двадцать. Однако задача заключалась в другом – успеть к тому моменту, когда отдыхающие явятся на аппетитный аромат. Дело шло как по маслу, и мое “коронное блюдо” получалось отменно. Глядя на аппетитные тосты, мое настроение поперло в гору, а ноги в пляс, поддаваясь песне, льющейся из динамиков. – Ты снова меня довела-а-а Мой самый чокнутый рома-а-ан От ревности сошла с ума-а-а Только это не любовь, А просто вынос мозга… Зажигательная песня в стиле бачаты заставила меня непроизвольно начать подпевать, хоть я и не умел особо. Зато пританцовывания выходили шикарными, и я волнообразно покачивал бедрами и кивал в такт, стоя у плиты, и следя за тем, как кусочки хлеба берутся корочкой, прихватывая сочную начинку с кетчупом, яйцом, колбасой, луком и зеленью. – Проосто, мне надоели все допроосы… прости, малышка, но я взрослыый, е-э Я не могу играть в эту игру, так близко паранойя У! Хватит! Дайте, я сойду! Что с тобой - я не пойму. Задаю вопрос: что же будет дальше? У! Хватит тратить нервы! У! Больше я так не могу. Твоя ревность - яд, не трави мне душу. Ты снова ищешь меня с ночи и до утра, зачем? Я так увлекся, что совершенно не заметил, что у меня неожиданно появилась компания в виде стороннего наблюдателя, оценивающего мои шедевральные танцевальные телодвижения, призванные очевидно одной цели – соблазнить всю кухонную утварь и заставить хлеб на сковороде зарумяниться вовсе не от горячего масла. – Ты снова меня довела-а-а Мой самый чокнутый рома-а-ан От ревности сошла с ума-а-а Только это не любовь, А просто вынос мозга… Как ты довела! Сняв последний ломтик со сковороды на тарелку, я крутанулся вокруг себя и напоровшись на улыбающегося Германа, резко стопорнул, в изумлении расширив глаза и застыв в нелепой позе с задранной вверх рукой. Герман, опирающийся на дверной косяк, похлопал в ладоши. – Очень органично используешь танец не только на танцполе, но и на кухне. – Да это… просто, чтобы веселее. – смутился я от неожиданной похвалы. – Думал, что меня никто не видит. Не знал, что у меня будут зрители. – Открыл глаза, а тебя нет. Первое, о чем подумал, что ты снова сбежал, но… обнаружил тебя здесь. Куховаришь и параллельно делаешь утреннюю зарядку, – усмехнулся он, бросив взгляд на тарелку с тостиками. – Выглядит аппетитно. А запах… вообще божественный. – Прости, что без спроса залез в холодильник. Просто подумал, что ты наверняка проснешься голодный. И вот.. Герман одарил меня внимательным взглядом, после чего отлепился от косяка и неспешно подошел ко мне. – Продукты для того и хранятся в холодильнике, чтобы из них что-то готовили. А уж если у человека руки растут из правильного места, то сам Бог велел… Так что правильное решение, Слав, – произнес он. – К тому же, я действительно очень голоден. Взгляд, прошелся по моему телу, скрытому только полотенцем, которое я повязал вокруг бедер. Перед походом в душ я себя не сильно обременял лишней одеждой. Да и коже хотелось дать подышать после мыльно-рыльных мероприятий. Но я упустил тот момент, что все это было уместно дома, где я был свой в доску. Здесь же я, как ни крути, находился в гостях. Даже если радушие хозяина уходило далеко за пределы обычного гостеприимства. Что он и демонстрировал сейчас, глядя на меня потемневшим взглядом, и буквально облизывая мое тело. Фраза о голоде засверкала новыми гранями, и от очевидного контекста, вложенного в простое предложение, меня бросило в жар. – Тогда сходи в ванную ополоснуться, а после… я постараюсь утолить это чувство, – ответил я в таком же стиле, вкладывая двойственный смысл в сказанное. – Уже был, – коротко ответил Герман, продолжая жечь во мне дыру. – Когда? – изумился я. – В шесть. – А, тогда… – Утренний прием пищи. Только пища реально имелась ввиду другая. Об этом мне рассказали губы, пустившиеся исследовать мой рот, и руки, сдернувшие с меня полотенце со вполне конкретной целью. Пока мы с Германом предавались греху, мое фирменное блюдо успело остыть, но меня это ничуть не расстроило. Потому что все мои недовольства были перечеркнуты Германом, остервенело набросившимся на приготовленный завтрак, стоило нам усесться за стол. И то, с каким неподдельным аппетитом он его уминал не оставило сомнений, что пицца ничуть не растеряла своей съедобности. – Ну, как? – справился я на всякий случай. – Просто бомбезно! – вгрызся Герман в сочный шмат поджаренной вкуснятины. – Где ты научился готовить? – У мамы много рецептов подсмотрел в свое время. Подумал, лишним это умение никогда не будет. И оказался прав. Меня этот навык не раз выручал с моими малыми, когда у матери не было времени. В этих случаях кормилицей становился старший брат в моем лице, – пояснил я, вскользь касаясь семейной темы. – Думаю, мелкотня осталась безумно довольной. Такая готовка не оставит равнодушным даже самого вредного привередливого спиногрыза, – кивнул Герман, продолжая хомячить пиццу, да с такой жадностью, словно ее у него отобрать собирались. – Ну, никто не жаловался, – не мог не согласиться я. – Пацаны ели всегда с аппетитом. “Таким, как у тебя сейчас” подумал я про себя, отмечая явное сходство в стиле. “И так же “осторожно”” тронула мои губы усмешка, когда кусок хлеба надломился и полетел на пол. – Бля, – скривился Герман, – самое вкусное… – Потому что торопишься, – пояснил я, давя улыбку умиления, ибо сейчас Герман выглядел ребенком, а не взрослым рассудительным парнем. – А надо с чувством, с толком, с расстановкой. – Я обычно так и делаю, но не тогда, когда еда вызывает восторг, – произнес он, с набитым ртом. – Мне, как повару, приятно. Но все же лучше действительно не торопиться, иначе мне придется проследить за процессом. – Проследить? Это как? – заинтересовался Герман, на мгновение перестав жевать. – Ну, покормив с руки, – ответил я. – Мм… Что же ты раньше не сказал… Я бы ронял еду чаще, – отозвался Герман, блеснув глазами. Вот черт! Нарывается! – Жаждешь, чтобы я тебя покормил? – спросил я, соблюдая серьезный протокол, хотя широко улыбнуться захотелось до судорог в лице. – Не отказался бы, – прозвучал честный ответ. – Уверен? – для проформы спросил я. – Угу, – последовал кивок. – Лааадно, – продолжил я. – Ты сам захотел. Взяв в руки наиболее “пушистый” кусок, я, нагнувшись, поднес его к губам Германа. Тот, открыв рот, послушно откусил, не сводя с меня глаз. – Умница, – похвалил я его. – Вот видишь, когда неторопливо, всегда лучше. Герман пережевал кусочек и, проглотив, подметил: – С одним уточнением – при активном участии другой стороны всегда лучше и, надо сказать, еще вкуснее. На подобное заявление я усмехнулся, но спорить не стал. Потому что у меня были примеры из детства, которые тоже свидетельствовали о том, что каким-то волшебным образом одна и та же еда реально могла менять свой вкус в зависимости от того, как я ее получал. – Неужели реально вкуснее? – вопросил я, протягивая очередной кусочек к блестящим от масла, алым губам. – В разы, – кивнул Герман, и прихватил зубами предлагаемое подношение, тронув губами фаланги моих пальцев. И сделал это так сексуально, не сводя с меня вызывающего взгляда, что возбуждение тут же поспешило о себе напомнить, хотя еще десять минут назад я получил утренний минет и благополучно успел сбросить лишнее напряжение. И вот опять! С такими темпами я очень быстро подсяду на столь активный эротический ритм и буду хотеть все время, без перерыва на завтрак, обед и ужин. На радость Герману, очевидно мечтающему превратить меня в заядлого нимфомана. Нет, так дело не пойдет! Надо держать себя в руках! Только как? Как, скажи на милость, когда рядом в самой непосредственной близости находился демон-искуситель и заставлял терять берега, потакая похабным желаниям. Не найдя ничего лучше, я решил, что идеальным вариантом будет перевести тему в более-менее нейтральное русло. – Интересный феномен на самом деле. И я, если честно, тоже сталкивался с таким. Но то было в детстве, – решил я поделиться своим опытом. – Когда мама кормила меня. Помню, наслаждался сваренной ею курицей, из ее рук, и думал, что вкуснее ничего не ел. Но когда сам взял кусочек с тарелки и прожевал, растерялся, потому что вкус был другим. По-прежнему вкусно, но как-то иначе… – Интересно… – задумался Герман. – Есть варианты почему так?? – Ну, думаю дело в отношении человека, который делал еду, и в том с каким чувством он предлагал ее. – Безусловная материнская любовь, – покивал Герман, – Да, скорее всего. – Но случаи явно разные, – замялся я, понимая, что выбранное направление в разговоре оказалось не слишком удачное, ибо выводило прямиком на тему любви. А это была очень скользкая дорожка. – Ну, сильное влечение, симпатия тоже иногда имеют подобный эффект, – произнес он. – Тут все дело в химических реакциях, вызывающих привязку, от чего и возникает такой эффект. Конечно, еда тут не причем. – Я бы все же не ставил эти чувства в один ряд, – ответил я. – Почему же? – вскинул брови Герман. – Потому что любовь в этой цепочке гораздо более сильное чувство, более всеобъемлющее что ли… – Так сильно веришь в любовь? – справился Герман, зафиксировав на мне взгляд-рентген. – Верю, – честно ответил я. – До гроба? – последовал вопрос от Германа. – Скорее и в горе и в радости, болезни и здравии. Оставшаяся часть мне решительно не нравится. Взгляд Германа застыл, став каким-то стеклянным, и я обругал себя последними словами, за то, что решил продолжить беседу и не остановился вовремя. Гребаный длинный язык! – Все в порядке?? – вопросил я осторожно, желая вывести Германа из его подвисшего состояния. – Да, отлично, – отмер он, снова включаясь в разговор. – К чему вопрос? – Мне показалось, ты задумался над чем-то. Вот и спросил. – На самом деле, да… Касательно твоих слов о любви. – Судя по твоему выражению лица, ты считаешь, что я слишком романтизирую ее, – ответил я, вспомнив про то, как Герман однажды уже выразил свою точку зрения на этот счет. Правда, тогда я не знал про историю, связанную с Лексом… – Ну, есть такое. По моему скромному мнению любовь сильно переоценили. – Я так не считаю, – отозвался я. – Уверен, каждому в жизни может представится шанс соприкоснуться с этим чувством. Важно не пропустить его. – Зачем? – спросил Герман. – В каком смысле? – Зачем нужен этот геморрой? Не спать ночами, тратить кучу нервных клеток и убиваться по тому, что однажды закончится, не оставив после себя ничего, кроме горького сожаления. Не лучше ли просто жить и наслаждаться легким ненапряжным общением? – Легкое ненапряжное общение очень быстро приедается. Потому что в нем нет основы. Это как без конца жевать жвачку. Механические действия повторяются, а вкуса нет. Просто банальные однотипные движения. Которые со временем могут начать вызывать рвотный рефлекс, ну или жуткую скуку. Разве это лучше? – Поверь, лучше. Потому что когда ты придаешь общению в удовольствие гораздо больше смысла, из-за чего твое отношение к человеку сильно меняется, ты автоматически попадаешь в зону риска. – Зону риска в чем? Чем ты рискуешь? – Душевным покоем. – Но разве не это делает нас живыми людьми? Ни одни отношения не проходят гладко. Везде есть взлеты и падения. Это нормально. Мы ведь не бездушные жестянки. – Само собой. Но я не хочу упиваться этим чувством, а потом собирать себя по кускам. У меня полно примеров, которые доказывают, что та самая любовь, про которую ты говоришь с таким трепетом, ничего хорошего в итоге не несет. Она делает человека слабым. А слабость лично мне претит. Она подобна проигрышу. Все равно, что встать на колени. – Мне кажется, проиграть любви не стыдно, – ответил я, чувствуя, что чем дальше, тем больше наш разговор зашедший неожиданно не в ту степь, повергает меня в уныние. – Мужчина в жизни преклоняет колени только перед родителями и перед Богом. Любовь в этот список не входит. – Ты… совсем не веришь в любовь? – для проформы спросил я, приблизительно догадываясь, что ответит Герман. – Верю, но сам не хотел бы застрять в этом болоте, – ответил он. Естественно, не хотел бы. После истории с Лексом, странно было бы, если бы Герман мечтал вновь окунуться с головой в столь сильные чувства. Но, возможно со временем он изменит свое отношение к этому вопросу, ведь мы с ним… “Мы с ним…” А ведь я уже на полном серьезе рассматривал нас как пару, и вполне спокойно воспринимал тот факт, что в обозримом будущем смогу называть его своим парнем. Блять, и когда только со мной успели произойти такие разительные перемены? Господи Боже… Но это все не имело значения, ведь судя по тому разговору, который разворачивался между нами сейчас, Герман не видел нас вместе в будущем, ибо складывалось полное впечатление, что он вполне допускает мысль, что мы какое-то время понаслаждаемся друг другом и разбежимся, как в море корабли. Я – искать настоящую любовь, а он предаваться страсти с очередным первым встречным. – А ты, получается, хотел бы большой и чистой любви? – вернул меня из размышлений вопрос Германа. – Да, хотел бы, – ответил я. – Потому что считаю это абсолютно природным желанием. Любить и быть любимым – это прекрасно, кто бы мне что не говорил по этому поводу. Я знаю, что когда сильно привязываешься к человеку, есть риск все потерять, но я бы с радостью рискнул, чтобы просто испытать это волшебное чувство, которое дано почувствовать не всем. Так оно трудно порой достается. – Слава, – покачал головой Герман. – сдается мне, ты не совсем понимаешь, о чем говоришь. Тон, которым Герман это произнес, совсем мне не понравился. Словно я был маленьким несмышленышем, и понятия не имел, что такое взрослые проблемы. Нет, я понимаю, что у Германа в жизни случилась трагедия, из-за чего ему теперь, вероятно, было безумно сложно впустить в свою жизнь ту самую любовь, которую он боялся, как огня. Но ведь это не говорило о том, что так должно было происходить всегда. Нельзя же было вечно прятаться, закапывая голову в песок. Иногда нужно было просто довериться провидению и хотя бы попытаться выйти из шкафа. Но, Герман абсолютно точно не был готов это сделать. Судя по тому, что говорил в данный момент. И меня это не могло не расстраивать. Потому что произнося все это, он понятия не имел, как его слова отзываются во мне. Ведь настолько категоричная позиция лишала хоть какой-нибудь надежды, что все изменится в лучшую сторону спустя время. Но спорить и переубеждать Германа не было смысла. Перемены, если они происходили, всегда случались постепенно, без форсирования событий. Именно за эту мысль я постарался зацепиться, чтобы не дай Бог не скатиться в глупую обиду на то, что Герман не хотел давать мне все и сразу, здесь и сейчас. – Ну, у тебя своя точка зрения на этот счет, у меня своя. В любом случае человеку свойственно меняться, и его взгляды спокойно могут стать другими. Возможно и ты еще изменишь свои. Кто знает. – Не в этом вопросе. Я для себя решил, что усложнять больше не буду. Хочу сохранить ум в трезвости, а не превращаться в романтически настроенного дурня, который минуты считает от встречи к встрече, и живет в ванильной вселенной, веря, что так будет всегда. А потом жалеет, что решил поиграть в эту непредсказуемую “игру”. Нет, не мое это, – разложил Герман по полочкам. Я же зацепился за слово “больше”. Скорее всего Герман сказал его неосознанно, но я успел заметить именно этот нюанс. Нюанс, который сразу сделал отсылку к Лексу. – Значит, категоричное “нет”? – подытожил я. – Именно. Эта схема проверена временем и сбоев не давала. Всяко, в плане собранности и чувства контроля над ситуацией. И это касается не только романтических чувств. Люди страстно влюбленные становятся идиотами, и начинают знатно проебываться во многих сферах своей жизни. Для меня это недопустимо. – Наоборот, люди становятся лучшей версией себя, – не согласился я. – На время. Потом все летит к хренам. Потому что тебе приходится расплачиваться за то, что было выдано в кредит. Это я уже не говорю про то, что розовые очки спадают и ты перестаешь видеть все в радужном цвете. Хуевое чувство разочарования неминуемо врывается в жизнь, как гребаный ураган. И вот ты уже в непонятках сидишь, и не знаешь, что с этим делать. Не знаешь, потому что рвать отношения не хочешь, но и жить как раньше тоже не можешь. А вот с этого момента поподробнее. О чем именно сейчас говорил Герман?? Я правильно понял, что у него с Лексом все было не настолько здорово, как описывала Эля в нашем с ней разговоре? Или, может, он говорил это нарочно, чтобы просто выдать это за реальную причину, оправдывающую его принципиальную позицию в данном вопросе? – Реальные невыдуманные истории, взятые из жизни? – поинтересовался я, желая ненавязчиво немного прояснить этот момент. – Да, Слава. И таких историй огромное количество. Если не все. – И все заканчиваются одинаково? Неужели вокруг поголовно одни расставания? – спросил я. – Нет. Но за это уже ответственна привычка. То еще дерьмо, скажу тебе. – А тот макет, который ты ставишь в пример, разве не привычка? – справедливо заметил я. – Привычка. Только с одним огромным существенным плюсом – без пиздеца вселенского масштаба в виде обязательной развлекательной программы по выносу мозга. Программы, которая неизменно сопровождает серьезные отношения. – Я уверен, что так дела обстоят не у всех. – Есть пример, у кого не так? – подался вперед Герман, словно реально заинтернсовавшись. – Да. Натан и Никита, – ответил я. В глазах Германа мелькнуло понимание, но он не торопился отвечать. – Если честно, они для меня являются примером крепких отношений. И… я бы хотел, чтобы и у меня однажды было что-то хотя бы приблизительно похожее. Понимаю, что наверное много прошу, но мечтать ведь никто не запрещал, – не смог я подавить грустной улыбки. – Ты не видишь Натана круглосуточно. Порой нашему взгляду заметно далеко не все. И идеальные отношения могут оказаться вовсе не такими, какими казались еще совсем недавно, – парировал Герман. – Мне и не надо видеть Натана, чтобы знать, что он абсолютно и безоговорочно счастлив. Я слышу это в его голосе, я чувствую это в его настроении. Не забывай, что мы с ним друзья детства. От меня ничего не укроется, если вдруг реально появится повод для сомнений. Так что… Да, могу сказать со стопроцентной гарантией, что Натану повезло с Никитой. И их тандем действительно пример для подражания. – Не пойми меня неправильно. Я рад, что у них все хорошо, но вот такой вот штиль в отношениях реально заставляет задуматься точно ли все так однозначно, как кажется. – Прежде,чем прийти к этому штилю, у них столько проверок на прочность было, что многим и не снилось. Так что их счастье выстраданное, закаленное суровыми испытаниями. Тем ценнее то, что они смогли сохранить свои отношения и укрепить их, а не пошли легким путем, расставшись. – Я думаю, их история – это, скорее, исключение из правил. В большинстве своем у людей неизбежно наступает период пресыщения. А потом по накатанной – нелепые претензии, обиды, недовольства. Нет, лучше не привязываться, во избежание головной боли. Лучше жить в свое удовольствие и наслаждаться малым, – подытожил Герман. – Я думал, что ты – максималист во всем, и что малая степень тебя не устраивает. В чем бы то ни было. – Есть сферы в жизни в которых я предпочитаю умеренность. Отношения – это та самая сфера. К тому же я по природе своей не жадный, и спокойно могу себя урезать в вопросе нежных чувств. От этого вся палитра эмоций и так и так будет мне доступна. Я промолчал. Больше мне крыть было нечем. Если Герман так считал, то я с этим ничего не мог поделать. Только смириться. Да и настаивать на своей версии, с пеной у рта доказывая прелесть любви, было не лучшим вариантом и могло натолкнуть его на мысль, что я мечтаю получить это от него. Иначе с какой целью я по-прежнему продолжал этот разговор? Да, лучше было свернуть беседу и переключиться на что-то более нейтральное. Только вот говорить что-то резко расхотелось. Как-то все уже озвученное мигом подпортило настроение, и я почувствовал, как появилось желание одеться и в срочном порядке уйти. Пока не появилось другое желание – высказать Герману свое “пф” касательно его циничного отношения к отношениям. Простите за тавтологию. – Слав? – позвал меня Герман, заметив очевидные перемены в моем настроении. – М? – Ты чего такой смурной? – вопросил он. – Я не смурной. С чего ты взял? – ответил я, потянувшись к пицце, взяв которую, откусил кусок, тщательно пережевывая, дабы создать видимость, что не меня только что знатно грузанула обсуждаемая тема, с неверными выводами со стороны Германа. – Ну, может, с того, что еще мгновение назад ты был в прекрасном расположении духа, а теперь сидишь, как-будто на поминках. – Тебе показалось. Ответ получился слишком прохладным, что заставило Германа продолжить рыть в этом направлении. – Ты считаешь, что моя точка зрения ошибочна? – Каждый имеет право на свое мнение. У тебя оно такое, – ответил я, продолжая старательно пережевывать ставшую в одночасье пресной пиццу. Герман облокотился на спинку стула, уставившись на меня пристальным взглядом. Чересчур пристальным, натолкнувшим меня на логический вывод – в его мозгу в данный момент проходили серьезные мыслительные процессы. – Знаешь, возможно я просто не умею любить. В конце концов ты прав, и не всем людям дано испытать это глубокое чувство. Я бросил острый взгляд на Германа. Язык так и чесался сказать “Вранье! Ты умеешь!”, но я не озвучил этого вслух, потому что в данном случае пришлось бы говорить о Лексе, а я не хотел упоминать его в нашем разговоре по душам. Просто знал, что поступи я так, и ничем хорошим это не закончится. – Ты так уверенно об этом говоришь, словно обладаешь способностью заглядывать в будущее. – На самом деле все гораздо проще. Никто не знает меня лучше, чем я сам. Я никогда не был романтически настроенным человеком, и чувство глубокой привязанности мне незнакомо. – Что не говорит о том, что ты однажды не испытаешь это. – Не думаю, – уперся Герман. – Как я сказал, меня устраивает отсутствие в жизни такого “счастья”. Я не смог скрыть грустной улыбки. В голове вдруг всплыл стих про те самые легкие ненапряжные, но пустые отношения, которые после болезненного опыта, решил взять за основу Герман. – “Вот так и вьется эта канитель Легко встречаются, без боли расстаются Все потому, что много тех, с кем можно лечь в постель Все потому, что мало тех, с кем хочется проснуться”, – продекламировал я тихонько правдивые до ужаса строки, оставляющие своим содержанием на вылет глубокие борозды в душе. – Чьи стихи? – поинтересовался Герман. – Эдуарда Асадова. – Звучат, как мой жизненный девиз, – признался он. – Да, очень похоже, – произнес я, и снова замолчал, задумавшись над тем, как быть дальше со столь железной непреклонностью Германа, и как вытащить его из своей скорлупы. Тот тоже молчал, думая о чем-то своем. Однако, когда я решил, что наша дискуссия зашла в тупик, он подал голос: – На самом деле... всегда есть маленькая вероятность, что стрела купидона прилетит даже тому, кто этого не хотел. Потому что все мы под Богом ходим. Но, знаешь, если вдруг меня постигнет такая участь, то… Звонок в дверь заставил меня дернуться от неожиданности, а Германа прервать важную мысль на полуслове, – Ты кого-то ждешь? – спросил я. – Нет, – нахмурился Герман. – Тогда кто это? – Может, соседи? Или рекламщики… – В такую рань? – насторожился я, услышав очередной звонок. Вероятно, человеку за дверью слишком сильно горело, раз он настойчиво продолжал трезвонить в дверь. – Да, рановато для визита, – согласился Герман, встав из-за стола и направившись к входной двери с целью выяснить, кого принесла нелегкая. Я тоже приподнялся, желая последовать за парнем, однако выйти из кухни не успел, встав как вкопанный, услышав радостный воодушевленный голос, раздавшийся из открытой двери. – Наконец-то! Как же я соскучился! Полгода без тебя, а такое чувство, что десять лет! – Паша… – Он самый, – засмеялся вышеупомянутый Павлик, издавая имбицильные звуки, очевидно порожденные приступом телячьей нежности. – У тебя же учеба. Ты говорил, что возвращаться не намерен, – послышалось сдавленное от Германа, словно его душили в объятиях. Я весь обратился в слух, чувствуя, как ревность начинает разливаться ядом по венам. Блять! – Просто понял, что без тебя мне эта учеба нахер не упала, и что хочу быть с тобой… Мои глаза расширились в охуении от подобной наглости, и в следующую секунду кровь вскипела так сильно, что по ощущениям из моих ушей пошел пар! Ах, ты ж падла! Проконтролировать свои действия я не успел, слишком был зол, поэтому, просто сжав плотно кулаки, торжественно вывалил из кухни, чтобы помешать вновь прибывшему из забугорных ебеней, довести начатое до конца и атаковать свою жертву в лице Германа. Пацан, до этого счастливо заливающийся соловьем, умолк, во все глаза уставившись на меня, словно я не вышел, а вылетел, и был не человеком, а чем-то иным. При этом его ручонки, что примечательно, продолжили сжимать плечи все еще дезориентированного Германа, даже не думая отпускать. Я же замер в немой позе, невольно рассматривая индивида, нарушившего наше с Германом уединение. Все слова возмущения, уже готовые сорваться с губ, так и не увидели свет. Их все вымела одна единственная мысль, затмившая собой все остальные. “Так вот ты какой, мой близнец на минималках”. Похож, сука. Просто одно лицо!