Ориентация SEVER / Конвертация успешно завершена

По мере того, как мое состояние приходило в норму, мне выпала прекрасная возможность не отвлекаясь на посторонние мешающие факторы, внимательно пронаблюдать за Германом. Именно это стало главным для меня занятием в моих полностью лишенных каких-либо активных действий буднях в больничной палате. И я делал это очень тщательно, всматриваясь в лицо Германа, в его жесты, вылавливая малейшие изменения в его поведении, и пытался понять, насколько существенный произошел откат назад. Однако он словно почувствовал мою тревогу, и резко, буквально в одно мгновение стал тем парнем, которого я вернул из Зазеркалья, обменяв на его угрюмого двойника. Вел себя по-прежнему, и ни словом, ни делом не дал мне ни единого повода для серьезного беспокойства, отчего мне начало казаться, что я себя реально накрутил. Ну, знаете, посттравматический синдром, связанный с полученными увечьями, помноженный на впечатлительную натуру. Все это реально могло дать фейковый повод думать, что с Герой что-то не так. Однако, после того единственного дня, когда я заметил напугавшие меня изменения, ничего из ряда вон не произошло, и все встало на свои места. Со мной Герман был безумно нежным и обходительным, а еще терпеливым, ведь памятуя о его страстной натуре, я диву давался, насколько сильно он себя сдерживал, выжидая период вынужденного целибата. Мне его было даже жаль, потому что я видел, как сильно ему хотелось не ограничиваться легкими прикосновениями и перейти к ласкам, откуда рукой было подать до полноценного секса. Но все это было под запретом, и Герман терпеливо выжидал, когда можно будет сбросить раздражающие оковы, и забыть о вынужденном перерыве. Да что там говорить, я и сам уже на стены лез от невозможности жить полной жизнью. Но кости срастались не так быстро, как хотелось, а полученное сотрясение частенько отзывалось не очень критичным, но неприятным головокружением. В остальном же все мало-помалу шло на лад. Я, вопреки советам повременить, вернулся к работе, потому что лежать уже просто не было никаких сил. И так за три недели постельного режима чуть не свихнулся. Правда, врач, отпустивший меня долечиваться домой под подписку о невыезде в город в виде честного благородного слова, скорее всего не выразил бы такого же оптимизма касательно моего рьяного рвения выйти в люд, на что я дал себе обещание, что не буду усердствовать, и что все необходимые меры безопасности будут мной соблюдены. В общем и целом, придя с собой к консенсусу, и я окунулся в привычную повседневную рутину здорового человека. Вот только смутное беспокойство на время затихарившееся, вновь дало о себе знать. Нехорошее предчувствие буквально точило изнутри, отчего я был как не в своей тарелке, не зная, откуда ждать беды. И только внутренний голос шептал, что голову нужно повернуть в сторону человека, с которым, как мне казалось, у меня все складывалось лучше не бывает. Оказался прав. Кажущемуся спокойствию, охарактеризовавшемуся временным затишьем, оставалось обитать в моей гавани какую-то жалкую неделю, потому что я все это время и не догадывался, что наши с Германом отношения балансируют на краю пропасти, и достаточно лишь одного дуновения ветра, чтобы они полетели вниз, разрушив картину идеальной жизни. И таким дуновением стало событие, которое случилось со мной в мой рабочий пятничный день прямо перед выходными. В чем после я винил себя. За то, что оказался недостаточно бдительным, и тем самым поспособствовал тому, что произошло дальше. Однако я пока что ни о чем не догадывался. Совершал все свои привычные действия, и старался игнорировать явно усилившееся ощущение приближающегося пиздеца, которое донимало меня последние три дня в разы сильнее. Успокаивался мыслью, что зря дергаюсь, ведь относительно недавно у меня уже было все очень не очень. А молния, как известно, дважды в одно место не бьет… Проговорив это несколько раз, чтобы вбить в голову прописную истину, я переключился на рабочие моменты, полностью погрузившись в процесс. За то время, пока я валялся на больничной койке, мне нашли замену, однако, по всей видимости, этот человек не особо заморачивался с документацией, отчего теперь я имел определенные завалы, с которыми надо было в срочном порядке разбираться. Что я и решил сделать, не откладывая в долгий ящик. Провозившись с поставленной задачей около двух часов, я ощутил небольшое едва наметившееся головокружение, но, не придав этому значения, продолжил свое неблагодарное дело. В общей сложности работы оставалось минут на десять, и хотелось разобраться со всем сейчас, а не оставлять на потом. Однако моя шея была определенно против того, чтобы я потратил на свои дела еще хотя бы минуту, не сделав предварительно перерыва на отдых. Боль в затекших мышцах дала понять, что я свой лимит самую малость превысил. Пришлось идти на поводу у своего все еще не полностью восстановившегося тела и брать маленький тайм-аут. Откинувшись на спинку кресла, я смежил веки, вознамерившись немного порелаксировать с закрытыми глазами. Но когда это мои желания идеально совпадали с возможностями? Ни единого раза такого не было. Вот и сейчас не случилось. Потому что именно в этот момент мой телефон ожил, разразившись пронзительной трелью. Не меняя позы, я наощупь отыскал гаджет и принял звонок. – Привет. Не разбудил? – вопросил Натан, который звонил мне чуть ли не по пять раз на дню справиться как дела. – Не, я на работе, – вяло отозвался я. – Бля, ты серьезно?? – ужаснулся он. – А как же твой отдых? Ты же еще не восстановился! – Я в норме, – постарался ответить я как можно увереннее, дабы не подбрасывать своему другу поводов для волнения. – Может чисто визуально да, но ведь после мясорубки, в которую ты попал, явно нужно гораздо больше времени на восстановление. – Я и здесь могу прекрасно восстанавливаться, Натан, – произнес я. – Тебе лежать надо, Слав, – продолжил нудить тот. – Если бы я пролежал еще хоть один день без дела, вы бы меня уже хоронили! – не сдержался я. – Ненавижу статику. И так из-за всего этого дерьма не могу йогой заниматься, так хоть немного кости хочется размять. Поэтому работа это определенно меньшее из зол. – Да, я понимаю. Сам после того, как вышел из комы порывался вернуться к привычной жизни, – выразил солидарность Натан, – Просто… переживаю за тебя. Хочется, чтобы ты реально хорошо восстановился, а не приобрел на фоне отсутствующего отдыха какие-нибудь хронические болячки. – Спасибо за заботу, но свой лимит по нахождению дома я перевыполнил. Чувствую себя хорошо, а здесь вообще чудесно. Все-таки рядом Гера, а с ним мое восстановление пройдет в разы быстрее. Я улыбнулся, только представив, как он отреагирует, когда узнает, что я в полном порядке и уже на работе. Так уж вышло, что о своем выходе с больничного я ему не сообщил. Две недели я благополучно провалялся в больнице, после чего был отправлен домой. Что с одной стороны было хорошо, как для пациента только что покинувшего больничную палату, потому как природа, свежий воздух и полный релакс. Со стороны же человека полноценного, у которого имелась своя личная жизнь, пусть и временно поставленная на паузу, это было кошмаром и тихим ужасом, по причине того, что на определенный период я был лишен возможности видеться с Германом. Вообще. И одна только мысль об этом отзывалась во мне устойчивым негодованием, которое день ото дня ширилось и подтачивало мое терпение. К концу первой недели моего домашнего “ареста”, сидя на сухпайке в виде звонков и сообщений, я понял, что уже достаточно здоров для того, чтобы вернуться в строй, ну и в первую очередь прямиков в объятия к Герману. Но ничего пока ему не говорил, преследуя цель сделать сюрприз. Так что он был не в курсе. Никто не был, кроме разве что Михаила Сергеевича, который и утряс все нюансы, чтобы я спокойно мог вернуться к своим прямым обязанностям. День после моего “отдыха” пришелся аккурат на пятницу, что меня совершенно не волновало. Я реально чувствовал себя узников замка Ив, и оставаться дома больше не желал. – В общем, не ссы. Я здесь под надежным присмотром, – произнес я, отвечая на Натаново беспокойство железобетонными аргументами. – Ну, в свете того, что с тобой произошло, моя уверенность в надежности этого присмотра пошатнулась. Уж прости, – отозвался тот, заставив меня поморщиться. – Слушай, только не говори, что винишь в случившемся Германа. Потому что это полная дичь, Натан. Его вины в том, что произошло вообще нет. – Его вины не было бы, если бы он был рядом в тот вечер, Слав. Но его не было, из-за чего ты попал в серьезную переделку, – ответил друг, давая мне понять, что мои первоначальные опасения оказались не пустым звуком, и обида на Германа за случившееся имела место быть. Меня это совершенно не устраивало и хотелось сделать все, чтобы устранить недопонимание. – Он сделал все, чтобы этого не случилось. Предлагал подождать меня перед походом на днюху Паши, порывался встретить, и даже попросил позвонить ему, когда я закончу с работой, чтобы встретить, – решил я прояснить этот важный момент, который так и остался с пометкой “проговорить” с того времени, как меня госпитализировали. – Я отказался, понимаешь? Сейчас понимаю, что сильно сглупил, но назад уже не отмотаешь. Зато на будущее наука. В любом случае не надо держать на Германа зла. Он чуть с ума не сошел, когда увидел меня всего избитого. Я видел дикий страх в его глазах. – Да… я тоже, – произнес Натан, удивляя меня неожиданно произнесенными словами. Я то думал он и дальше продолжит гнуть свою линию, но нет. – Тогда почему… – Потому что запаниковал, Слав, – пояснил Натан. – Потому что ты мне как брат, а тут тебя чуть было не убили. Я просто… не знаю… С ужасом думаю, что было бы, если бы… Воцарившееся молчание могло означать, что друг просто подбирает слова, но я по рваному дыханию сразу понял, что тот борется с набежавшими слезами. – Натан, все же обошлось, – мягко произнес я, стараясь ненароком не спровоцировать основательную истерику. – Да… – судорожно вздохнул тот. – И хвала всем святым, что так. Но отвечая на твой вопрос по поводу Германа... Я действительно все еще злюсь на него за то, что его рядом не оказалось, когда ты в этом больше всего нуждался. Наверное потому, что я искренне верю, что любимый человек должен быть для тебя в некотором роде ангелом-хранителем и всегда чувствовать на расстоянии… – Он почувствовал. Почувствовал и пришел на помощь. Именно поэтому меня не успели превратить в кровавую кашу, и мы с тобой сейчас имеем возможность говорить. – Я не знал, – опешил Натан. – Ты не говорил. – Не успел. Да и ты как-то был заряжен негативно по отношению к Гере. Я ждал, когда ты немного успокоишься. – Я и успокоился, только… успел поэмоционировать как следует, из-за чего дал говна. Чем, конечно, не горжусь теперь. – Ты сейчас говоришь о том эпизоде, где наехал на Германа в палате? – спросил я. – Не совсем, – сконфуженно отозвался Натан, заставив меня насторожиться. Стук в дверь немного меня отвлек. – Натан, ко мне в гости пожаловали, давай позже договорим? – внес я конструктивное предложение. – Давай. Набери, когда освободишься, – охотно согласился друг. Даже как-то слишком, словно испытал облегчение от того, что мысль, которую он собирался произнести, не пришлось озвучивать. “Блин, надо будет обязательно узнать, что он хотел мне сообщить”, подумал я перед тем, как находящийся по ту сторону от двери визитер, не получив моего разрешения, повернул ручку и распахнул дверь. – Привет, – застыл я с телефоном наперевес, наблюдая за представшим перед глазами хмурым Германом, взирающим на меня изподлобья. – Привет, – вернул он мне приветствие, но так недовольно, что меня передернуло. – Что-то случилось? – осторожно справился я, видя, что Гера не стремится сократить между нами расстояние. Застыл подобно истукану, и продолжил буравить меня тяжелым взглядом. Я, конечно, знал, что Герману свойственны перепады настроения, и что причины для этого были разные, но застывшее на его лице недовольное выражение мне решительно не нравилось. Наверное, потому что я чувствовал, что причина этого недовольства кроется во мне. – Случилось, – буркнул он, и вошел в кабинет, плотно прикрывая за собой дверь. – Ты почему не дома? – Потому что у меня рабочий день, – спокойно отозвался я, про себя немного выдыхая. Так вот в чем причина его плохого настроения. А я уже было начал переживать. – Твой первый рабочий день начинается только через неделю. Но ты почему-то уже здесь, – заметил Герман, продолжая подавлять меня темной энергетикой. – Да, пришел. Потому что взрослый человек, и сам в состоянии решать такие вопросы. – Тебе врач дал больничный на определенный срок и запретил выходить на работу раньше. – Я с ним все обсудил. И предъявил неоспоримые аргументы того, почему можно немного скостить срок моего заточения. Он не стал возражать, – приврал я немного, понимая, что иначе никак. Герман мотнул головой, явно не согласный с моими доводами: – Ты получил серьезные травмы. Тебе нужно как следует отдыхать, а не загружать себя работой по первое число. Ты так можешь сильно себе навредить. – Поверь, я осознаю риски, потому что тоже имею медицинское образование. И как человек с медицинским образованием могу сказать, что помимо физического аспекта, есть еще и психологический. И если он проседает, то толку в лечении первого будет немного. – О чем ты? – Я о том, что устал лежать без дела дома, и начал сходить с ума. Моя голова вместо того, чтобы отдыхать, стала пухнуть от безделия. А это верный признак того, что мне пора было завязывать с отдыхом. – Слав… – Гера, все в порядке, правда, – вложив побольше убедительности, произнес я. – Знаю, что ты беспокоишься. Все беспокоятся. Но я, честно, в норме. Вполне удовлетворительно себя чувствую и не падаю в обморок при малейшей нагрузке. – Это пока. Времени прошло совсем немного. Может статься так, что это состояние нагонит тебя позже. – Не нагонит. У меня молодой организм и быстро восстанавливается. Да к тому же определенное время я все же уделил отдыху. Так что не думаю, что есть повод для беспокойства. Герман промолчал, но я видел, что он все еще не согласен с моим решением досрочно выйти на работу. Отчасти я его понять, конечно, мог, но все равно не считал, что столь большая наэлектризованность на пару с раздражением были уместны в данном случае. Криминала ведь никакого по большому счету не было. Так к чему тогда такой наезд? Очень хотелось прояснить этот вопрос, не оставляя как есть, без ответа, потому что неприятный осадок от короткого разговора в прохладном ключе поспешил занять место в душе. – Извини, что заставил тебя нервничать. Я, правда, не хотел этого. И если честно думал, что ты обрадуешься моему появлению. И уж никак не ожидал, что наша встреча пройдет так, – ответил я, с трудом скрывая упаднические ноты в голосе. Настроение резко пошло на убыль, но я старался не показывать, как сильно меня расстроила реакция Германа. Только он все равно заметил, ведь мы уже очень хорошо чувствовали друг друга, и скрыть свое изменившееся настроение было не так уж просто. – Я рад, – вскинулся Герман, попытавшись сгладить острые углы. – Ну, судя по твоей реакции – не очень, – расстроенно усмехнулся я. Герман преодолел разделяющее нас расстояние в одно мгновение, встав напротив. Очень близко для того чтобы прикоснуться, тем не менее не предпринимая попыток сделать это. – Я… рад. Просто… Переживаю за тебя. Тебе действительно нужен отдых. Хороший, полноценный, а не урывками. И его можно получить только дома, где максимум чистого воздуха и тишины. А не здесь, где работа и… я. Я часто заморгал, не понимая, что он имеет ввиду: – В смысле “ты”? Герман тяжело вздохнул, и его рука мягко легла на мой торс. Легкий тремор не почувствовать было сложно, и меня словно током прошибло от остроты ощущения, а еще от осознания, к чему именно была сказана фраза. – Гер, – выдохнул я. – Сдерживаться, когда между нами расстояние сложно, но в разы легче, чем когда ты рядом. Да, не в поле видимости, но ведь рядом. И эта мысль меня с ума сводит, потому что я знаю, что тебе все еще требуется восстановление… А меня ломает так сильно, что я уже не выдерживаю. Хочу тебя так, что зубы сводит. Бля… какой же я дебилушка! Вот к чему это раздражение и прохладный прием. Ну, конечно же! – Так в чем проблема? – хрипло вопросил я, чувствуя, как меня неумолимо накрывает затаившееся на время желание. – В том, что тебе нельзя… Ты еще недостаточно здоров, – пояснил как маленькому Герман, в противовес своим же словам чуть крепче сжав пальцами мой бок. – Если очень хочется, то можно, – продолжил я ненавязчиво добивать самоконтроль Германа. – Слава, не искушай… – вышло почти утробно. – Я просто не выдержу. Моя рука легла на шею парня и практически невесомо огладила яремную вену: – Гера, я здесь, – мягко, с легкой искушающей ноткой ответил я. – Хорошо себя чувствую. И если честно, единственное, что меня утомляет, это твое бездействие. Оно заставляет меня сильно нервничать, а мне нельзя этого делать ни в коем случае. Понимаешь, о чем я? Пристальный просящий взгляд в глаза напротив выбил последний кирпич из крепкой опоры выдержки Германа, заставив его сдаться. Мелькнувшее в глазах смирение, позволило мне выдохнуть от облегчения, и судорожно сделать новый вдох, чтобы ощутить наконец-то, чего я жаждал все эти дни. Герман запустил руку мне в волосы на затылке и притянув к себе, впился в губы поцелуем. Я простонал, отдаваясь полностью во власть опьяняющих чувств, в которых долгое время мне было отказано. Зато теперь я, дорвавшись до сладкого, не сдерживался совершенно, забив болт на всякого рода осторожность. Мне просто хотелось снова почувствовать Германа максимально близко и полно, а не довольствоваться жалкими крохами. И он это чувствовал, отвечая безоговорочной взаимностью. Судя по напору, который вкладывал в каждый жест, каждое движение тела, он слишком долго терпел, что ознаменовалось в итоге неминуемой потерей контроля, переросшей в секс на моем рабочем столе. Я пытался не сильно активничать, но это сложно было делать, наблюдая за потрясающим в своей несдержанности Германом: за его покрытым испариной телом, за сильными, расчерченными венами руками, за напрягающимся прессом. Дикий огонь в глазах подстегивал меня двигаться резко, а не валяться бесформенной массой в ожидании, когда меня по полной удовлетворят. Я был максималистом по натуре, и для меня важным было делать все на совесть. Везде. Особенно в таком важном аспекте, как секс. Для меня было просто неприемлемым делать что-то вполсилы. Даже если по-хорошему желательно было бы ограничиться. К черту! Один раз живем, и хотелось прожить такие острые моменты максимально ярко, а не жалеть позже, что не сделал этого, когда была возможность. Именно так я и делал. Закинув ноги на плечи Герману, желая обеспечить ему максимальное проникновение в мое тело. И хочу сказать, мое ограничение с лихвой окупилось, ведь сладкие фрикции одна за другой отбирали у меня нервяк заработанный в заточении и, наполняя тело чувством эйфории, по которой я успел ужасно соскучиться. А еще по такому Герману, которого я видел и чувствовал каждой клеткой своего естества сейчас. Искренний и такой родной, что в груди щемило всякий раз, когда его взгляд встречался с моим. Чувства, охватившие его, начисто лишали Германа брони, которую он с завидным упорством носил с собой каждый день, и я видел в его глазах душу, нагую и удивительно ранимую. Видел, и от этого сердце сладко сжималось, а мое удовольствие становилось таких невероятных размеров, что я до крови закусывал губу, чувствуя как глаза начинает жечь от соленой влаги, проступившей в приступе нежности и трепета. Как же я его люблю! Так сильно, что казалось, сердце готово остановиться, не в силах вместить в себя это чувство. И от этого становилось страшно, потому что нельзя так сильно растворяться в человеке. Нельзя так сильно отдаваться ему без остатка. Но мне было все равно. В битве между чувством и разумом с гигантским отрывом победило первое. Ведь у разума не было столь колоссальной поддержки в виде горячих рук, пробирающего до костей взгляда, и губ, жадных и до умопомрачения сладких. Была только сомнительная установка на правильную трафаретную жизнь, к которой я не вернулся бы теперь даже под страхом смерти. А вообще, о какой смерти сейчас могла вестись речь?! Я рассчитывал на полную яркую жизнь рядом с Германом, остальное для меня перестало иметь значение. И сжавший мои ребра чуть ли не до хруста во время оргазма Гера, оставивший поцелуй с оттяжкой как прекрасное завершение нашего с ним духовного и телесного соединения, давал надежду на то, что все так и будет. Я откинул голову на твердую столешницу, чувствуя как меня всего потряхивает. Пить хотелось невероятно, но мне было настолько лень шевелиться, что я так и продолжил лежать неподвижно, ловя отголоски только что пережитого кайфа. – Слав, ты как? – услышал я голос Германа очень близко. Я открыл глаза, и узрел, как он склонился надо мной, и с большой тревогой смотрел на мое расслабленное выражение лица, очевидно ища признаки внезапно поразившего меня инсульта. – Лучше не придумаешь, – протянул я. – Если что-то беспокоит, лучше не молчи, – очень серьезно произнес Герман, заставив меня улыбнуться. – Скажи честно, я выгляжу как человек, которого что-то беспокоит? – поинтересовался я. – Нет, не выглядишь, но организм после полученных травм может иногда очень непредсказуемо себя вести… Я помотал головой, начиная раздражаться от шарманки, которую крутили все мои близкие и знакомые без исключения при любом удобном случае. – Гер, я нормально себя чувствую. Даже более, чем нормально. Прекрасно, изумительно! И в отличие от всех, кто талдычит мне о том, что надо себя беречь, считаю, что чрезмерные опасения в моем случае совершенно ни к чему. Да, надо быть осторожным, и не перебарщивать с нагрузками, но и вести себя так, словно я смертельно болен, смысла не вижу. – Поверь, осторожность никогда лишней не бывает, Слава. Потому что даже в ложке с водой можно захлебнуться. – Это не мой случай, – отмахнулся я, и приняв вертикальную позу, обнял Германа за шею, прикоснувшись губами к ушной раковине, – И если уж на то пошло, то захлебываться я предпочитаю только от восторга, – шепнул я, почувствовав, как Герман едва заметно вздрогнул, после чего прижал меня к себе крепче, оставив поцелуй на виске. – Я просто не хочу, чтобы ты подвергал себя риску, – произнес он. – Боишься, что со мной опять случится что-то из ряда вон? – Боюсь, что в следующий раз не успею тебе помочь, – прозвучало честное признание, которое заставило меня непроизвольно поежиться. Не знаю, как объяснить, но я ощутил липкий страх, словно надо мной реально завис дамоклов меч, а я в силу своей беспечности не заметил этого. Не в пример Герману, который как-будто что-то такое знал. То, что мне было пока неизвестно. Настолько тревожно прозвучали его слова. – Ладно, уговорил, прикую тебя к себе наручниками, и будем ходить с тобой так до скончания века, – решил отшутиться я, хотя неприятное чувство, обозначившее на краю сознания намертво прилипло ко мне, не желая покидать. И серьезный взгляд Германа, не прореагировавшего должным образом на видовую шутейку, не добавлял спокойствия, заставляя чем дальше, тем больше чувствовать нарастающее беспокойство. – Просто пообещай, что будешь осторожен, – попросил Гера. – Ладно, – пришлось согласиться и не выпендриваться. – Обещаю. Я поднял ладонь вверх, показывая, что действительно готов идти на компромисс. Герман кивнул, самую малость расслабившись. – Хорошо, – ответил он, и оставив короткий поцелуй на моих до сих пор саднящих губах, выпустил меня из своих обьятий. – Уже бежишь? – справился я, наблюдая за тем, как он приводит себя в более-менее божеский вид после нашего активного общения. – Валентин Александрович отпустил буквально на пару минут, и я на самом деле шел просто устроить тебе разбор полетов и отправить домой. Но, план пришлось скорректировать, – совсем по-мальчишески улыбнулся Герман, отчего у меня в груди снова сладко заныло. – Жаль, – взгрустнул я. – Хотел бы, чтобы твой осмотр меня затянулся? – Мне обязательно отвечать на этот вопрос? – приподнял я бровь. – Ну.. Герман сделал вид, что задумался, отчего я хмыкнул: – Конечно, хотел бы. Но прекрасно понимаю, что здесь не самый лучший вариант. – Тогда, предлагаю встретиться у меня сегодня после работы. – А как же мой отдых? – вопросил я. – Ты же только что распылялся, что мне надо больше отдыхать. – Я и не беру свои слова назад. Просто отдых тоже бывает разный, – загадочно ответил Герман. – Если обещаешь, что я после этого выживу, то я не против. – Обещаю, что сделаю все, чтобы сохранить твою жизнь, – произнес Герман без тени сомнения в голосе, словно реально вознамерился выполнять роль моего ангела-хранителя в случае чего. – Ну, тогда я спокоен, – кивнул я, улыбнувшись.. С такой уверенностью, которую вкладывал Герман в свои слова, не было никаких сомнений, что моя жизнь в надежных руках. Отпустив своего насытившегося и явно подобревшего мужчину, я вынужден был вернуться к прерванному нудному занятию. Однако работать совсем не хотелось. И дело было даже не в охуительном сексе, который я совсем не планировал, но в итоге получил, и который сильно меня расслабил, а в том, что я очень сильно пропотел в процессе жаркого соития, и теперь чувствовал себя очень дискомфортно. Липкий пот, конечно, высох, но чувство, что мне было бы неплохо сполоснуться, осталось и зудело ярко-выраженным желанием сходить в душевую, чтобы немного освежиться. Собственно, проблемы никакой не было, позволяло и время и возможность как рядовому сотруднику посетить душевую и воспользоваться предоставляемой клубом услугой. Единственное, что немного останавливало – небольшая слабость и наметившаяся небольшая тошнота. Так-то ничего сверхестественного, оставшееся послесловие от моего неудачного столкновения с гопниками, но все же меня этот момент не сильно, но напрягал, и я сомневался, стоит ли совершать променад по задуманному маршруту. Сомневался минут пять, но в итоге решил все же сходить. Ибо я всегда был очень чистоплотным, и ощущение, что если я не помоюсь, покроюсь мхом, стало расти, донимая в разы сильнее. – Ладно, схожу. Буквально минут пять и назад, – вслух произнес я, словно пытаясь тем самым убедить себя, что ничего не случится. Ведь в целом я себя чувствовал вполне сносно. И уж проделать такой короткий путь было задачей совсем несложной. Несложной, для человека в полном здравии, а не для того, кто, считай, лишь вчера покинул больничную койку. Но этот момент я благополучно продолжал игнорировать, направляясь в сторону нулевого этажа. Ведь я, как сказал ранее, был человеком взрослым и прекрасно знал, как лучше будет именно для меня. И я так искренне считал вплоть до того момента, когда проведя недолгое время в душевой, не направился назад. Посвежев и преисполнившись сил, как мне казалось, под самую макушку, из-за того, что меня после душа покинула легкая дурнота, я взял курс на выход из бассейна. И когда мне оставалось пройти всего ничего, то самое нездоровье, о котором меня предупреждал Герман, и на которое я закрыл глаза, дало о себе знать. Резко и так неожиданно, что я и сообразить не успел. В голове помутилось, из-за чего чёткая картинка выхода стала стремительно плыть. Ноги в один момент ослабли и я, не в силах держать равновесие, стал заваливаться в сторону. И можно было бы надеяться на благополучный исход, если бы не одно очень существенное “но” – мое тело неумолимо падало не на кафель, а прямиком в бассейн. С водой. Мысль эта отозвалась вспышкой ужаса в душе, ведь плавать я не умел, а учитывая, что мое состояние было и так далеко от отличного, шансы на то, что я выгребу из смертельной западни, приравнивались к нулю. Это было последним, что пришло в мою туманную голову, перед тем, как надо мной сомкнулась вода, и спустя пару мгновений вялых конвульсий, меня покинуло сознание… …Шум, очень далекий, но постепенно усиливающийся пробивался в мое сознание, пытаясь вернуть в режим “живой человек”, но я был словно отдельно от своего тела, все еще паря где-то над землей, пока не почувствовал как в груди, скованной тяжестью, наметилось какое-то движение, которое направилось вверх наружу, после чего последовал сильный кашель, сопровождающийся спазмом, до жутких рвотных позывов. Вода, которой я успел вдоволь нахлебаться, покидала мое тело, оставляя после себя сильное жжение в области грудной клетки и горла. Когда вся жидкость вышла, я смог разлепить веки. Расфокусированный взгляд через дрожащие ресницы остановился на Германе, склонившемся надо мной, губы которого практически бесшумно повторяли что-то. Как только наши глаза встретились, он замолчал, неотрывно глядя на меня. Выражение ужаса и паники, сменилось робкой надеждой, и спустя миг, когда пришло осознание, что все обошлось, он заключил меня в такие крепкие объятия, что мне показалось, что пара глотков воздуха, которые я успел вдохнуть, тут же вышли из моих легких. – Слава… Славка, господи, Слава… Шептал Герман бессвязное, продолжая крепко меня сжимать, покачиваясь из стороны в сторону, словно баюкая в своих руках. Я же испытал невероятное облегчение и огромную благодарность за то, что он непостижимым образом снова оказался рядом, хоть вероятность эта была слишком мизерной. И когда я уже попрощался с жизнью, Герман спас меня, вытянув в последний момент. – Гер, – просипел я, все еще испытывая жуткий дискомфорт в горле. Герман мотнул головой: – Молчи… Не надо, – сбивчиво ответил он. – Не надо, прошу.. Я кивнул, не став продолжать. На самом деле, мысли определенной толком и не было, просто первое, что сорвалось с губ, было имя любимого человека, который обнимал меня сейчас так, словно я был самым дорогим сокровищем в мире. И этим грел мое замерзшее нутро, делясь своим живительным теплом. Спустя пару минут, в бассейн, смеясь, зашли Клим с Ильей. Увидев развернувшуюся перед ними картину, смех моментально прервался, и парни буквально подлетели к нам. – Что случилось? – справился Илья, присев рядом. Вопрос очевидно адресовался не мне, а Герману. Потому как, что-то мне подсказывало, выглядел я сейчас не самым лучшим образом. Да и мокрые насквозь одежда с волосами как бы прозрачно намекали, где я побывал совсем недавно. А в силу того, что Илья был в курсе о моем неумении плавать, догадаться что к чему было несложно. – Слава… сорвался в воду, – бесцветным голосом отозвался Герман. – Так… и в чем проблема? – не понял Клим. – В том, что Слава не умеет плавать, – пояснил Илья. – Бля, как так вышло? Плохо стало?? – правильно догадался он. – Да, – коротко, не вдаваясь в подробности, ответил Герман. – Может, врача? – поинтересовался Клим, предложив наиболее оптимальный вариант. – Не надо врача. Все в порядке, – еле слышно произнес я, шумно дыша Герману в район шеи. – Уверен? – поинтересовался Илья. – Может, так только кажется. Мы не можем знать наверняка. Все же ты совсем недавно вышел из больницы. Не успел оклематься, вот и подурнело… – Я в норме, – выдавил я, видать не слишком убедительно, потому что Илья и не думал сдаваться. – Ты чуть не погиб, Слава! Это не шутки, – вышел он на эмоции. Герман, до этого качающий меня на руках, на секунду замер, перестав дышать, словно лишь только сейчас осознал, чем все могло окончиться, если бы он не оказался так вовремя в бассейне. – Илюх, не нагнетай, – попросил Клим, стоящий рядом. – Вячеслав Игоревич сам врач, если ты вдруг забыл. Он в курсе, что делать и как. И если говорит, что врач не нужен, то значит так и есть. Главное сейчас, что никто не умер, и Вячеслав Игоревич в порядке. В порядке же? – словно на миг усомнился Клим, обратившись не то ко мне, не то к Герману, руки которого после высказанных слов чуть крепче сжали меня, и вдруг неожиданно ослабили хват. – Обязательно будет в порядке, – ответил он. – Я сделаю все для этого. Произнесенная фраза могла бы успокоить меня и вселить уверенность в том, что мне реально больше нечего бояться, я под надежной защитой. Но этого не случилось. Возможно потому, что в голосе Германа я уловил ноты мрачной решимости, которые отозвались во мне призрачным волнением, что произнесенные слова были предвестником перемен, которые я никогда и ни при каких обстоятельствах не хотел бы впускать в свою жизнь. И крепкие руки, переставшие удержать меня, как самое дорогое, свидетельствовали о том, что я был как никогда прав. Следующие пару недель я с нарастающим чувством отчаяния наблюдал за тем, как каждый день по капле ворует тепло и необыкновенное взаимодействие из наших с Герой отношений. Сперва эти признаки были не слишком очевидными. Герман просто как-будто немного отстранился. Мог не зайти ко мне в перерыве, аргументируя это тем, что на носу международные соревнования, вечером часто ссылался на усталость, из-за чего секс благополучно переносился до лучших времен, потому что “если что-то делать, то только в полную силу, а не вполноги”, был очень немногословен и вообще скуп на проявление хоть каких-либо живых ярких эмоций. На мое участие в попытке выгадать что стряслось, он в очередной раз делал отсылку к гребанной подготовке к соревнованиям. Я закусывал губу, понимая, что все его оправдания шиты белыми нитками, потому что раньше ему никогда не мешала усталость, какой бы существенной она ни была. Он всегда был полон сил и горел желанием в любое время и месте уединиться со мной в каком-нибудь укромном уголке. Такое неумелое вранье меня безумно расстраивало. Потому что истинная причина замалчивалась, из-за чего мое воображение подкидывало мне варианты охлаждения в наших отношениях один хуже другого, из-за чего я начал сильно стрессовать. Герман же словно не видел этого, и продолжал придерживаться новой линии поведения, целенаправленно этим меня добивая. Часто после тренировок мог пойти в кафе с ребятами, пренебрегая временем, которое мы могли бы провести вместе. Бог, с ним с сексом, я уже забыл, когда у нас в последнее время он был. Я даже готов был смириться с его полным отсутствием. Но побыть вместе с любимым человеком, просто рядом, рассчитывая хотя бы на беседу по душам, я же мог?? Однако глядя на неприступного, больше похожего на кусок льда, непробиваемого Германа, отвечал на заданный вопрос – не мог. Не с этим чужаком, заменившим моего теплого отзывчивого, безумно обаятельного парня. Не с тем, кто в мгновение ока превратился в бесчувственного эгоиста, полностью игнорирующего мои переживания, которые, к слову, у меня совершенно не выходило скрывать. И отмахиваясь от того факта, что отношения – это не пустой звук, и в них должна быть та самая трогательная, чуткая составляющая, которой теперь не было и в помине. К концу третьей недели беспрерывных страхов и сомнений, я окончательно поник. Надежда на то, что внезапный страшный период закончится, угасла окончательно, и я перестал обманываться. Нужно было посмотреть правде в глаза, которая заключалась в том, что происходящие перемены взялись не с потолка и не были связаны ни с какими соревнованиями. Дело было совершенно в другом. А еще не лишним было принять очевидную истину, что чуда не произойдет, и взявшийся из ниоткуда пиздец не рассосется сам собой. Надо было предпринимать серьезные шаги, чтобы попытаться хоть как-то выйти на след того, что послужило толчком к переменам, и хотя бы попробовать исправить это, раз Герман об этом не думал, судя по говенной прогрессирующей отрицательной динамике в его поведении. Наверное, он искренне считал, что все его отговорки прокатят, и я ничего не замечу. Не замечу того, насколько сильно изменилось его отношение ко мне, как сильно мы отдалились друг от друга за такое короткое время. Но я, слишком чутко реагирующий на любые, даже самые скрытые проблемы, не смог не заметить. Потому что выбранная хреновая линия поведения Германа сперва не очень явная, расцветилась всеми цветами радуги и продолжала лишать меня покоя, как тот вампир высасывая моральные силы. Долго в таком режиме существовать нельзя было. Должен был наступить предел. И он наступил. Причем так внезапно, что это в какой-то мере явилось неожиданностью и для меня самого. Потому что я обычно перед тем как что-то предпринимать, долго вынашивал план дальнейших действий, чтобы не дай Бог не испортить возможный положительный результат. А тут просто упала планка. И я не сдержался, вывалив Герману все в лицо с разбега. Готов был к любым оправданиям с его стороны, и даже приблизительно знал, что отвечу. Вот только разговор пошел совсем по другому маршруту. И услышав то, что мне сказал Герман, я понял, что это конец, и ни о каком нашем с ним светлом совместном будущем речи не идет. Очередной вечер пятницы ознаменовался давящей головной болью и желанием просто отправиться домой, чтобы хотя бы немного отлежаться и прийти в норму, но я решил забить болт на это маленькое неудобство. Потому что мне жизненно необходимо было увидеть Германа и просто побыть с ним какое-то время наедине. Последнее время мы так сильно отдалились, что для меня любая возможность побыть с ним рядом приравнивалась к настоящему джек-поту. Но она же была моей болью. Потому что я прекрасно видел, как он холоден. Как сильно он не желает идти на полноценный контакт и как торопится как можно быстрее покинуть мою компанию. И у меня от этого сердце кровью обливалось. Потому что я чувствовал, что мне словно перекрыли кислород, заставляя задыхаться. Мне не хватало Германа. Так сильно, что выть хотелось. А после пойти прижать его к стене и вытрясти признание. Потому что сил не было смотреть на то, как наши чувства корчась в агонии медленно и мучительно умирают. Но я не представлял, как именно это сделать. Все традиционные мягкие методы я испробовал, превратившись в крота, который все время рыл в направлении истины, пытаясь окольными путями выяснить, что заставило Геру так сильно измениться. Однако он старательно увиливал от прямого ответа, и продолжал делать вид, что все в порядке. В порядке не было, и с каждым днем становилось только хуже. Хотя хуже, по моим ощущениям быть уже не могло. Мы элементарно превратились в простых знакомых, которых словно никогда ничего не связывало. Я взглянул в окно и поморщился от мрачной картинки за стеклом. Сегодня был один из тех дней, когда шел ливень и дул сумасшедший ветер, и улица постепенно превращалась в аналог Венеции. На душе было так же скверно, и мне сегодня как никогда хотелось компенсировать чувство холода, прочно обосновавшегося внутри, капелькой тепла. Я посмотрел на экран смартфона и взяв гаджет в руки, разблокировал. Привычный выученный наизусть набор цифр палец набрал на автомате. Долго ждать ответа не пришлось. – Я слушаю, – спустя пару гудков произнес в динамик Герман. – Не отвлекаю? – справился я. – Немного, – ответил сухо тот. Еще один ржавый гвоздь от столь сухой отповеди вонзился в мое сердце и дополнил уже существующую там многочисленную коллекцию. – Можешь… забежать ненадолго? – вопросил я, ненавидя себя за жалобный тон. Так не хотелось выпрашивать внимание, но у меня не получалось иначе. Ведь холод жрал меня изнутри, и душа требовала хотя бы немного ласки, которая была в состоянии меня согреть. – Разве что совсем ненадолго. Мне действительно некогда, Слав. Я закусил губу. – Надолго не задержу, – вырвалось хриплое у меня. – Сейчас буду, – не меняя интонации, произнес Герман и сбросил. Я сглотнул тугой комок, чувствуя, что близок к истерике. Блять, почему он это делает?? Зачем издевается?? Стук в дверь спустя минуты три, заставил меня резко подобраться и нацепить на лицо корявую нейтральную маску. – Войдите, – произнес я. Герман резко открыл дверь и прошел внутрь, плотно прикрыв за собой дверь. – Что-то срочное? – поинтересовался он буднично, как-будто мой жалкий болезненный вид, который совершенно не выходило скрыть, был ему вообще побоку. Я хотел сказать, что очень соскучился и просто хотел его увидеть, не надеясь на что-то большее, но нервы сдали и с моих губ слетело: – Я больше так не могу… Герман уставился на меня пронзительным взглядом, не торопясь с ответом. Но спустя мгновение, все же спросил: – Как? – Так, словно ничего не происходит. Словно не вижу, что ты стал другим, словно не вижу, насколько стал чужим, – выдохнул я, чувствуя, как глаза начинает ужасно жечь. Герман промолчал, хотя по идее я должен был получить хоть какое-то опровержение. Но его не последовало, и я решил продолжить, коли начал. Терять было уже все равно нечего. – Не знаю, почему мы продолжаем играть в пару, если между нами уже давно ничего нет. Тебе нравится смотреть на то, как я схожу с ума от неизвестности? Нравится видеть как меня ломает, Гер?? – Нет. – Тогда почему ты просто не скажешь мне, что случилось? Я гребаные три недели медленно подыхаю, наблюдая, как ты отдаляешься, а тебе все равно. Тебе просто плевать. Ты не видишь меня в упор, и только продолжаешь своим равнодушием добивать. Ты понимаешь, что с такими темпами я заработаю себе инфаркт или инсульт?? Так не лучше ли просто разорвать отношения, и не мучить ни себя, ни меня? Герман стоял не шевелясь, прикипев ко мне взглядом, и я впервые не мог понять, о чем он думает. Хотя раньше с этим у меня никогда не возникало проблем. – Ты прав, – раздалось страшное от него. Я застыл, словно примерз к полу, хватая ртом воздух. – Прав?... – еле шевеля губами повторил я эхом, не веря в то, что услышал. – Да. – Как это? – заморгал я часто, чувствуя, как ноги становятся ватными, а к горлу подкатывает тошнота, – Я не понимаю… Ничего не понимаю. Почему? – Потому что понял, что больше не хочу обманываться, и делать вид, что у нас все хорошо. – В смысле, делать вид? У нас еще совсем недавно и было это самое хорошо. Было же… – ответил я, чувствуя, как мне натурально дурнеет. Внутренности сковал лед, и накатила резкая слабость. – Не было, – мотнул головой Герман. – Я просто очень старался сделать все, чтобы ты так думал. – С какой целью?? Зачем? – вопросил я дрожащим голосом. – Не хотел отпускать тебя в свободное плавание. Да и… мне стало тебя жалко. Ты мне признался в любви, и я подумал, попробовать стоит. Возможно со временем я смогу ответить тебе взаимностью. Но, видимо, переоценил свои силы. – Вранье! Я чувствую фальшь за версту! Ты был искренним в своих чувствах. Такое нельзя подделать! – повысил я голос, не понимая, зачем он дает заведомо ложные показания. – Ты просто очень хотел этого, Слава. Поэтому обычное влечение принял за более серьезные чувства, – продолжил настаивать на своем Герман. Я же реветь хотел, слушая его спокойный голос и видя непроницаемое выражение лица. Моя уверенность в том, что он лжет, сильно пошатнулась, и я почувствовал, что отчаяние забирает бразды правления у сильно поистрепавшейся за прошедшее время выдержки. Слезы стали скапливаться в уголках глах, приближая меня к полноценному нервному срыву. Но я продолжал держать лицо, прилагая титанические усилия. Господи, все, что сейчас творилось больше походило на какой-то жестокий розыгрыш, а не на реальность. Во всяком случае, я отказывался верить в то, что со мной это происходит наяву. – Я не верю тебе, – упрямо мотнул я головой. – Ты специально это говоришь. Пытаешься накормить меня выдуманными липовыми причинами, но я чувствую, что здесь что-то не так. – Ты можешь верить во что угодно, и думать так же, Слава, но я говорю, как есть. Этот разговор состоялся бы в любом случае, потому что я и сам устал тянуть эту лямку. Да и хотелось быть с тобой честным. Потому что ты прекрасный парень и заслуживаешь самого лучшего. – Если так, как ты говоришь, то скажи правду, Гер. Пожалуйста. Я не спятил и не придумал все то, что между нами было. И что бы ты не говорил, чувство глубокой искренности было у нас. Я помню все твои слова, сказанные мне, все до единого прикосновения… Я помню, как ты на меня смотрел. Это все было, и длилось достаточно долго, чтобы убедить меня в том, что между нами только физиология, и ничего больше. А стало разваливаться по непонятной мне причине совсем недавно, когда… Я резко замолчал, вспоминая, когда впервые почувствовал перемены в поведении Германа. В день моего избиения в парке, но тогда он быстро смог прийти в норму и его отстраненность быстро прошла. А вторая волна накрыла, когда я чуть не утонул в бассейне. Я до сих пор помню, сильнейший испуг на лице Германа, и его сбивчивый шепот. И вроде бы все завершилось благополучно, но очевидно это событие запустило необратимую реакцию, в результате чего Герман стал неумолимо отдаляться. “По причине страха перед потерей близкого человека” осенило меня, “ведь однажды у него уже такой эпизод в жизни был. И недавно чуть не произошел снова." Возможно, Герман таким образом пытался избежать новой боли. Как же я раньше не догадался! – Слав, я понимаю, что поступил как мудак по отношению к тебе, но то, что ты говоришь… – Это потому что я чуть не погиб? – перебил я Германа, озвучивая мысль вслух. Его взгляд на секунду приобрел растерянность, как будто бы я своим предположением сумел пробить брешь в надежно выстроенной стене наносного безразличия, вот только он очень быстро взял себя в руки и маска идеального тотального покерфейса вновь поспешила занять место на его лице. – Признаю, я тогда перепугался очень сильно. Да и кто бы не перепугался? Ты для меня в любом случае не чужой человек. Но все закончилось благополучно. Хвала Всевышнему. Почему ты решил, что это могло как-то повлиять на мое решение… – Потому что ты уже однажды проходил через это. С Лексом, – ответил я, понимая, что выбора в сущности нет, и мне придется сказать то, что я надеялся, говорить не придется. Боялся слишком резкой реакции Германа на упоминание имени, которое до сих пор могло вызывать у него фантомные боли. И видя, как закаменел Гера после услышанного, я понял, что не зря избегал этой темы. – Откуда ты знаешь про него? – спокойно вопросил он, однако у меня от плохо скрытого льда в голосе пошли мурашки по коже. – Это не имеет значения, – ответил я. – суть не в этом. – Да нет, как раз в этом и заключается суть, Слав, – произнес Герман, и по моей спине скатилась капелька холодного пота от того, как сильно он изменился в лице. Не было никаких сомнений, что я причинил ему сильную душевную боль, жестоко сорвав корку с раны, которая слишком долго кровила и затянулась лишь недавно. Но, может, оно было к лучшему, ведь скрывая такой важный эпизод своей жизни, лучше Герману точно стать не могло. Рано или поздно замалчивание не проработанной проблемы все равно дало бы о себе знать. Так лучше пусть сейчас, по горячим следам. И даже если Герман будет на меня кричать, расплескивая горечь от давней потери, я готов был стерпеть, лишь бы это хоть как-то помогло ему понять, что я рядом, и никуда не собираюсь уходить. Что одна страшная потеря, вовсе не означает, что ему придется пройти через это снова. Я задержал дыхание и приготовился огребать по первое число, в результате неминуемого разбора полетов. Однако крика не последовало, к моему огромному сожалению. Потому что слова, которые Герман приберег для меня, полностью шли вразрез с тем, что я себе представлял. – Ты интересовался причиной. Почему я не хочу продолжать отношения? По-прежнему жаждешь узнать правду? Готов услышать как все обстоит на самом деле? Стало до ужаса тревожно и мелькнула предательская мысль отказаться от этой затеи, потому что я понятия не имел, о чем именно скажет Герман. Но я сцепив зубы кивнул. Пусть говорит. Герман вымученно усмехнулся: – Потому что до сих пор не забыл Лекса. И раз уж ты в курсе этой истории, то пора сказать как все обстоит на самом деле, – он сделал паузу, словно пытаясь собраться с силами, после чего продолжил. – Я думал, что возможно со временем получится заменить его. И когда встретил тебя, понадеялся, что именно с тобой смогу снова стать прежним. Смогу быть живым… каким был с ним. Но недавно понял, что так как с ним, ни с кем не будет. Все свои чувства я отдал ему. И мой лимит исчерпан. А обманываться самому и врать тебе сил больше нет. Да и смысла тоже. Вот в чем заключается суть, Слава, – закончил он и замолчал, смотря на меня такими родными, но одновременно чужими глазами. И знаете, наверное я бы сейчас выбрал снова встретиться с теми отбросами в переулке, и быть избитым в разы сильнее, чем испытывать ту боль, которая остервенело вгрызалась в мою душу сейчас от каждого произнесенного Германом слова. Потому что своим признанием он просто лишил меня всякой надежды, что можно что-то исправить, изменить хоть как-то. Может не сразу, постепенно, с двойным усердием ища новые способы вернуть моего Германа, которому я был по-настоящему небезразличен. Но… видимо я правда принял желаемое за действительность. И все это время никакого моего Германа не было. Был тот, кто просто вынужденно подстраивался под мои желания, не переставая думать совершенно о другом человеке. О том, кто давно покинул наш мир. Я тяжело выдохнул, понимая, что наверное у меня с самого начала не было ни единого шанса, ведь я пытался занять место в сердце, которое билось только для него одного. А конкурировать с призраком я попросту не мог. Силы были неравными. – Теперь ты стал далеким и чужим И встречи наши скоро позабудешь Мне хочется назвать тебя своим За то, что ты им никогда не будешь… Продекламировал я кусочек стиха, который всплыл в моем сознании и лег на кончик языка, делая горечь от утраты любви еще более насыщенной. – Прости, Слава… – произнес Герман, наверное впервые за долгое время одарив меня хоть какой-то живой настоящей эмоцией. Пусть это и было ненужное мне сожаление. Я кивнул, посмотрев на него в упор. В душе боролось желание просто отвернуться и позволить ему уйти, но я решил иначе. Решил сделать все для того, чтобы наше расставание не стало тем самым неприятным эпизодом, который не хочется вспоминать с чувством отвращения и желанием стереть во что бы то ни было из памяти без возможности восстановить вновь. Да, знаю, что для многих такой шаг мог бы показаться жалким и совершенно неприемлемым, что большинство выбрало бы вариант послать на хрен и не вспоминать того, кто безжалостно растоптал нежные хрупкие чувства. Но я так не умел. Потому что был другим человеком. До одури сердобольным и неприлично понимающим. Я всегда находил причину, способную оправдать человека, и никогда не держал обиды. В ситуации с Германом все это умножалось на два. Потому что, несмотря ни на что, я любил его. Мои чувства все еще жили во мне, хоть и не были нужны ему. Но в этом совсем не было его вины. Ведь притворяться вечно он бы не смог в любом случае, а игра в любовь не нужна была мне. Поэтому мной было принято тяжелое решение закончить наши отношения, поставив красивую точку. Даже если эта самая точка была для меня самым настоящим контрольным выстрелом в голову. Я медленно, практически не чувствуя ног, подошел к Герману: – Мне жаль, что так вышло с Лексом. Правда, – произнес я, встав напротив, чтобы иметь возможность видеть его максимально близко, запомнить каждую черточку. – Видимо, он действительно был необыкновенным человеком, который делал тебя счастливым. Жаль, что… я не могу стать для тебя таким, и быть заменой, пусть и не самой лучшей, – я сглотнул, моля себя держаться и выстоять во что бы то ни стало. – Я только… у меня будет к тебе большая просьба… Шумный выдох вырвался против воли. – Прошу, не хорони себя, Гер. Ты даже не представляешь, как возле тебя тепло, когда ты счастлив. Мне кажется, ты целый мир можешь согреть. И то, что маленькая частица тепла была в наших отношениях, говорит о том, что не все потеряно. Ты обязательно встретишь кого-то, кто сможет зажечь в тебе былой огонь. Просто я оказался не тем человеком. Не смог помочь тебе. Но этот самый особенный человек обязательно будет в твоей жизни. Поверь, я знаю, о чем говорю. Ведь в моей жизни такой человек был. Ты. И только уже за это я хочу сказать тебе спасибо. Я потянулся вперед и обнял Германа. На прощание. Так хотелось сохранить это последнее объятие в памяти. До мелочей. Чтобы стереть момент с болезненным признанием, и вспоминать Германа с щемящей нежностью, когда тоска займет место в душе и станет совсем невмочь. Разжимать руки безумно не хотелось, все внутри болело и дергало от одной мысли, что это конец, и мы с Германом больше не будем вместе. Но мои желания в данную минуту не имели никакого значения, поэтому отпустить все же пришлось. Утекающее сквозь пальцы время подталкивало к прощанию. Я мазнул губами по колючей щеке, последний раз вдыхая родной запах, и отошел на шаг. – Ну… можешь идти, – произнес я спокойно, тем не менее чувствуя, как в груди рвется на куски сердце. – Валентин Александрович наверное уже потерял тебя. “Нет, он просто выпустил Геру из вида на время. Потерял его я”. От этой мысли грудную клетку пронзила острая боль, и по лицу пробежала судорога, но я стоически боролся с собой, заставляя терпеть. Герман кивнул, и задержав взгляд на мгновение на мне, разорвал незримую тонкую нить, что нас связывала, покинув мой кабинет. А я остался. Один. И чувство было такое, словно у меня не осталось вообще ничего. Только выжженное поле. Как-будто от меня отрезали половину и бросили существовать в таком неполноценном виде, испытывая боль в том месте, где безжалостно прошлось лезвие. Я словно пьяный дошел до своего места и опустился на стул. Взгляд уперся в одну точку, и я выпал из реальности, зависнув в тягучем моменте. Не знаю, сколько так просидел, но когда пришел в себя, рука машинально потянулась за листом A4. Положив его перед собой, я взял ручку, смотря на все еще чистый лист, на котором уже спустя пять минут будет написано заявление по собственному. Сжигать мосты – так наверняка. Ведь теперь я не мог здесь работать. Нестерпимая душевная боль просто не позволит видеть Германа рядом, и знать, что я не смогу к нему отныне прикоснуться. Не смогу чувствовать… “Мужчины не плачут.” Слова, которые были знакомы всем без исключения, и которые активно возводились в ранг истины. Только не всегда это было так. Когда боль становилась слишком сильной, мужчины плакали. Просто делали это вдали от посторонних глаз, когда свидетелем их слабости становилась лишь тишина комнаты. Моя тишина ласково гладила меня по голове и плечам, пока я, прикрыв лицо руками, тихо плакал, давая волю долго сжерживаемым слезам по безвозвратно потерянному…