Красное дерево

***

      Сон пришел к Расти уже под утро, когда ночная мгла стала серой.             Предрассветный туман поплыл над рекой, птицы завозились в кустах дикой смородины на опушке леса. Роса легла на зелёный луг. В курятнике очумелый со сна петух встряхивал крыльями, готовясь продрать горло. И в этот неверный час, между ночью и днём, на грани яви и забытья приснилось Расти странное дерево с тонкими узловатыми ветвями, старое и страшное, с листьями красными, будто их обмакнули в кровь. И в шелесте кроны слышался тихий зов: — Расти-и-и…       Расти хотел подойти ближе, но не мог сдвинуться с места: ноги цеплялись за землю, словно тысячи погребённых мертвецов держали их. — Расти.       Легкие жгло ядом, а на ладони у него танцевало извечное Пламя-без-хозяина. — Расти!       Мир покачнулся. Налетел ветер, дерево закачались, ветви зазмеились как живые, опустились к земле и поползли меж камней. Белые камни, вывернутые из земли чудовищными ожившими побегами, покатились Расти под ноги, зияя провалами глаз, оскалившись безгубыми ртами. И тогда Расти понял, что это — черепа. И все валуны под его ногами, припорошенные песком, едва скрытые жухлой травой — на самом деле — черепа.       Пламя поползло по руке вверх, Расти хотел смахнуть его и не вышло: плечо обожгла боль. Время кончилось. Как кончается вода в кувшине или зерно в жерновах. Вышло и хоть плачь. — Расти-и-и…       Расти распахнул глаза, рывком сел на лавке. Потревоженный кот зашипел, выгнул спину и мягким прыжком соскочил на пол. Кузнец Горнвальд спал, укрывшись, по обыкновению, медвежьей шкурой, и его грузная фигура в полутьме избы напоминала дышащий валун.       В углу избы темнели ларь для муки, верстак, сундук с инструментами. Стол, в преддверии дня Плетения, ещё с вечера соседка, добрейшая сваха Ниита, покрыла белой скатертью и положила посередке свежую можжевеловую ветку. — Стар я — узел судьбы сплетать с чужой судьбой, — громыхал кузнец, — очнись. Да и мальца ради молодухи не кину, сама знаешь. А он с норовом, не с каждой уживется…       Ниита отмахивались и каждое новое кольцо Великого Змея приходила класть кузнецу на стол веточку можжевельника. Отчего-то казалось Расти, втайне надеясь, что Горнвальд с той веткой в ее же избу и постучится. Уж больно влажно и желанно смотрела…       Расти опустился на тюфяк, сердце у него колотилось как бешеное. Увиденное во сне не шло из головы.       Все шестнадцать колец своей жизни он прожил в этой избе. Называл ее своим домом, кузнеца Горнвальда — дядькой, в душе считая отцом, смотрел, как тот вырезает ножом причудливые фигурки из дерева, сидя за тем самым столом. Но отчего-то родная изба внезапно показалась Расти чужой, и ужас скользким комком встал в горле.       Мысли путались. Явь мешалась со сновидением. Отогнать наваждение не получалось, и Расти подумывал идти в кузню да прогреть к дневной работе очаг, когда со стороны огорода камешек с тихим звоном ударил в слюдяное окно, потом второй.              Расти осторожно потянул створку на себя, выглянул и охнул: за избой, по колено утопая в сорной траве, стоял Линд и широко улыбался. Махнул, мол, выходи, приложил палец к губам — тихо.       Не раздумывая ни минуты, Расти соскочил со скамьи и крадучись, выскользнул за порог.       В деревне Линда сторонились. Жил он на отшибе в доме старой ведуньи Виреньи. Учился у нее знахарству и ворожбе, но каждый, кто не был слеп, видел внешнее сходство между красивым светловолосым юношей и князем Старвордом, хозяином местных земель. Бабки, стирая белье у реки, шептались, что Линд — бастард, кинутый матерью у порога деревенской ведуньи. Что отцу до него дела нет, и что с гнилым семенем лучше свое не мешать, и детям с Линдом знаться не надо.       Что такое «бастард» Расти долго не понимал, пока не спросил Горнвальда. А выслушав, задал главный вопрос, внутренне трепеща: — Значит, мне нельзя с ним говорить?       Горнвальд нахмурился. Хмурился он страшно — кустистые брови как две злые мохнатые собаки сходились над переносицей, и каждый раз Расти чувствовал себя блохой, хотя руки на него Горнвальд за всю жизнь не поднял ни разу. — С чего вдруг? Или думаешь, его вина в том, от чьего он семени?       Расти эти слова запомнил. А с Линдом было легко, как бы кто не косился и не шептался за спиной, мол сошёлся сирота с бастардом. Линд не смотрел на Расти свысока. Не смеялся над ним, не звал оторвышем. Линд отлично стрелял из лука. Магия его слушалась, забавные огоньки, что он пускал из ладоней, напоминали Расти искристые паутинки, плавающие в воздухе. Линд мог долго рассказывать, невесомо разглаживая листок на ладони, от каких хворей тот помощник. По заливистой трели узнавал птиц, поющих в зарослях, и мог задорно засвистеть в ответ. С Линдом лес будто оживал. И как бы Горнвальд не ругался, Расти не мог устоять и сбегал вместе с Линдом, каждый раз, когда тот по поручению ведуньи шел собирать травы.       Сейчас же, глядя на высокие сапоги и плотный плащ Линда, Расти пожалел, что поторопился и не захватил с собой хотя бы куртки.             Утренняя прохлада лезла за шиворот и может из-за нее, а может, из-за улыбки друга, страх, владевший Расти, навеянный сном, наконец отступил.       Линд подумал, вероятно, о том же, стянул плащ и набросил Расти на плечи. Шикнул и поманил за собой: по тропинке дальше от избы. — Не попадет тебе?