Лепестки роз у твоих ног

Антона буквально распирало от счастья. Его вело, словно по струне, от одного только факта: Ламасова смеялась над его шутками, ловила его взгляд и — самое главное — не отдёрнула руку, когда он коснулся её ладони. Это была такая мелочь, но именно в мелочах рождалось чувство настоящего триумфа. Антон шёл рядом с ней, чувствуя себя героем собственного романа, человеком, которому вдруг улыбнулась сама судьба. Проводив Веронику до дома, он замялся. Обычно ему не было свойственно стесняться: на вписках он позволял себе дерзости, обнимал девушек, отпускал пошлые шуточки и всё это давалось легко, без внутреннего сопротивления. Но сейчас было иначе: словно кто-то невидимый связывал ему руки. Вероника была иной. Не та, на кого можно «наехать» с нагловатой ухмылкой. Она была для него слишком настоящей, слишком хрупкой, слишком желанной. Возможно, потому что он впервые по-настоящему влюбился. — Ну, до завтра, — сказала она, смущённо улыбнувшись, и поправила рыжую прядь, спадавшую на лицо. — До завтра, — ответил он, и улыбка его вышла тёплой, честной, без привычной бравады. А потом произошло то, от чего сердце Антона едва не выскочило из груди: Вероника сама потянулась к нему — её губы мягко коснулись его щёки; лёгкое, осторожное касание — и всё внутри него вспыхнуло. Он готов был взлететь в небо, ухватившись за этот миг, но остался стоять на месте, с горящими щёками и странной слабостью в ногах. — Пока, — сказала она тихо и скрылась в подъезде. — Пока… — прошептал Антон и машинально коснулся ладонью щёки. Той самой, которую только что прикоснулись её губы. Он ещё долго стоял перед подъездом, словно не решаясь поверить, что это всё произошло на самом деле. А потом отправился домой, подхваченный странной смесью счастья и лёгкой растерянности. Квартира встретила его запахом благовоний — густым, терпким, с лёгкой примесью лаванды и чего-то сладковато-пряного. Это означало только одно: мама дома. Валентина умела так наполнять дом своим присутствием, что даже стены казались другими. Главврач в больнице, строгая и авторитетная на работе, дома она превращалась в женщину иной природы, верящую в карты Таро, гороскопы и тайные знаки судьбы. Она нарушала привычный стереотип врача-скептика. Уверяла, что у неё есть дар белой магии, что она умеет разговаривать со вселенной. Иногда Антон скептически хмыкал, иногда спорил, но бывало — верил. Слишком убедительно это жило в ней самой. И вся квартира дышала этим её миром. Трёхкомнатное жилище на втором этаже панельного дома выглядело неожиданно светлым и уютным. Здесь был хороший ремонт: ровные стены в мягких бежевых и светло-зелёных тонах, пол — тёплый паркет, на котором не скрипела ни одна доска. Но поверх всего этого — её почерк, особый колорит. Гостиная была просторной, с широким диваном, заставленным подушками в этнических чехлах. На стене — большое панно с изображением древнего солнца и звёзд, а рядом висели связки сухих трав, бережно перевязанные ленточками. На журнальном столике всегда стояла колода карт Таро в бархатном мешочке, рядом с ней — толстая свеча, восковая, с потёками, словно её зажигали слишком часто. Полки занимали книги: медицинские справочники соседствовали с астрологическими атласами, а работы по психологии — с эзотерикой и нумерологией. Кухня казалась продолжением этого волшебного хаоса: тут можно было найти стеклянные баночки с засушенными травами, расписные кружки с руническими символами и неизменный самовар на полке — не для чая, а скорее для атмосферы. Комната Антона была другой — более строгой, мальчишеской, — но и сюда проникло мамино влияние. Над письменным столом висел небольшой оберег в виде глаза — «чтобы отводить дурное». На полке рядом с учебниками по физике и химии лежала маленькая фигурка Будды, которую мама подарила «для гармонии». Спальня Валентины выглядела как настоящая обитель мистики: лёгкие занавеси из полупрозрачной ткани, свечи в канделябрах, зеркало в резной раме, перед которым стояла маленькая подставка с камнями — розовым кварцем, аметистом, горным хрусталём. Тут же висели астрологические схемы, и каждый угол дышал её верой в то, что за видимым миром всегда стоит другой — таинственный и не менее реальный. Всё это складывалось в атмосферу, в которой реальность и мистика переплетались так тесно, что трудно было понять, где кончается повседневность и начинается что-то большее. Для Антона эта квартира была одновременно домом и сказкой. Иногда раздражающей своей «лабудой», иногда — смешной, но чаще — успокаивающей. Ведь, как бы ни спорил он с матерью, возвращаться в её мир всегда было безопасно. Скидывая кеды у порога, Антон невольно усмехнулся: из ванной доносилось фальшивое, но энергичное пение матери. Валентина всегда пела громко, с чувством, как будто пыталась переубедить саму Вселенную в том, что у неё есть голос, достойный сцены. Дверь приоткрылась, и в коридор выглянула сама Валентина — с зелёной маской на лице, в банном халате, с мокрыми волосами, торчащими во все стороны. — О! Чего так поздно? — спросила Валентина, легко похлопывая кончиками пальцев по щёкам. — Гулял, — ответил Антон, вешая анорак на крючок. — С девочкой? — прищурилась она, заметив, как пунцовые щёки сына выдавали его лучше всяких слов. — Нет, блин, с мальчиком, — буркнул Вицин и, стараясь проскользнуть мимо, направился на кухню. — А то и с мальчиком, — подхватила Валентина с абсолютно серьёзной миной, а потом громко расхохоталась. — Главное — смазкой пользуйся. — Ма-ма! — Антон аж задохнулся от возмущения. — С девочкой я гулял! С девочкой! — Ну, я так и подумала, — протянула она с хитрой улыбкой и пошла следом. — Я её знаю? Валентина состояла в родительском комитете и частенько сопровождала класс на экскурсии. Она знала почти всех одноклассников сына — а иногда казалось, что и лучше чем он сам. — Вероника, — нехотя признался Антон, крутя в руках миску с какими-то заморскими хлопьями, которые мать упорно покупала вместо «нормальной еды». — Хм, — протянула Валентина, накладывая ему суп. — Не нравится она мне: скользкая какая-то. — Да нормальная, — проворчал он. — Можешь у карт своих спросить. Женщина поставила перед сыном тарелку и театрально упёрла руки в бока. — А вот и спрошу, — заявила она, задрав подбородок, и ушла в зал за колодой. Антон закатил глаза, но возражать не стал. Их отношения с матерью были особенными: близкими и дружескими, но при этом строгими. Она могла и тапком запустить, и полотенцем отхлестать, даже когда он стал на голову выше неё. Её строгость не умаляла тепла — напротив, именно в этом сочетании и рождалась странная гармония. Об отце он знал только то, что его «где-то нет». Валентина никогда не врала, но и подробностей не давала: говорила прямо: сама не знает, где он. Впрочем, скрывать ей было незачем — в её доме всегда царила честность, порой чрезмерная. Внешне Антон был копией матери: те же светлые волосы, те же тёмно-синие глаза. Возможно, от отца в нём тоже что-то было, но без его образа рядом угадывать это было невозможно. Сидя за столом, он доедал суп и наблюдал, как мать раскладывает карты Таро на бархатной скатерти. В такие моменты Антон испытывал странное раздвоение: частью души посмеивался над её «гаданиями», а частью — верил, ведь Валентина умела придавать своим словам вес. — Вот! — воскликнула она и ткнула пальцем в карту. — Шут. Говорила же я: ничего серьёзного. Ускачет она от тебя, сынок. Смотри: вот Император, а вот Дьявол! — А может, это я Император? — возразил Антон, отодвигая пустую тарелку. — Нет, сынок, — ласково, но твёрдо ответила она. — Ты дурак. — С чего это я дурак?! — возмутился он. — Потому что женщин выбирать не умеешь, — хмыкнула Валентина, собирая карты. — Пропадёшь же! Обует тебя красота какая-нибудь — и всё… Эх, был бы ты девочкой, куда проще бы всё было. — Ну, спасибо, мам, — цокнул языком Антон, вставая из-за стола. — Да я ж не в обиду, — оправдалась она. — Просто ты же всегда вляпаешься куда-то: то подерёшься, то ещё что. — Ага, а будь я девочкой, то в подоле принёс бы, — хмыкнул он, ставя посуду в раковину. — Ах! — театрально воскликнула Валентина, хватаясь за сердце. — Ещё скажи, что уже кого-то обрюхатил! Я для чего тебе презервативы в рюкзак кладу?! — Не знаю, мам, — хмыкнул Антон, включая воду, — мы с Пашкой ими воду набираем и с балкона кидаем. — Вот и останешься девственником до старости со своим Пашкой, — пробурчала она, но в голосе звучала явная насмешка. — Мааам, — протянул он и направился в коридор. — А что? Я не права?! — хохотнула Валентина ему в спину. Как бы ни твердила мать и сколько бы карт ни выкладывала на стол, Антон упорно отказывался верить её словам. Он гнал прочь мысль о предательстве Вероники, словно прогонял назойливого комара. Да, Валентина говорила уверенно, почти с колдовской непреложностью, но Антон был молод и упрям: разве может сердце ошибаться в том, что любит? И вот на следующее утро он стоял у ворот школы. В руках он держал сигарету, но не курил по-настоящему — скорее прятался за дымом, как за маской. Рядом крутился Пашка, привычно мял руками пачку, делая вид, что и сам равнодушен к школьному холоду и вечно шумной толпе. На самом деле Антону просто было спокойнее, когда друг рядом: ждать девушку в одиночку — значит выставлять на показ своё волнение, а так всё выглядело как случайная встреча. — Завтра Семёнова вписон мутит— ты идёшь? — спросил Пашка, затянувшись и выпустив в небо ленивую струю дыма. — Да, наверное, — Антон пожал плечами, но глаза его всё время тянулись к дороге, выискивая рыжую голову сквозь рой учеников. — А проект? — раздался за спиной знакомый, чуть насмешливый голос. Антон обернулся — и увидел Абрамова. Тот только что вышел из своей чёрной «Ауди» — сверкающей, словно знак превосходства. Машину подарили ему родители на восемнадцатилетие, словно ещё раз подчеркнув: у их сына будет всё, стоит лишь захотеть. Рядом шагал Ромка Зиданов, приглаживая смоляные волосы. Ромка всегда держал планку — не хотел уступать другу в блеске, хотя в глубине души понимал, что Енисей затмевает его всегда и везде. — Или ты снова решил меня динамить? — усмехнулся Абрамов, поравнявшись с ребятами. — Бля… — протянул Антон и хлопнул себя по лбу. — Точно. Не, Пахан, давай без меня. — До проекта ещё месяц. Чего вы так суетитесь? — фыркнул Пашка, стряхивая пепел. — Ага, — прищурился Енисей. — А потом бегать, делать тяп-ляп и клянчить конспекты? Не, я так не работаю. Пашка смутился, но сделал вид, что не услышал. — Ещё и ЕГЭ на носу, — вставил Ромка, глядя в экран телефона и подправляя чёлку. — Не дави на больное, — простонал Сорокин, уводя разговор в привычное нытьё. — В натуре, — поддакнул Антон, — матушка уже репетиторами грозит. Тогда я точно из дома не вылезу… Он замолк на полуслове, потому что взгляд сам выхватил её — рыжую макушку в толпе. Она пробивалась сквозь шум, сквозь голоса, сквозь мир. Для Антона в тот миг мир сузился до одного-единственного сияния. Сигарета в пальцах показалась гадкой и ненужной — он поспешно выбросил её. Сердце заколотилось, ладони вспотели. Ему даже захотелось вырвать из рук Ромки телефон, чтобы хоть мельком увидеть своё отражение и убедиться, что он выглядит… достойно. Он ждал её. Он всегда ждал. И верил, что именно сейчас начнётся та самая история, против которой бессильны даже карты судьбы. Вероника словно не шла, а плыла. В её походке было что-то удивительно лёгкое, почти магическое — как в старых русских сказках, где каждое движение героини будто растворяется в воздухе и становится частью природы. Серое короткое пальто с широким воротником скрывало её лицо от ветра, обрамляя фигуру так, что Антон невольно заметил каждую линию, каждый изгиб, каждое движение. — Привет, мальчики! — смущённо сказала она, поравнявшись с ними. Парни кивнули ей в ответ. Антону следовало что-то сказать, что-то нормальное, простое: «Привет», «Как дела?». Но рот словно застыл в нерешительном молчании, слова растворились, оставив лишь тёплое чувство в груди и странную дрожь в пальцах. — Привет, Енисей, — продолжила девушка, опустив взгляд и лишь слегка приподняв уголки губ. Антон застыл, ощущая, как его сердце споткнулось, а рот снова остался пуст. Он смотрел на Веронику, которая не смотрела на него, и на Енисея, который улыбнулся ей и кивнул. — Вероник, привет, — дрогнувшим голосом сказал он, и только тогда девушка перевела на него взгляд и кивнула. Этот кивок был для Антона как удар: настолько простой, почти незначительный жест, что сердце сжалось. Вчера всё казалось идеальным, всё было ясно, а теперь… Что он упустил? Что произошло за ночь? Он не мог предъявлять ей претензии — это было бы смешно и неправильно. Поэтому просто молча двинулся за одноклассниками в школу, погружаясь во внутреннюю бурю мыслей. Енисей — лидер, магнит для девочек: вокруг него всегда толпились поклонницы. Но Вероника казалась иной: она не подчинялась общему правилу, не бежала за ним, не смеялась, не пыталась привлечь внимание. Может, именно поэтому она и привлекала Антона? Он понимал: отдавать её другим он не собирается. Готов ли он был бороться за это? Да, без колебаний. После школы они с Енисеем поехали к Антону домой работать над проектом. В голове парня крутилась одна мысль: поговорить с Енисеем о том, чтобы он не смел даже взглянуть в сторону Вероники. Он понимал всю комичность ситуации — они едут на машине Енисея, домой к Антону, где тот собирался бороться за девушку. Енисей с интересом осматривал квартиру, где был впервые и его взгляд скользил по оберегам, плакатам и статуэткам Валентины. — У тебя мама вроде врач? — задумчиво спросил он, беря в руки маленького Будду. — Ага, — равнодушно бросил Антон, включая компьютер. — Не думал, что врачи могут верить в… это, — он обвёл рукой оберег над кроватью парня. — Ну вот — она верит, — буркнул Вицин, взглядом предупреждая: «Не смей смеяться». Енисей удивлённо приподнял бровь, но не стал спорить. Он сел за компьютерный стол рядом с Антоном, едва коленом коснувшись бедра парня — будто случайно. И сразу почувствовалось напряжение, тихое и густое, как воздух перед грозой. Время за проектом шло быстро. Абрамов вводил формулы, а Антон перетаскивал таблицы и справочники, щёлкал мышкой, но мысли его были не о химических реакциях. Они всё время возвращались к одной теме: к Веронике, к её походке, к её взгляду, к тому крошечному кивку, который заставил сердце Антона сжаться. Он хмурился всё больше с каждой минутой, словно внутренний вулкан готовился извергнуться. — Ну, говори,— вздохнул Енисей, заметив очередной хмурый взгляд, и откинулся на спинку стула. — Отстань от Вероники, — почти рявкнул Антон, не удержавшись и перейдя сразу к сути. — А я разве пристаю? — насмешливо приподнял бровь Енисей. — Она сама не прочь ко мне пристать. Антон почувствовал, как кулаки стали сжиматься. Он был готов в тот же миг ударить, но держался. — Я тебе сейчас морду набью, — сквозь зубы выдавил он. Енисей лениво наклонился, почти играючи, наблюдая за Антоном с лёгкой ухмылкой. На губах играла насмешка, обнажая белые зубы. — Вы же не встречаетесь, так в чём проблема? Пусть девочка сама решает, — прохладно, почти с издёвкой сказал он. Антон наклонился вплотную, почти шёпотом, но голос его не дрожал: — Ты меня знаешь. Я даже не посмотрю — и зубы тебе выбью, если попробуешь. Тишина повисла мгновенно. Серые глаза Енисея задержались на лице Антона, потом скользнули к губам, и лишь после того, как он сглотнул, отстранился. — Псих, — бросил Абрамов, и в голосе прозвучала лёгкая нотка уважения. Антон кивнул, прикусил губу и повернулся обратно к монитору. Приняв слово одноклассника, как отступление.