Лепестки роз у твоих ног

Увлечение не приходит с молнией. Оно медленно подкрадывается к сердцу, как утренний туман, который сначала не замечаешь, а потом вдруг оказываешься в нём по уши. Антон не «влюбился с первого взгляда» — он видел Веронику с первого класса, видел в те годы, когда мир умещался в пластиковом трансформере и пачке наклеек. Он видел её в третьем и в шестом — но тогда у него были другие приоритеты: игры, прыжки с крыш гаражей в сугробы, разговоры по коленям о доказанных приключениях двора. И лишь в восьмом классе, на самой банальной школьной линейке первого сентября, внутри него проснулась та, о которой говорят «она — другая». Белая блузка, волны рыжих волос под ветром, глаза цвета неба: и в этих глазах, как в тихом озере, он впервые понял — что-то внутри перевернулось. Может, это было половое пробуждение, может, это было настоящее чувство, но для него она стала нимфой и богиней одновременно — потому что в тринадцать всё, что светится, кажется божественным. Параллельно в их класс пришёл Енисей. Парень с Москвы, родители с бизнесом, ровная походка, идеальная улыбка — набор, который в школе действует как паспорт VIP. Он быстро занял своё место среди тех, на кого ориентируются: учителя, ребята, девочки. Не потому, что был лучше всех по сути, а потому что умел быть уверенным и не показывать сомнений — а это для подростковой стаи значило очень многое. Он слушал, но чаще его слышали. Он не только отвечал — он умел формулировать ответы так, что люди принимали их за истину. И Антон уважал его — сначала по инерции уважения к сильному, потом, возможно, и как к человеку. Они были связаны не явной дружбой, а каким-то невысказанным взаимоуважением: Антон замечал, что мнение Енисея важно для класса, но когда Абрамов спрашивал и слушал Антона — это грело. Однажды, на пробных экзаменах в девятом классе — когда Машка Попилохина, от которой ждали стабильных оценок, рухнула на математике и расплакалась, Енисей неожиданно стал тем, кто остался с ней после уроков, разжёвывал темы и терпеливо объяснял. Это запомнилось многим: его принцип — помогать, но не давать списать; он не был тем, кто растворяет чужую ответственность в своей заботе. Это была не щедрость, а убеждение: каждый обязан добывать своё. И потому уважение росло. Когда же учитель по химии посадил Антона рядом с Енисеем, Вицин скрыто радовался: теперь, думал он, у него есть шанс подтянуться; и вправду: он стал понимать формулы, реактивы, таблицы. Но сейчас это всё отошло на задний план — теперь это было не важно. Антон подошёл к школе с чувством, которое нельзя было назвать трезвым — это была смесь тоски, ревности и безумной обиды. Парень почувствовал, как кулаки зудят, как руки сами рвутся вперёд. Он вырос на Уралмаше, где учишься драться раньше, чем говорить «мама». Там кулаки — это аргумент, язык, на котором говорят честно. И сейчас он хотел только одного — ударить. У ворот стояли они: Абрамов, Зидан и ещё пара его «шестёрок». Смеялись, курили, лениво плевали словами в осенний воздух. Волосы Абрамова, почти чёрные, но на солнце отдающие каштаном, раздувал ветер. Лицо его — слишком правильное, слишком уверенное, до омерзения красивое. Красивое настолько, что рядом с ним другие казались серыми. И от этого кулаки чесались ещё сильнее. Антон сорвал рюкзак с плеча и кинул его прямо на асфальт. — Абрамов, сука! — выдохнул он хрипло и гулко, словно это были не слова, а приговор. Енисей медленно поднял бровь. В его лице не было страха — только лёгкая усталость, снисходительная лень. Он повернул голову, собираясь что-то сказать, но не успел. Кулак Антона врезался прямо в его губы. Тишина легла на двор, будто воздух сам задержал дыхание. Даже голуби с проводов сорвались и взлетели. Енисей качнулся, но устоял. Он провёл языком по губе, где выступила кровь, и улыбнулся — холодно, так, будто ему даже понравилось. Антон чувствовал, что должен бы испугаться. Любой другой на его месте испугался бы. Но злость сжигала всё: страх, рассудок, осторожность. — Ты ахуел?! — прошипел он и, не давая опомниться, резко шагнул вперёд. Кулак врезался в лицо Антона так, что земля качнулась: в следующий миг он лежал на асфальте, чувствуя вкус крови. Шок был обжигающим. Антон не верил: как так? Абрамов ведь не сильно выше роста и не казался сильнее. Но этот удар был не просто ударом. В нём было что-то ещё — спокойная, уверенная власть, ярость и что то еще… Антон вскочил, но его сразу схватили за руки. Ромка Зиданов и ещё двое держали его, не давая ему броситься снова. — Эй, угомонитесь, да? — голос Зидана звучал вроде бы мирно, но в нём сквозило раздражение. Антон рванулся; глаза полные ненависти. — Ты чувырлик, ахуел?! — выкрикнул он, не слыша ничего вокруг. — Сука, ты же знал! Знал, что она мне нравится! Абрамов замер на секунду, а потом медленно расслабился. Его лицо тронула ухмылка — не злая, не издевательская, а холодная, почти ласковая, будто он разговаривал не с соперником, а с мальчишкой, который не понимает, как устроен мир. Он шагнул ближе. Зидан слегка придержал его за плечо, но Енисей всё равно подошёл вплотную к Антону, которого удерживали. — А ей нравлюсь я, — произнёс он тихо, с улыбкой, которая резала острее ножа. — И только попробуй подойти к ней, пожалеешь. Сердце Антона заколотилось в висках, как будто хотело разорвать череп. — Да я же, сука, тебя закопаю! — взревел он, рвясь, вырываясь, как зверь в капкане. Абрамов посмотрел на него сверху вниз, в его взгляде было не злорадство — равнодушие. — Ну-ну. Попробуй и пожалеешь, — сказал он и лениво провёл глазами по лицу Антона. — Не забывай, кто я. Он развернулся и пошёл к школе, даже не обернувшись. Антон остался прибитым к земле чужими руками, с кровью на лице и с таким чувством, будто его опустили на самое дно. Он понимал: тронь он ещё раз Абрамова — и проблемы будут не только у него. Они обрушатся на мать, на его жизнь, на всё. Потому что он — парень с района Уралмаша, со всеми его драками, гордостью и дворовым опытом. А Абрамов — сын человека, что держит в руках полгорода. И в этом неравенстве была самая страшная истина: кулаки иногда ничего не решают. Как бы Антон ни хотел устроить подлянку Абрамову, он понимал: не может. Вернее, мог бы: позвать пацанов, подкараулить где-нибудь — за школой, в подъезде, на районе — и в пятером показать, что кулаки весомее красивой улыбки и столичных манер. Но толку? Всё это вернулось бы бумерангом, только сильнее и жестче. Потому что у Абрамова за спиной стоял не просто класс или пара верных шестерок — за ним тянулась целая тень его отца, с которой лучше не связываться. Обида не находила выхода. Она копилась, переливалась через край, превращалась в мелкие перепалки и злые взгляды. Вицин сжимал зубы каждый раз, когда в коридоре натыкался на Абрамова, каждый раз, когда видел, как Вероника, сияя смехом, сидит у него на коленях, а тот с ленивым самодовольством кладёт ладонь ей на бедро. Это движение было хуже удара ножом. Антону хотелось схватить эту руку, переломить её, вырвать, а потом увести Веронику подальше, спрятать так, чтобы её никто никогда не видел. Но он только сидел, скрежетал зубами и ощущал, как внутри бурлит кровь. Так сильно, что казалось: ещё чуть-чуть — и пар повалит из ушей. — Да забей ты, — сказал Пашка, словно чувствуя, как друг закипает. Он сидел рядом, болтал ногой и пытался отвлечь друга разговором. — Пойдём сегодня на вписон, там отвлечёшься. Юлька будет. Антон резко отвернулся к окну, будто за стеклом была спасительная пустота, и буркнул: — Да заебала эта Юля, я от неё еле отделался. Прилипла, как банный лист. — Ну присунул бы ей, — хмыкнул Паша и даже изобразил бедрами нелепое движение, словно дразня его. Антон скривился, бросив на друга косой взгляд. — Да она на Момо похожа. Нахуй надо. — Ну, что есть, то есть. — Пашка рассмеялся, кивнув, — Ладно, короче… видел, Гнойного с Окси? — Даа, — протянул Антон, скривившись ещё сильнее. — От этого только ещё хуевей. Месяц прошел, а все вспоминаю. — Это да, — согласился Сорокин, ковыряя парту ручкой. — Этот батл на века запомнится. По мне так Окси вывез, какого хуя Гнойный победил — вообще не понял. Антон лишь кивнул, но глаза его снова, предательски, сами вернулись к Веронике. Она смеялась, откинув голову назад, и рыжие волосы, поймавшие свет, казались пламенем. Абрамов что-то рассказывал друзьям и при этом продолжал медленно, нагло и почти демонстративно гладить её по бедру. И от этого движения настроение у Антона падало всё ниже, словно проваливалось в пропасть. Но хуже всего было то, что школа не давала даже возможности избежать Енисея. Как бы Антон ни сопротивлялся, партнёр по химии у него был всегда один и тот же. Хоть он и пытался отсесть, хоть пересаживался к Пашке — всё рушилось в тот момент, когда Денис Валерьевич входил в класс. Учитель холодно бросал: «Вицин, обратно к Абрамову». И выбора не оставалось. Антон возвращался на своё место рядом с ним, сжимал кулаки под партой, и зубы у него ныли от того, как он скрипел ими, чтобы удержать себя. Сидеть рядом с соперником — пытка, растянутая на годы. И ничем её не обойти. Он понимал головой: надо забыть Веронику. Надо, хотя бы из гордости. Но сердце не подчинялось. В подростковом возрасте любовь — это не просто чувство. Это конец света и рождение новой вселенной одновременно. Это боль, которая кажется вечной, и радость, которая врезается в душу навсегда. Это трагедия, в которой ты играешь главную роль. Подростковый возраст — самый тяжёлый. Он ломает, проверяет, бросает вызовы. Кажется, что весь мир настроен против тебя: учителя несправедливы, родители не понимают, друзья предают, а любовь становится чем-то вроде войны, где проигрыш равен смерти. Кто-то в этом возрасте плачет ночами, пряча лицо в подушку, кто-то мечтает сбежать, исчезнуть, раствориться. Антон не был из тех, кто распускает сопли. Он не плакал, не жаловался. Он сжимал зубы, терпел, прятал боль глубоко. Но гордость в нём кипела, а первая любовь сидела занозой так глубоко, что её ничем не вынуть. И эта заноза не позволяла спокойно дышать. Иногда ему хотелось крушить всё вокруг — стены, парты, чужие улыбки. Хотелось ударить кулаком по лицу каждого, кто смеялся. Хотелось убить, стереть, уничтожить. Но он понимал: это невозможно. Потому что настоящая война шла внутри него. И она была куда страшнее любой драки. От автора: Действия в фанфике происходят в 2017 году. Легендарный реп батл Гнойного и Оксимирона 6 августа 2017. *Уралмаш это район в Екатеринбурге