Лепестки роз у твоих ног

Антон мог бы промолчать. Мог бы сглотнуть обиду, как делают многие: спрятать злость глубже внутрь, прикинуться равнодушным и даже, может, усмехнуться в ответ. Но в его характере никогда не было покорности. Он ненавидел слово «терпила» и терпеть не мог саму мысль о том, что кто-то может так о нём подумать. В нём жила какая-то дерзкая искра, вспышка короткая, но яркая, которая часто превращала его жизнь в пожар. Возможно, именно из-за этого вспыльчивого характера и прилипла к нему кличка «псих». Ему не требовалось много времени, чтобы взвесить поступок: он сначала делал, а потом только начинал осознавать, к чему всё это приведёт. Иногда, правда, и вовсе не осознавал. Мыслить последствиями было не в его стиле. — Ты проект собираешься делать? Или думаешь, что я за двоих буду напрягаться? — хмыкнул Енисей, усаживаясь рядом, словно бросая вызов одним лишь присутствием. — Я тебя ещё не напрягал, чтобы ты напрягался, — бросил Антон, вскинув злой резкий взгляд, будто хотел прожечь дыру в лбу одноклассника. Сразу же вернулся к телефону, пряча за экраном бурлящие эмоции. — Думаешь, у тебя получиться? — протянул Абрамов, лениво откинувшись на спинку стула, и его глаза лукаво сверкнули. — А хочешь проверить?! — прошипел Вицин, чувствуя, как злость нарастает и буквально распирает изнутри. Он понимал, что сам нарывается, что с каждой фразой сознательно подводит себя к ссоре, но остановиться уже не мог. Будто какая-то невидимая сила толкала его вперёд. — Слушай, Вицин, — Енисей слегка повернулся корпусом и занял позицию так, что воздух между ними загустел. Одну руку он положил на спинку стула Антона, другой упёрся в парту, и его фигура сразу заслонила пространство. — Ты чё-то смелый стал, смотрю. У тебя жизнь запасная есть? Или, может, ты бессмертный? — Слушай, Абрамов, — сказал Антон, намеренно копируя его интонацию, — ты чё, выёбываешься? Думаешь, раз батя у тебя такой крутой, то и ты чего-то стоишь? — Не нарывайся, — нахмурился Енисей и придвинулся ближе, так, что их лица оказались почти впритык. В его голосе появилась вязкая угроза, ледяная и давящая. — Я ведь и проблемы тебе могу устроить, такие, что потом прощение на коленях будешь просить. Их взгляды сцепились, как два ножа. Серые глаза Абрамова были спокойны, но в этом спокойствии чувствовалось превосходство, то самое, которое Антон ненавидел больше всего. Его глаза метали искры. В груди всё кипело. Он хотел резко ударить — врезать лбом в нос со всем размахом, чтобы хрустнул хрящ и чтобы эта самодовольная ухмылка исчезла навсегда. Внутри бушевала ярость, но рядом с ней стоял холодный страх. Он знал: если сорвётся, то последствия будут куда хуже синяка на лице Енисея. У Абрамова всегда была за спиной тень — его шайка — те самые «псы», что делали за него грязную работу. Все знали, чем они промышляли: от гашиша в школьных туалетах до таблеток вроде «тригана». Знали истории, которые никто не решался обсуждать вслух — например, как они избили охранника за обычное замечание; бедняга потом месяц лежал в больнице. Все понимали, кто был виноват, но никаких доказательств и никаких последствий — потому что связываться с Енисеем было себе дороже. Он сам никогда не марал руки. Его сила была в другом — в умении держать всех на поводке, управлять чужим страхом. И от этого становилось только хуже: он мог разрушить жизнь щелчком пальцев. Антон это знал. Знал и всё равно не отступал. То ли он был глуп, то ли у него действительно отсутствовал инстинкт самосохранения. Или же гордость с обидой настолько заглушили рассудок, что риск казался не таким страшным. — Да пошёл ты, — бросил Вицин и резко отстранился. На уроке оставаться было невозможно. Он схватил рюкзак и ушёл до звонка, пока злость окончательно не расплавила его. — Так проект у тебя или у меня сделаем? — насмешливо бросил Енисей ему в спину, зная, что слова порой ранят сильнее кулаков. Антон обернулся, ударил себя по локтю и показал фак. Слов не требовалось. Домой идти он тоже не мог. Три урока впереди — и мать сразу бы поняла, что он прогуливает. А это означало бы очередную сцену дома. Поэтому ноги сами понесли его туда, где можно было скрыться — в старый корпус, в курилку, которая давно стала для него убежищем. Школа делилась на два крыла: новое, где кипела жизнь, и старое, забытое, пахнущее пылью и временем. Именно там, в конце коридора, находился старый туалет — обшарпанный, холодный, но свободный. Антон открыл его ещё в третьем классе, когда в очередной раз вылетел с урока. Для ребёнка это было как открыть тайный проход в параллельный мир. На переменах он привёл туда пацанов, и так родилась их курилка. Там можно было спрятаться от глаз учителей, от вахтёров, от всего мира. Конечно, вскоре всех спалили, и виноватым выставили его. Мать тогда гоняла его по квартире с тапком, орала до хрипоты. Но курить он не бросил. Курить его научил Зиданов ещё во втором классе. Ромка всегда был первым — первым закурил, первым полез к девчонкам, первым почувствовал вкус «взрослой» жизни. Вот и сейчас Зидан появился в дверях, когда Антон сидел на широком подоконнике, медленно выпуская дым. — Привет, лодырям, — бросил Ромка и, облокотившись рядом, достал сигарету. Подкурил и усмехнулся. — Чего прогуливаешь? — Сам-то, — хмыкнул Антон, разглядывая надписи на двери кабинки, как будто искал там ответы. — А у меня уважительная причина, — улыбнулся Ромка, блеснув белым рядом зубов. Антон посмотрел на его сигарету и откинул голову на стекло. — Ну, считай, что и у меня. Ромка покачал головой, глядя на него чуть свысока: — Да нет, не это. Побазарить с тобой надо, мозги вправить. — Да? Лечить меня собрался? — ухмыльнулся Антон, затягиваясь. — Типа того, — спокойно кивнул Зидан и уселся рядом. — Ты харэ бочку гнать. Абрамов хоть и добрый, но и у него терпение не резиновое. Я тебе как другу советую: не надо оно тебе, проблем не оберёшься. Антон скривился. Слово «друг» резало уши, Вицин никогда не считал его своим другом, тогда как Рома, наоборот, — да. Зиданов всегда умел подавлять его, даже когда говорил будто спокойно. В отличие от Енисея, Зидан мог сам "замарать руки" — толкать наркоту, лезть в драку. Он был активным, агрессивным, считал себя равным Абрамову, но Антон видел разницу. Енисей был спокойным, почти интеллигентным, и именно это делало его опаснее. Зидану можно было верить частично, и возможно было считать его другом, но Антон про себя всегда говорил: «В гробу я видел таких друзей». — Зидан, не нужны мне твои советы, сам разберусь, — хмуро сказал Антон, наклоняя голову. — У нас с ним свои тёрки. — Из-за Ламасовой? — усмехнулся Ромка. — Не стоит она того. — Слышь, — прошипел Антон, злость снова начала пожирать его изнутри. — Не тебе решать, стоит она чего-то или нет. Абрамов знал, что она мне нравится и был предупреждён. Я за базар свой отвечаю. По ебучке он получил, но и дружить я с ним после такого не собираюсь. — Ладно-ладно, — поднял ладони Ромка. — Дело твоё. Я лишь предупредил. Просто… у Енисея сейчас проблемы с батей, так что он и так на пределе. Сам знаешь, ещё и мачеха его взвилась. Так что там у него и свои тёрки. — Да мне похуй, что у него и как сложно, — сорвался Антон, спрыгнув с подоконника. — У всех свои проблемы. Но как поступил он, так друзья не поступают. Он раздавил окурок о подоконник и вышел. Настроение стало ещё хуже. Внутри всё сжималось, душа металась, как зверь в клетке. Злость и обида не отпускали, давили на грудь. Ему нужно было что-то, чтобы вырваться, сбросить эту тяжесть. Вечером — вписка с Пашкой. Может быть, там получится хотя бы на время забыться, хотя бы на пару часов. Вписка проходила у какого-то шапочного знакомого Сорокина, и в этой квартире собралось целое стадо пьяных подростков, как мухи на сладкое. Родители этого знакомого, по наивности или глупости, уехали, оставив сына одного. Но это «оставить одного» выглядело примерно так же, как оставить включённый газ рядом с костром — трагедия заранее предсказуема, а последствия понятны каждому. Двухкомнатная квартира с приличным ремонтом, который, казалось, ещё пах свежей краской и обоями, ломилась от тел. Кто-то бегал с кухни на балкон, кто-то уже лежал в прихожей, не дойдя до комнаты, а кто-то, наоборот, лез цапаться языками в углу. Везде шныряли подростки — смешные и одновременно жалкие в своей пьяненькой самоуверенности. Из колонок орал «COLDCLOUD» — о том, что «заходит ВК, чтобы найти чьё-то фото и зайти в сохранёнки, найти намёки». Антона от дешёвого блейзера уже мутило, но выбора не было — алкоголь на таких вписках всегда был одинаков: водка, которую глотали залпом, не чувствуя вкуса, и сладкие банки, от которых внутри всё переворачивалось. Он сидел на диване и сжимал ягодицы Юльки; от прикосновения к ним у него в голове что-то сдвигалось. После выпитого она уже совсем не была похожа на «Момо». Напротив — сейчас перед ним была вполне симпатичная брюнетка, даже глаза блестели так, что можно было поверить в её привлекательность. Юлька Меньшикова давно пользовалась популярностью среди парней. Но это была популярность не та, что дарит уважение, а та, что строится на шёпотах и грязных шуточках в курилке. Она была доступной — слишком. Почти каждый парень из Уралмаша хотя бы раз пробовал её, а остальные — хотя бы мечтали, просто потому что было легко. Антон знал это. И именно поэтому он всегда от неё отмахивался, брезговал и говорил самому себе, что не хочет стать «ещё одним». Но всё это было до Вероники. Его первая настоящая любовь сидела теперь на коленях у другого, и в сердце Антона зияла такая дыра, что туда не то что сигарету — туда гранату можно было бы кинуть, и она утонула бы бесследно. И вот, сидя с Юлькой, он впервые подумал: «А какая разница?» В конце концов, его мечта о том, что он лишится девственности с Вероникой, разбилась, как бутылка об асфальт. А тут — живой человек, готовый прямо сейчас. И вроде даже приятно. – Пойдем в туалет, – прошептала Юля, отрываясь от его губ и потянув его за руку, ведя сквозь шумную толпу. Антон на миг застыл. Где-то внутри сопротивлялся — ну какой туалет? Какая романтика? Какой-то вонючий кафель с грязными трещинами и пьяные подростки за дверью. В таком месте нельзя начинать что-то, что вроде как должно быть важным. Трезвый Антон ни за что бы на это не пошёл. Но трезвый Антон остался далеко позади, ещё в том моменте, когда он выпил третью банку блейзера. А этот — пьяный, злой, с дырой в груди — уже не видел особой разницы. Дверь хлопнула за ними, и Юля сразу же навалилась на него, будто боялась, что он передумает. Вицин сжал её костлявые бедра, притянул к себе. Её губы пошли по его шее, скользя ниже. В паху сладко тянуло. Когда тебе семнадцать, тело живёт отдельно от головы. В этом возрасте у тебя стоит на всё — даже на ту, что ещё час назад казалась тебе противной. И мозг молчит, уступая место инстинкту. – Я сделаю тебе хорошо, – ухмыльнулась Юля и уже стояла на коленях, расстёгивая его ремень. Вицин даже не успел осознать, как быстро всё произошло. Её рука, её губы — и он выдохнул так, словно из него вышибли душу. – Твою ж… – простонал Антон, схватив её за волосы. До этого момента он не знал, что такое бывает. Никто и никогда ему не делал миньет. А то, что делала Юля, сводило с ума, заставляло закатывать глаза и терять контроль. Казалось, что весь мир растворился, что осталась только эта крошечная кабинка и девушка, которая дразнила его своим опытом. Искры летели где-то внутри головы. Всё нарастало и сжимало изнутри, пока он не дернулся, но она только глубже втянула, не оставив ему шанса даже отстраниться. А потом — резкий обрыв. Выдох. Пустота. Она подняла глаза, облизнула губы и посмотрела на него снизу вверх. – Ну как? – спросила самодовольно. – Круто, – прохрипел Вицин. Он и правда не мог иначе сказать. На миг ему показалось, что она не такая уж и отвратительная. Может, благодарность перевесила брезгливость. – А ты… презервативы есть? Юля вдруг встала, приблизилась к уху, и её голос зазвенел как-то нарочито сладко: – Я же не шлюха, чтобы ебаться в туалете, – прошептала она и лизнула ему ухо, чувствовав себя явно соблазнительной. Антон на секунду застыл. А потом засмеялся. По-настоящему, громко, так что даже эхо отразилось в кафеле. Смех этот был нервным, отчаянным, но от этого ещё более искренним. И как же было смешно слышать эти слова именно от неё — той самой, что только что стояла на коленях и брала у него в рот. – Прости, – выдохнул он сквозь смех. – Да пошёл ты, – бросила Юля и вылетела из туалета. Он не стал её останавливать. Наоборот — ещё смеялся, пока выходил следом. В коридоре его тут же перехватил Пашка. Увидев друга в таком состоянии, Сорокин прищурился, но тот только кивнул головой в сторону балкона. Мол, пойдём. – Чё там? – спросил Сорокин, закуривая сигарету. – Юльку выебал? Антон снова расхохотался, но в этот раз ещё и закашлялся дымом. – Не, она в рот у меня взяла, – выдал он, с трудом сдерживая смех. – Нихуя себе! – Паша округлил глаза. – Там чё, акция в туалете? Она Дезе тоже часа два назад отсосала! – и тут же засмеялся. – Бляяя, – протянул Антон, чуть ли не падая от смеха. – Так ещё сказала, что не шлюха, чтобы в туалете ебаться. – Пиздец, – заржал Сорокин, держась за перила балкона. За окнами уже ложились сумерки, и город светился огнями, словно насмехался над ними. – А мне сучка не хочет. – Да она пока через твоё пузо к хую доберётся, устанет уже, – усмехнулся Антон и хлопнул друга по плечу. – Да иди ты, – Сорокин толкнул его в ответ, но без обиды. – Ладно, напои — может и тебе перепадёт, – хмыкнул Вицин, туша сигарету. – Ага, и нарыгает ещё на меня, – Сорокин закатил глаза. – Не, Машка там чё-то ко мне клинья бьёт. Так что и у меня секс будет. Сказав это с лукавой ухмылкой, он пошёл в квартиру, оставив Антона на балконе. Тот смотрел вдаль, в городские сумерки. В груди было пусто. Смешно — и пусто.