Рыцарь Храма Соломона

      В полном молчании Бертран с Жосленом дошли до отведённых им покоев. Только затворив двери, Жослен позволил себе устало опустить плечи и убрать с лица спокойное и благодушное выражение. Сел, как обрушился, в кресло, закрыл глаза и невнятно пробормотал:       — Начинай.       — Что начинать?       — Душу мне мотать. Ту её часть, что ещё не вынул этот жадный ублюдок, чтоб ему черти на том свете наше золото в глотку заливали до скончания веков. Ну что ты там уже полчаса хочешь мне высказать? Давай, обливай своим негодованием. Только очень тихо, прямо шёпотом. Не исключено, что дорогих гостей тут принято слушать. Имей в виду, когда начнёшь зудеть.       Бертран вспыхнул мгновенно, как сухая солома, и даже измученный вид Жослена его не разжалобил.       — Это ведь про Робера было, да? Это был Робер?       — Да.       Бертран чудовищным усилием воли подавил желание заорать на Жослена во весь голос, попутно тряся его за грудки.       — Ты знал! Знал всё это время, что он жив и где находится. А мне не говорил!       — Нет, не знал. Узнал, что он в Шиноне, как раз после этого случая. Он рядовой член братства, его могли туда и не переводить. И особенно никто распространяться не будет о его участи. Шпионов у меня в королевской темнице нет. Никто не мог дать гарантии того, что он ещё жив и относительно здоров.       — Здоров? Здоров?!       — Не ори, просил же! В его ситуации стоять на двух ногах, иметь обе руки и быть в состоянии говорить — это быть здоровым!       Бертрану хотелось задушить Жослена, но он только шипел ему в лицо, косясь на дверь:       — Он тебе помогал! Он столько сделал! А ты как карту битую выкинул и забыл! Не нужен больше — да и что о нём думать, да?       — А почему за ошибки Магистра ты требуешь ответ с меня?! Тебе не кажется, что ты предъявляешь ко мне слишком много претензий? И кто? Ты! Сын… — Выведенный из себя Жослен замолчал с заметным усилием. — Мне подреза́ли крылья всё время нахождения в Ордене, меня не слушали, у меня из-под меня носа уплывали должности, меня заслали к чёрту на кулички, чтоб не мешался! Последние пять лет даже друзья считали, что я сошёл с ума! А теперь ты пытаешься возложить на меня ответственность за всех?       — Но Робер был с тобой заодно! Он тебе поверил! Он тебе помогал! Он рисковал!       — Ну извини, что мы пытались предотвратить катастрофу и не успели! Я — не Ангел Хранитель, я спасаю Орден, а не рядовых членов. Как могу, а могу я не так чтобы много. Сам слышал, как с нами разговаривать стали. Братьев я спасаю, если могу спасти, не подставившись. Брата Робера не мог! Служку его мог спасти — спас. И мне казалось, мы всё с тобой выяснили, когда ты меня убивать пришёл вместе с этим неблагодарным поросёнком.       — Это для тебя Робер рядовой рыцарь, один из. А для меня — единственный друг. Одного я уже потерял, второго ещё могу спасти. Хотя бы попытаться.       — У меня тоже там друзья. И их тоже пытали. Будь у меня возможность их вызволить, я бы её использовал. Но возможности нет. Нет, понимаешь? Им легче станет, если я или ты окажемся прикованными к той же стене?       Бертран хмуро постоял над Жосленом и отошёл.       — Завтра поговорим. Не могу шёпотом ругаться, — проворчал он и принялся укладываться.       — Добрых снов, брат, — ядовито выплюнул Жослен.       Дон Педро задумчиво перебирал чётки, глядя в огонь запалённого камина, когда к нему подошли с докладом.       — Сеньор.       — Брат. Ну как там наш гость?       — Расстроен, но не очень. Пожелал вам… много всего. Лёг спать.       — Что он мне пожелал, я примерно представляю. Разговаривал со своим спутником? Имя не назвал? Мне-то явно вымышленным представил.       — Нет, не назвал. Ругались они.       Дон Педро слегка поднял бровь.       — Хм, за что ругал?       — Не слышно было, очень тихо говорили. Но ругал не он — младший наседал, а старший гость как будто оправдывался.       — Даже так? Вот что… Вели брату Альваро завтра посмотреть на них. Пусть нарисует младшего. И вызови ко мне из Валенсии брата Дамиана. Хочу знать, кого Жослен натаскивает.       Собеседник Педро замялся:       — Я ведь могу ошибаться. Они очень тихо говорили, зря столько суеты будет из-за того, что мне почудилось.       — Нет. Жослен взял его на встречу, не оставил снаружи. Значит, хотел, чтобы я посмотрел на него, а он на меня. Вызывай брата Дамиана, надо обновить портретные альбомы.       Полночи Бертран не мог уснуть, сначала злился, потом мысленно обвинял Жослена во всех смертных грехах, а к утру его одолели стыд и неуверенность. Воистину, никогда не надо рубить сгоряча.       В молчаливой задумчивости он отстоял утреннюю молитву. И это было чудовищно тяжело — смотреть на богатое убранство чужой часовни, на сытое и благополучное чужое братство. Почти невыносимо. Кажется, Жослен тоже думал в этом направлении, мелькало иногда что-то во взгляде такое… Но благодушно-лукавое выражение держалось на лице намертво. Железный человек!       Магистр Арагона вышел проститься, многословно пожелал благополучной дороги и всех благ, расцеловался и лично проследил за тем, каких коней им вывели из конюшен.       — Доброй дороги, драгоценный брат. Да минут вас любые неприятности. У меня ещё один подарок для вашего молодого спутника. — Дон Педро вынул из-за пазухи небольшой свиток. — Подателю сего в любом Доме иоаннитов в любой стране окажут всяческое содействие, укроют, дадут свежих лошадей и предоставят небольшую сумму денег. Я надеюсь, дар будет полезен.       Бертран растерянно глянул на Жослена, но пять лет подзатыльников от Гуго не прошли даром: голова сама собой склонилась в учтивом поклоне, и сама собой на язык прыгнула витиеватая благодарственная фраза.       — Отчего госпитальер так расщедрился? — полюбопытствовал Бертран уже за воротами.       — Соломку подстилает. На тот случай, если у нас всё выгорит, в новом ордене у него будет лично ему обязанный человек, — пожал плечами Жослен.       — Но с чего он решил, что я чего-то стою?       — Ты со мной. По нынешним временам рядом со мной не могут быть случайные люди. Я думаю, уже вовсю кипит работа по выяснению твоей личности. Даже интересно, докопаются или нет. Насколько далеко ушло знание о том, кто такой барон де Латр?       — Да поди, далеко, — проворчал Бертран. — Наш-то люд ни разу не сплетники были. Да и какая разница? Магистр… Разве что-то значит сейчас фигура проигравшего?       — Ты не прав в обоих своих выводах. Кровный родственник — это всегда молчаливая рекомендация, никто не выкинет такую карту из колоды. И насчёт первого твоего вывода то же: как раз те, кто знал, язык за зубами держать умеют, и было их не так чтобы много. Доказательство этому — тебя не ищут. Какого-нибудь командора мелкого Дома ищут с собаками и наградой за голову, а тебя — нет. Значит, не знает король. Многие понимали, что у тебя какие-то связи, но какие именно — знали единицы. Много ведь нас таких в Ордене было — чьих-то племянников, чьих-то незаконнорождённых детей, а то и вовсе преступников, которых родня за мзду прятала от правосудия за воротами Храма.       — «Нас»?       Жослен усмехнулся.       — Нас. Не расскажу, ни к чему. Дело прошлое. Гуго знал да ещё пара человек.       Бертран кивнул, принимая к сведению, и снова погрузился в размышления. А когда они въехали в портовый город и остановились на постоялом дворе, решился. Плотно притворил двери в их комнате и кашлянул, привлекая внимание.       — Брат, мы так и не поговорили.       Жослен устало глянул на Бертрана:       — Как же ты меня… Доругаться, что ли, желаешь?       Бертран отрицательно мотнул головой:       — Нет, попросить прощения. Я вёл себя недостойно мужчины и храмовника, как капризное дитя. Простите меня, брат. Я много думал эти дни и понял, отчего мы с вами друг друга не понимаем. Вы думаете об Ордене, а я о людях. А это нельзя совместить. Если будешь пытаться спасти каждого, то не сделаешь дело, а делая великое дело, нельзя останавливаться и жалеть о каждом погибшем. Вы всё верно делаете, и ноша ваша так тяжела, что остаётся только восхищаться вами и сочувствовать вам. Но я… Я не поеду с вами на Кипр. Я позволил своему малодушию увести себя от цели. Это не моя дорога, я возвращаюсь во Францию.       Жослен помолчал с минуту, потом тихо и очень вежливо спросил:       — Ты идиот? Ты осознаёшь, что не протянешь там и года? Франция наводнена ищейками короля! Ты мне нужен. Нас так мало, мне нужны люди, на которых я могу положиться, как на себя! Не хотел сейчас, не ко времени, но… Я нашёл место, где можно создать своё государство. На востоке от Франции, в горах. До меня давно доходили слухи, что после падения Акры часть братьев предпочла исчезнуть, полностью разочарованная в идеях возвращения Святой земли. Ты сам знаешь: в Орден можно вступить, а вот выйти…       — Что-то такое вы говорили де Пейро. Тогда… Давно. Он ещё сказал, что это сказки. — Бертран нахмурился, припоминая.       — Я искал. Я ещё подумал: а что невозможного в том, чтобы горстка единомышленников, пытаясь укрыться от Ордена, забилась в европейскую глушь, населённую пастухами да охотниками? Там даже государства нет — так, племена, говорящие на разных диалектах французского и немецкого. Там запросто можно было затеряться горстке беглецов, не желающих более соблюдать обеты, и прижиться. Я десять лет пытался выйти на этих людей. Я нашёл их! Я вступил в переговоры. И они… Они не против. Их не так много, чтобы в полную силу заявить о себе. Они предоставят безопасное место, мы — силы для защиты этого места. Если выгорит с казной на Кипре, ни в какие Португалии и Шотландии я деньги не повезу. Хватит доверяться милости королей. Даже если не выгорит с золотом — туда можно постепенно, не привлекая внимания, переправлять людей. Мы возродим Орден, мы заново раскинем сеть соглядатаев, наладим денежные отношения с нужными людьми, заново возьмём власть в Европе в свои руки. И от воли монархов зависеть больше не будем. Моей жизни может не хватить, мне нужны молодые рыцари. Новый Совет! Как ты не понимаешь, что нужен мне! Может, тебя Господь уберёг для великого! Да услышь же ты меня!       — То, что вы говорите, слишком смело и слишком неправдоподобно. Но я верю, что вы сможете, вы — великий человек. Только… Без меня. Вы говорите про будущее, а я задолжал прошлому. Мне жаль, что я подвожу вас, но я не буду больше бежать. Понимаете… Это из-за меня всё.       — Что?! Что из-за тебя?       — Если бы Робер не дружил со мной, его бы не втянули шантажом в мутные дела Ордена. Если бы я не попытался ему помочь и не протолкнул на должность оруженосца Магистра, он остался бы на Кипре и — как знать — был бы на свободе и в безопасности. Это я виноват в его несчастьях. Если бы Магистр заранее знал, что королю ссудили огромные деньги в обход его дозволения, он, возможно, принял бы какие-то меры. Если бы они не собачились последние полгода с Досмотрщиком из-за меня, то тоже могли совместно вовремя заметить опасность! А теперь сотни и тысячи искалеченных братьев гниют в темницах, Орден в агонии. Это я во всём виноват! Мне и искупать. Не в тепле и безопасности за морями, а там, во Франции. Я обязан разделить участь тех, кто рухнул из-за меня.       Жослен сел, потёр лицо.       — Всё же идиот. Долго думал, чтобы до такого додуматься? Ты — песчинка, одна из тысяч и тысяч. Бог крутит нами, как хочет, не спрашивает. Ни в чём ты не виноват, так получилось. А уж выставлять жертвами этой ситуации Магистра и Досмотрщика… Ну это ж какое самомнение надо иметь. А вот они виноваты! Виноваты кругом и полностью! Два барана с раздутой гордыней, погубившие Орден. Их завуалированно предупреждал понтифик, их напрямую предупреждал король Арагона, наши шпионы криком кричали, что надвигается беда. Но они не предприняли ничего! Ничего! Только озабоченно писали королю и понтифику же, что происходят какие-то недоразумения. А ты! Зачем ты хочешь просто погибнуть вместе с ними? Хочешь помочь — помогай мне. Во Франции в бегах ты мне бесполезен.       — Нет, Жослен, простите. Я принял решение. Я разделю судьбу французских братьев. Я возвращаюсь во Францию.       Жослен несколько раз глубоко вздохнул, явно борясь с желанием отвесить Бертрану затрещину. Помолчал.       — Хорошо. В конце концов, моя совесть перед Жаком чиста, я сделал всё, что мог, чтобы спасти его сына. Если сын такой же идиот, как отец, то моей вины в том нет. Бери, что нужно: коня, деньги, припасы… Прощай, Лавочник, не тешу себя надеждой увидеть тебя снова. Пусть Господь будет милостив к тебе.       Развернулся и резко вышел из комнаты, оглушительно хлопнув дверью.      

***

      Примечания автора       В тысячный раз занудно повторю, что я всё придумала и в заглавии романа стоит пометка «Конспирология». Поэтому гневно кричать «вы все врёте!» не нужно — разумеется, я вру. А вернее, сочиняю. Хобби у меня такое. Но уважающий себя враль (сочинитель) всегда включает в свой вымысел факты. Ниже я буду приводить факты, позволяющие мне притянуть историю за уши. И сразу к аргументу приводить контрагрумент.       Акра       Акра пала в двадцатых числах мая 1291 года. Сказать, что это произвело тяжелейшее впечатление на ордены, — не сказать ничего. Тысячи убитых и попавших в плен, тысячи беженцев. Для всех монашествующих орденов огромные потери в людских и материальных ресурсах. Сама идея Иерусалимского королевства была поставлена под сомнение, в монастырях пышным цветом зацвело вольнодумство. Я специально в романе несколько раз заостряла на этом внимание: среди тамплиеров действительно многие роптали на Бога, считая что он оставил их.       Конфедерация кантонов       Договор, объединивший долины Ури, Швиц и Унтервальден, был составлен на латыни 1 августа 1291 года. Подписание проходило в обстановке секретности и впоследствии обросло легендами. В частности, содержал играющие нам на руку слова «мы, нация братьев, свободных и равноправных». Но меня интересуют два вопроса.       Неграмотные нищие дикие горцы, едва образовавшие к 14 веку зачатки государств, вдруг объединяются. Напомню, в кантонах говорили на разных языках. Могу сказать по нашим бывшим республикам: там каждая улица считает себя другой народностью, сепарируется и радостно режет соседям глотки при случае очень легко, а вот чтобы их объединить, надо приложить титанические усилия. Кроме того, в описанных условиях каждый глава деревни обычно мнит себя князем и удавится, а власть не отдаст. И вот эти три совершенно чужих друг другу разноязыких племени внезапно обрели государственное самосознание и понимание демократии. И составили Хартию на — подчёркиваю ещё раз — латыни. В это же самое время де Моле — представитель дворянства не последней по развитию страны — на допросах говорил о себе «я бедный, неграмотный рыцарь». Он, естественно, не имел в виду, что не умеет читать и писать, а только то, что он не умеет читать и писать на латыни. Это по тем временам была не редкость даже для образованного благородного слоя населения.       В качестве контраргумента могу сказать, что опасность от империи Габсбургов была нешуточная, и в кантонах понимали, что вот-вот на них пойдут войной с целью присоединения. Тут или объединиться и вместе дать отпор, или гордо погибнуть поодиночке. А латынь для написания Хартии могли использовать, чтобы никому не было обидно, — кантоны-то разноязыкие.       Внезапно проклюнувшаяся гениальность диких горцев       Когда в 1315 году Леопольд Габсбург попытался вернуть под свою власть долины, дремучие необученные крестьяне наголову разбили пятнадцатитысячное рыцарское войско, проявив внезапно глубокие познания в тактике и стратегии. В бою против кавалерии они применили только-только начавшее распространяться по Европе оружие — алебарду, новинку военного искусства против тяжёлой конницы. В течение следующих двадцати лет Конфедерация превратилась в кузницу военных кадров и начала поставлять отлично обученных наёмников всем желающим за очень приличную плату. Параллельно с этим неграмотные пастухи, охотники и лесорубы вдруг начали заниматься банковскими операциям, и настолько талантливо и со знанием дела, что родоначальники банковского дела в Европе, итальянцы, буквально в течение следующей сотни лет сошли с пьедестала. Вот тут контраргумента у меня нет. Потому что физика-ядерщика можно за месяц научить штукатурить, а вот штукатуру-маляру, чтобы стать физиком-ядерщиком, надо учиться лет десять.