Рыцарь Храма Соломона

      Тибо, раз за разом с головой окунаемый в чан с ледяной водой, верещал как поросёнок, пытался вывернуться или хотя бы лягнуть Эсташа, но, разумеется, совершенно бесплодно. Эсташ невозмутимо погружал его голову под воду, придерживал, отпускал, давал продышаться, слушал очередной поток ругани и угроз, кивал и снова притапливал будущего сиятельного барона де Бриенна. Наконец силы у мальчишки закончились, и он тряпочкой повис в руках своего мучителя. Эсташ посчитал миссию выполненной и воздвиг хлюпающего носом Тибо на ноги. Слуга, всё время внушения топтавшийся рядом и заламывавший руки, с причитаниями накинул на мокрую голову подопечного широкое льняное полотенце и принялся его вытирать.       — Я отцу пожалуюсь, — обиженно тявкнул Тибо из-под рук слуги.       — Смотрите, барон, как бы я ему не пожаловался, — хмыкнул Эсташ. — А если вы ещё раз напробуетесь вина до такого скотского состояния, что мне придётся вас нести, то я больше не стану красться по тёмным закуткам, чтобы не нанести ущерб вашей репутации, — перекину через плечо и протащу через весь дворец, чтобы все видали.       Тибо спал с лица.       — Ты этого не сделаешь!       — Кто мне помешает?       — Тебя отец нанял меня охранять и учить.       — Ага. Я это и делаю. Учу. И не смейте впредь позорить древний род!       — Костандин…       Эсташ плюнул и перешёл на более доходчивую речь:       — Ты, голуба, место своё не забывай. Ты всего лишь первенец одного из баронов, а Костандин — первенец регента. При благополучном развитии событий — будущий король Кипра. За вами, молодыми дураками, ведётся строгий присмотр. Если отец Костандина увидит, что ты ведёшь себя достойно и благотворно влияешь на наследника, оставит при дворе, нет — выкинет к дьяволу. Представляешь, какой позор будет, если ты домой вернёшься?       Тибо пристыженно опустил голову, слуга за его плечом одобрительно закивал.       Эсташу впору было хохотать над собой. В страшном сне он не мог бы представить, что будет ходить за щенком благородных кровей и следить, чтобы тот не уронил честь рода. Он! Грабитель и убийца, висельник. По поддельным документам попавший в Орден, вечно нарушавший Устав. Да какое Эсташу дело до рода де Бриеннов и его чести! Но мёртвые рыцари, отныне навеки стоящие за спиной, не давали Эсташу шанса остаться в стороне. Внутри всё вопило от возмущения: предок — король Иерусалима, император Латинской империи! Из ничего сделал сам свою судьбу! На двух тронах — в Иерусалиме и Константинополе — успел за жизнь посидеть, а правнук среди таких же зажравшихся молодых бездельников вино будет жрать и посмешище из себя делать?!       Вообще, Эсташ немного… перегнул, конечно. Но он и так никогда не отличался терпением, а тут пацан его довёл просто до осатанения. Оставшись без строгого родительского контроля, Тибо, поначалу державшийся сообразно статусу скромно, расслабился и стал позволять себе лишнего. Сильно лишнего. А Эсташ носился за бароном, стремясь уберечь того от всего на свете. По правде сказать, роскошь дворца и особенное положение при сыне регента этому способствовали и вскружили бы голову и куда более взрослому и опытному человеку. Но Эсташу было не до благостных размышлений — он ежеминутно то обливался холодным потом от ужаса, то его бросало в жар от злости и желания надавать распоясавшемуся щенку по шее.       Уже полгода состоял Эсташ при младшем де Бриенне. Первое время он здорово робел, хоть и уверял отца Тибо в противоположном, — а вдруг найдётся кто-то памятливый и наблюдательный и Эсташа опознают? Пусть это и было из разряда чудес — ну кто и когда присматривался к чёрной братии Ордена? Отсутствие бороды и время, щедро отметившееся на лице, тоже играли на руку Эсташу. Если только кто-то знакомый лично и не шапочно, но таковых при царском дворе быть не должно. Не должно же? Дойдя до этого момента, Эсташ нервно передёгивал плечами. Самое удивительное, что опасность притаилась там, откуда бы он и помыслить не мог: Амори Тирский был женат на армянской принцессе, и родственники Изабеллы при дворе были не редкость. А вот в Киликии Эсташа как раз разглядывали сотни глаз, словно диковинку. Мало того, что он выделялся даже среди французов своими светлыми волосами и ростом, так ещё и в герои затесался. А уж со сколькими он тогда выпивал после победы в Сарвандикаре! Он-то их забыл, а они его? Кто даст гарантию, что при дворе нет никого из тех, кто участвовал в той кампании? Поэтому вёл себя Эсташ тихо-тихо, старался не привлекать к себе внимания и стал практически тенью Тибо.       В целом это было несложно: удивительно, какими слепыми становятся люди, стоит надеть понятную им личину. Представили как охранника и учителя юного миньона принца — и Эсташ тут же стал невидимкой.       И все эти полгода в душе Эсташа бушевали страсти, его одолевало болезненное любопытство, смешанное со злостью. Он исподтишка наблюдал за регентом, ловил скудные слухи о процессе и шёпотом пересказываемые сплетни. Кто такой Амори? Трусливый друг Ордена? Коварный враг? Стоит ли пытаться поговорить с регентом, или это величайшая глупость, какую только можно совершить? Как не прогадать? Шанс будет только один. От чьего имени говорить? Лично от себя? А кто он такой? От лица всех сирых и убогих, которые томятся сейчас по темницам? Так, поди, они не безъязыкие, и терять им было нечего — сами всё высказали. Или от лица тех сил, которые совершенно явно действовали за спиной законных властей? Эсташ выпивал то с одним, то с другим, под хмельком стал владельцем огромного количества ненужных сведений о придворных, но… Ничего, что вывело бы его на храмовников, находящихся на свободе, не узнал. Впору было радоваться — ну очень хорошо затаились братья.       Какая-то сила действовала на Кипре, это точно. Так, например, стыдливо умалчивалось, что почти всё золото из командорств исчезло в неизвестном направлении. Но с чего Эсташ взял, что это сделали храмовники? Может, сторонники опального короля, а может, Госпиталь. Тоже ведь недовольны. Бурлит дерьмо на райском острове, бурлит. Не зря так много охраны у семьи регента и самого Амори. Ой, не погладят Эсташа по голове за сование носа куда не следует. Эсташа пробрал нервный смех: вот если он натворит такую глупость — полезет к регенту с попытками усовестить его, — так тайные силы сразу и появятся. Только узнает об этом Эсташ уже с ножом под рёбрами.       Нет, нельзя разговаривать с регентом. Даже если очень хочется сгрести за грудки и проорать: «Что ж ты делаешь, тварь?! Ты же обманул командора Кипра! Он же рассчитывал на твоё слово! На твою поддержку! А ты у него за спиной переписывался с папой Римским! Ты выманил его и других рыцарей из командорств под предлогом суда, а сам в это время приказал своим войскам занять и обыскать командорства! Не мы ли на своих мечах тебя на трон подняли?!»       Очень хочется. Но нельзя.       Так и маялся, отвлекаясь на то, чтобы в очередной раз поволноваться за здоровье и безопасность юного барона де Бриенна. А предпоследнее его приключение и вовсе лишило Эсташа покоя.       Началось всё с того, что к Эсташу прибежал, заламывая руки, Андреас и сообщил, что «господин барон с ещё одной милостью изволил пойти в какой-то злачный угол смотреть некую диковинку. Недосмотрел. Эрванд, спаси!» Эсташ, решивший ненадолго пренебречь обязанностями телохранителя и как раз переваривающий в тенёчке восхитительный обед, подскочил, как ужаленный, и понёсся следом за слугой.       Та часть рынка, куда затащила нелёгкая Тибо на пару с ещё одним неслухом, была какой-то уж совсем грязной и смрадной.       — Господин барон меня убьёт! И тебя убьёт. И нас обоих. Эрванд, ищи его! — причитал Андреас, на пару с Эсташем пробираясь через пёструю круговерть базара.       — Что тут могли забыть молодые дворяне?! — Эсташ озирался, не убирая руку с меча.       — Да кто-то им рассказал, что тут сумасшедшая одна сидит. Жуткая такая старуха. Всё время что-то бормочет. Болтают, она провидица. Вот и ходят всякие праздные зеваки на неё поглазеть. Я, правда, думаю, что это местное ворьё слухи распространяет, чтобы сподручнее было кошели срезать. О, Пресвятая Дева, вон они, — облегчённо выдохнул Андреас. — Эрванд, надо увести обоих. За второго-то ведь тоже кому-то голову снимут.       Эсташ кивнул и в два движения пробрался к Тибо. Прямо на земле в груде тряпья сидела невообразимо старая, до черноты смуглая женщина. Она мерно раскачивалась и что-то бормотала на греческом. Толпа, кольцом окружившая тряпки, внимательно слушала это бормотание.       — Пойдёмте, барон. Что вы тут…       Старуха вдруг подняла на Эсташа мутные глаза, ткнула пальцем и забормотала что-то сначала нормальным голосом, потом быстрее, быстрее…       — Барон, вам здесь не место, — повторил Эсташ, равнодушно скользнул глазами по скрюченному, изуродованному воспалёнными суставами пальцу, указывающему точно на него, решительно ухватил обоих мальчишек за локти и потащил прочь.       Бормотание старухи за спиной становилось всё громче и приобрело визгливые истеричные ноты. Выбравшись из толпы, Эсташ сердито спросил:       — Что вы тут забыли, барон? Неужели оно того стоило?       Тибо только разочарованно поджал губы.       — Наврали. Просто нищенка. К тому же не в себе. И говорила ерунду.       — Да? Какую? — без интереса спросил Эсташ, занятый тем, чтобы отслеживать все мутные личности рядом с сиятельной задницей «его милости», пока они не выйдут в более безопасное и не такое людное место.       — Да что-то про трижды убитого, несущего смерть.       Эсташ фыркнул:       — Как? Прямо так и говорила?       — Да я запомнил, что ли?       — Я запомнил, — проворчал Андреас. — «Трижды наречённый, трижды казнённый. Живой и мёртвый, грешник и праведник, длань Божия, смерть несущая». И потом всё орала тебе в спину про руку Бога. Ух, ведьма. Нечего по таким местам шляться, барон!       Тибо разочарованно покивал:       — Да она всё время так говорила, пока мы рядом стояли. Ничего не понять.       — Ага, и вправду ерунда какая-то, — севшим голосом ответил Эсташ и перевёл разговор.       И только в целости и сохранности вернув Тибо ко двору и оставшись наедине с собой, он позволил себе признаться, каким стылым могильным ужасом продрали его слова старой ведьмы.       Откуда она знала? Это же… Этьен. Эсташ. Эрванд. Трижды наречённый, получается? Да ну. Ерунда. Откуда бы ей… Просто совпало так глупо. А трижды казнённый? Та петля у пруда, уже накинутая на шею, — раз. Ров, полный чавкающей весенней грязи, когда их шайку перебила городская стража, — два. Площадь в Каире и ряд лучников напротив — три. Для всех мёртвый, только вот живой.        Эсташ сглотнул. Оставалась небольшая надежда, что праведник из него так себе. Не все условия соблюдены. Быть несущей смерть дланью не хотелось.       Поэтому, когда Андреас снова осчастливил Эсташа известием, что на этот раз его милость изволили напиться, терпение Эсташа с треском лопнуло.              К вечеру Тибо дозрел до раскаяния и извинений. Эсташ отмахнулся — делать ему нечего на перепившего пацана сердиться, но Тибо продолжал топтаться рядом и трагически вздыхать.       — Ну?       — Надо батюшке написать как-то…       — О чём? О пьянке, что ли? Глупости какие. Просто меру свою запомните и больше сверх неё не пейте.       — Да нет…       Трагический вздох.       — А о чём тогда?       — Я кольцо фамильное вчера оставил. Там… В крыле, где королевская семья живёт.       — Так надо забрать. Привычка у вас дурная кольцо крутить, то снимать, то надевать, когда разговариваете. Сняли, поди, и где-то рядом положили, пусть Костандин велит прислуге поискать.       Тибо снова надрывно вздохнул.       — Не могу. Я его в тех комнатах оставил, куда никому хода нет.       — Не понял… Всех молодых господ Костандин сам и пригласил, нас снаружи оставили.       — К себе же в покои, не к отцу!       — А…       — Там у них сложно, закутки какие-то, скрытые проходы. Можно, не выходя в основные коридоры, где стража, в любые комнаты попасть. Я случайно понял: там портьера заколыхалась, я заглянул — а за ней коридорчик. Мы втроём к тому времени остались: Костандин, я и ещё один юноша. Они начали спорить о политике, а у меня уже голова не соображала, так муторно было их слушать! Я и пошёл — любопытно стало. Костандин с Фабио и не заметили — спором увлеклись. А кроме нас никого и не было, слуг Костандин отослал.       — Пошёл, — без выражения произнёс Эсташ.       — Ну.       — Дальше что было?       — Ничего интересного. Комнаты как комнаты, роскошно обставленные. Коллекция оружия, каменьями инкрустированная, а в одном месте — статуя очень красивая. Необычная: воин в полный рост. Как живой. Я… Я не знаю… Просто смешно показалось — я ему перстень на палец надел. Потом… Не помню. Бродил там, рассматривал всё, а после спохватился, что меня давно нет, испугался и бегом побежал назад. Я забыл! Я забыл, Эрванд! Кольцо так и осталось на пальце той статуи. Что делать?! Я же не могу рассказать Костандину, что влез в покои его родителей!       У Эсташа не осталось приличных слов. Он открыл рот. Закрыл. Снова открыл и снова закрыл. Да что ж тебя разбойники-то тогда не зарезали!       Эсташ размышлял сутки. Кольцо пока не обнаружили — уже хорошо, найдут — кто-нибудь обязательно вспомнит, чьё. Ладно, если просто выкинут Тибо из дворца, но старший де Бриенн не сказать чтобы был особо близок к Амори. Слуги сплетничали, что даже как будто регент был недоволен бароном, но не обострял. В оппозицию тот не входил, разумеется, но… Поймать сынка на горячем — это как отцу можно руки вывернуть? К тому же де Бриенн богат. Одним бароном меньше в тюрьме сидит, одним больше… А владения подарить кому-то лояльному, чтобы стал ещё лояльнее… Может быть такой вариант? Да запросто. Или ничего такого не будет, но за Тибо на всякий случай начнут присматривать, заодно могут и к свите его присмотреться повнимательнее. Плохо. Ой, как плохо…       Надо возвращать кольцо.