Идентификация пустоты

      Аккуратные гладкие ножки разложены поверх измятой простыни. Она курит. Лёжа на спине, открывая привставшие соски и непринуждённо скинув голову с края кровати, смотрит в распахнутую ванную с исходящим оттуда паром. Она любуется им. Хоть сильный напор воды в душе и шумит, из проигрывателя всё же громко доносится шестой трек Боуи с неповторимой пластинки «Aladdin Sane»:

«Время — Он ждёт своего часа

Он говорит бессмыслицу

Его сценарий — ты и я, пацан

Время — Он изгибается как шлюха

Падает, дроча на пол

Его фокус — это ты и я, пацан».

      Она подпевает ему распухшими губами. Фигура в душе бёдрами подтанцовывает под звонкое бренчание клавишных. Они любят слушать его, ведь Дэвид собственнозвучно захватил весь туманный остров. Кач вправо, толчок влево — активно крутит тазом. Эти изгибы такие плавные. Она смеётся. С её ракурса хорошо просматриваются мелкие капли, плывущие вверх по свежей багровой ягодице с размытыми ссадинами. Брызги кажутся обращённым вспять дождём. Это завораживает. Недавно разгорячённое в страсти тело остыло, из лейки перестало лить, шум остановился. Пластинка отчётливее запела:

      «Ты — не жертва

      Ты — просто кричишь от скуки!

      Ты — не выселяешь время».

      После крика Боуи тяжело дышит в микрофон. Одна за другой ноги ступают на белую, залитую водой плитку, куда также стекают следы от только что принятого душа, образуя зеркальную лужу. Ходить по воде может не только Иисус. А эта фигура ещё божественнее и соблазнительней. Он прищурился в её сторону.       — Что?       — Не двигайся.       Парень рывком направился к декоративному деревянному столику с небольшой стеклянной вазой из Африки, в которой было ассорти из полевых, и не только, цветов. Для него пахнуло табачным дымом, для неё завоняло приторным гелем с клубникой. Какой запах в итоге победит своей ядрёностью и останется в комнате?       — А полотенца висят для красоты? Ты же и тут всё намочишь.       Он выбрал один из ещё не завядших остеосперсумов, так похожих для простых масс на обычную цветную ромашку, и прихватил новенький фотик за неприличные шестьдесят два фунта стерлингов. Не у каждого профессионального фотографа имеется подобный агрегат.       — Почему опять не задвинул шторку? Теперь я могу принять ванну прямо на полу!       — Иначе как бы ты поглядывала на мой зад? Я всё видел. Возьми это, — юноша оторвал заострёнными ногтями соцветие от стебля, оставив небольшую тросточку снизу, и нагло всунул это в чужой рот. — Зажми зубами.       Пока он шустро заползал на постель, под ногами скомковалась теперь намокшая простыня и вылезла из-под матраса. У девушки не было возможности членораздельно задать свои резко возникшие вопросы. Ей пришлось потушить сигарету об паркет, оставив небольшой обожжённый участок на полу.       — Могла бы и мне оставить, там ещё половина была, — привычка бедняка из трущоб с нестабильным заработком — не раскошеливаться даже по мелочам.       Молодой человек азартно схватил её за тонкие бёдра и силой подтянул почти к своей промежности, оставив пару сантиметров от собственного тела до девичьей кожи. Он нацелился объективом на кукольную грудь так, чтобы не до конца поднятая свисающая голова не попадала в кадр, а верхушка цветка, торчащая из стиснутого рта, как бы вырастала из вставшего соска. Красота всегда в простоте. Щёлк.       — Не дыши.       Трудно удерживать ровное дыхание, когда до сих пор всеми фибрами и оголёнными ляжками физически чувствуешь интимную близость, прямо как пять минут назад. Особенно, когда после напряжённого выдоха заострённый подбородок ложится на область мягкого впалого живота, заставляя незаметно вздрогнуть.       — Д'л'г щ? — что переводится с бубнящего как «Долго ещё».       — Тебя это не возбуждает?       Она выпрямилась. Изогнутая дугой бровь говорила сама за себя, без слов. Теперь они лицом к лицу, а утончённые колени зажаты острыми. Линза оказалась плотно зажата между охлаждённой и ещё не совсем остывшей грудными клетками. Табачный дым, безусловно, резкий, но химозная клубника плотно осела на мокром кожном покрове.       — Он спрятался от камеры, — наклонившись, парень бесцеремонно захватывает нежную область тонкими губами и обсасывает расслабленный сосок, слюняво причмокивая, оставляя появившуюся влагу блестеть на люстровом свету.       Если бы она была кошечкой, она бы замурлыкала. Но девушка была человеком, поэтому, как ни странно, всего лишь откинула голову назад, сладковато простонав. Светло-пудровая бусинка немедленно вернулась. Ему пришла дополняющая композицию идея — помотать свежевымытыми волосами в разные стороны, так, чтобы до сих пор зажатый цветок напротив оказался покрытым мелкими капельками. Секунду-другую расчётливо осматривает созданную картину. Замер. С пластинки слышится гитарное рычание Мика Ронсона.       — Сейчас точно не двигайся.       Щёлк. Фотографирующий приподнял изысканную женскую особу за гибкую талию и подвинул ещё ближе к высыхающему паху. Объектив настроен...

      «Но ты, милая моя, была добра

      Но любовь лишила тебя мечтаний

      Дверь в грёзы была закрыта

      Твой парк был реальным и лишён сновидений

      Возможно, ты улыбаешься сейчас

      Улыбаешься сквозь эту тьму

      Но всё, что я могу дать

      Это чувство вины за свои сны».

      Дэвид невероятно расчувствовался в своём пении, почти крича, выдаёт всю боль написанного, пока электронная шестиструнка исполняет соло. Щёлк. Она не дышит. Щёлк. Она покорно позирует. Щёлк. В камере сохраняются прелестные снимки раскидистого цветка с сиреневыми лепестками и ядовито пурпурного оттенка сердцевиной, вырастающего из чашелистика в виде пухлых французских губ, с цветоложем из бледно-розового переливающегося соска и небольшим холмиком в виде округлой груди. Щёлк.       — Херня, — он с досадой откидывается на место, где несколько минут назад была подушка, позже откинутая в порыве игривых ласк.       — Почему? — она опустила голову в недоумении. Соцветие само выпало на подмокшую кровать между бёдер.       — Свет говённый, — сверху них лаконичная бриллиантовая люстра тихонько вздохнула, а одна из множества лампочек моргнула от печали.       — Ты не будешь их проявлять?       — Подумаю.

      «Лааа-ла-ла-ла-лаа-ла-ла

      Лааа-ла-ла-ла-лаа-лаа, да, время!»

      Его время тоже уже подошло.       — Адам? — девушка пристально осматривает заглушённо голубые пятнистые колени лежащего. Хочет провести тонкими длинными пальцами, но сперва задаст вопрос.       — Да?       — Вы встретитесь на этой неделе?       — Может быть. Скорее всего, — юноша встаёт и спешно надевает вещи, хаотично разбросанные по полу. Сначала серые джинсы клёш с крупной россыпью страз в верхней части и серебряный глянцевый ремень. Она не успела прикоснуться к его синякам, но почувствовала нотки негласного сожаления. Следующая песня с играющей пластинки — «The Prettiest Star». — Но мне в любом случае нужны деньги уже сегодня, — встав у надкомодного зеркала, натягивает красную рубашку в кривую сине-белую полоску поверх однотонной белой футболки, на которой самодельно отпечатаны красной помадой множество пышных губ. Преимущественно — Луизы.       Одежда плотно прилипла к едва влажному телу. Парень полностью погружён в собственные скрытые мысли, долго и тщательно просматривая привлекательное отображение в зеркале, поправляя ещё не досохшие волосы в нужную зачёсанную форму.       — Возьми в моей сумочке. Надеюсь, хватит, — она невольно потянулась за новой сигаретой.       Глухой хлопок дверью.       — Не за что.       Мокрое покрывало, дорогущий фотоаппарат, купленный за её денежные средства, огромная лужа в ванной, не остывшее возбуждение. Он может оставить всё что угодно после себя, но сладкий клубничный запах всё-таки победил табачный дым и расползается растущей тоской по комнате. Её французская натура была удовлетворена десять минут назад, в момент интимной близости, а сейчас остаётся только вспоминать былое тепло, отбивать приторный аромат геля куревом и подпевать:

«Холодный огонь, у тебя есть всё, кроме холодного огня».

      Боуи, как всегда, завораживающе поёт жизненную правду. Он офигенный.

«То, как ты двигался, это всё, что требуется для того

Чтобы спеть песню о том времени, когда я любил

Самую красивую звезду».

***

      — Итак, сегодня у вас в одиннадцать Мистер Кауфман на полтора часа, в половину второго Мистер Хомми на два, в четыре Миссис Тёрнер на полтора и в шесть последний Праудлав на час, — Ирэн залпом прочла записанные в журнале имена клиентов на предстоящую дату, громко чавкая ядрённо-мятной жвачкой.       — Праудлав? — Солитер остановился на крайнем полуобороте ключа в замке своего кабинета.       — Да, сэр. Он приходил на прошлой неделе с девушкой. Помните?       Блестящие туфли. Большие глаза. Оголённая сияющая грудь. Чёрный зрачок... Такое не забыть.       — Точно. Когда он записался?       — Сразу после того, как вышел от вас.       Психоаналитик всё-таки открыл входную дверь.       Его попросила записать дама или это было его решение? Зачем? Специалист даже не знает, с чем ему работать. Может быть, ему правда снятся кошмары? Тогда бегливое отшучивание на эту тему обретает весомый смысл. Значит, это вина Солитера, что гость не рассказал в полной мере свои проблемы и закрылся. Он ведь молодой, наверняка плохие отношения с родителями, отрицание всего, молодёжный максимализм.       Для чего приходить во второй раз? Для вида? Или он опять будет язвительно молчать, нагоняя страх случайно нарушить тишину? Если он закурит в этот раз, стоит терпеливо промолчать, иначе опять выйдет глупая ситуация, когда пепельница после Миссис Тёрнер будет полностью набита до краёв, не получится оправдаться правилом о запрете пускать дым в помещении. Стоит ли поменять своё местоположение? Может быть, его напрягла такая позиция — сидеть друг напротив друга в креслах? Тут нельзя не согласиться, многие пациенты высказывали недовольство касательно дискомфортной обстановки: не самого тёплого оттенка ледяные стены, белёсые полупустующие полки с некоторыми книжками Фройда, Юнга, Райха, Фромма и, на всякий случай, «Потерянный Рай» Мильтона, но они только замыливают общий вид.       Казалось бы, деревянный стол должен быть тёплым, но со временем дуб блекло посерел; мягкие сиденья бежевые, но в небольших расходящихся трещинах; люстра, точнее, смешно расставленные лампочки, якобы составляющие единое целое, светят не по центру, в область процесса терапии, а по сторонам и углам, иногда нервно подмигивают стенам.       Мебель когда-то была белой, чистой, как новый бумажный лист начинающего писателя, в ней возможно было проводить сеансы, по излечению проблем разума, но единственное, что осталось с тех времён — это запах, точнее его отсутствие. Тут пахнет абсолютной пустотой, и плохо это или хорошо — непонятно. М-да, тут бы разобраться с психологическими проблемами у комнаты, когда она почти соответствует внутреннему облику работающего здесь. Эван передвинул одно из кресел напротив своего рабочего места, а второе отставил к стене в сторону. Сегодня он будет сидеть за своим рабочим столом.       Итак, блокнот для записей проводимых терапий открыт. Глубокий вдох. Кто первый? Мистер Кауфман — обеспеченный, но ужасно ревнивый мужчина с низкой самооценкой, жалующийся на подозрения в измене своей жены, хотя сам он стабильно два раза в неделю заказывает, редко посещает сам, проституток, в то же время потрахивает всю женскую часть коллектива его офиса. Его супруга — американка из Миннеаполиса, перестала работать, как только вышла замуж и родила чудесного светловолосого ребёночка, который, по утверждению самого Кауфмана, «нагулянный чёртов плевок света во всю его наследственную линию с иссиня тёмными волосами через несколько десятков поколений».       Миссис Кауфман даже приходила к Солитеру, объяснить всю ситуацию с её стороны: она не виновата в том, что она, как и оба её родителя русые, и она понятия не имеет, почему их белокуристость победила сильный тёмный цвет. Ребёнок — сто процентов его, она не гуляет, любит своего мужа и никогда бы не изменила, и когда со всей честностью интонаций её изъяснения лились перед специалистом, она была убедительнее, чем дитё, свалившее всю вину на кота за разбитую посуду. Но Кауфман продолжает ходить к Солитеру, потому что его также беспокоят навязчивые мысли о всевозможном женском внимании к его персоне или «да они все как голодные волчицы на меня глядят, как тут устоять?». Но он всё равно остаётся серьёзно ревнивым. Его терапия — просто проговорить все свои похотливые желания с выражением вслух и по возможности, стараться не лезть под юбку хотя бы через день.       Дальше кто? Мистер Хомми. Скучный большой мужчина с блестящей сединой и в такой же ослепительной кожаной куртке с заклёпками. В душе ему вечные восемнадцать, яростно показывающие себя всему миру, но есть одно «но» противоречащее ветрености дневного поведения: его телесной оболочке снятся кошмары, связанные с падениями, полётами и прочим зависанием в воздухе, после чего просыпается в холодном поту со жжением в промежности. Короче говоря, запрещает себе в сознании думать о половых связях с левыми особами, но нутряной горящий жар ширинки узких джинс расползается до всех рабочих нервных окончаний, не доходящих до головы, поэтому влажные фантазии вытекают в вечные воздушные сны.       Дядька байкер — православный, а похоть, как известно — один из пресловутых смертных грехов, вот верующий разум и не позволяет размахивать достоинством направо да налево. «Я ж это, как его, не дик'й зверь какойн'ть». Но тело то не обманешь, как, впрочем, и подсознание, от этого они и отчаянно посылают всевозможные сигналы в единственное незащищённое от совести место — сновидения. Тут случай не такой прямолинейный. Бороться с православными убеждениями, очевидным, не пройденным пубертатным периодом или попытаться перенаправить фокус подсознательного прозрачнейшего русла на другую занимательную страсть? Эван решил, что регулярные акты онанизма справятся с этим. И пока психоаналитик советует данный способ решения проблемы, лично не зная эффекта от подобной "терапии", где-то на небесах спокойно покоившийся основатель психоанализа Фройд грозно качает пальчиком и борохчит на своём угрожающем немецком за такое отрицание его не самой положительной теории по этой теме.       Перерыв на обед. Кофе и пища для размышления в виде собственного недавнего сна, неожиданно явившегося в ту самую ночь. Лестница — это...? Цветки — это...? Чёрная дыра — это...? Ни одного вразумительного объяснения не приходит на ум. Почему именно в тот день эти расплывчатые образы явились в бреду ночи, когда уже не первый год на кабельном телевидении канал «Сновидения» выдавал исключительно чёрный пустой экран? Темнота. Не ясно. Осталось полтора волнительных часа до прихода Праудлава, ведь специалисту непонятно, что с ним делать один на один.       Итак, Миссис Тёрнер. Жена успешного рок-музыканта, но никогда не выдавала его личность и имя, богатая, поэтому может себе позволить ходить на приёмы по три долгих раза на неделе, достаточно одарённая умом, из-за чего эти три дня из семи выдаются не такими безысходными, глубоко сентиментальная внутри, но при этом не выдаёт сквозь маску хладнокровия истинную себя. Практически каждое ночное время суток ей видятся в дрёме вполне обычные картины, но почти в каждом из них она оголённая. Где-то без верхней части одежды, где-то без обуви, а иногда и полностью нагая, и постоянно эти видения сопутствуются чувством вины или стыда, однако не за внешний вид, а за другие невиданные дела.       Здесь речь не про рвение к эксгибиционизму. Уверенно можно выдвинуть предположение, связанное с подсознательным желанием «быть замеченной, осмотренной, во внимании», вероятно, также, как это получает её муж в свой час славы, если он, конечно, реален. Терапия для этой замечательной скромной дамы — яркие одеяния и оригинальное поведение на публике. Сегодня она была одета в фиолетовую пышную шубку поверх серебряного короткого платьица, в пайетках и в белых сланцах с вышитой ромашкой. Результат подобного маскарада пока не выявлен, но денежка поступает с приличной регулярностью за такие методы.

***

      Глухие басы вибрируют толстые стены. Играет вроде как низкосортный дум-метал, пародирующий Black Sabbath. Такой ритм тут выбран неспроста, он сначала зыбуче медленный, обволакивающе растягивающийся, слегка заводит и подогревает раскалённый интерес, потом нанизывается острыми риффами и подаёт ускоренный темп с глушащим мёртвым голосом, добавляя ярости в действиях, от чего пульс в крови хлещет и толчки получаются интенсивнее, и почти под конец, когда кульминация обжигающе близка, вновь замедляется, давая наслаждению расползтись во всех изнывающих нервах.       Об дрожащую стену через какое-то время будет небрежно стучать хлипкая койка. Бетонная перегородка многое повидала на своих мучительных годах, и военные бомбардировки в том числе, так что сегодняшний день не окажется для неё последним. В отличие от неё, кровать совсем молоденькая, ей чуть больше года. Клубу всего три с небольшим года, и она третья сменная сестра-постель в конкретно этой комнате. Благо, в ней преимущественно стал работать самоуверенный молодой человек, который принимает только проверенных знакомых и никаких сюрпризов в виде опьянённых жестоких клиентов больше не ожидает. Сегодня как раз вместе с юношей здесь отработанный услужливыми годами мужчина, не способный на чрезмерную агрессивную силу.       — Вот так, мой сладенький. Хороший.       Одетый как мальчик-пионер, почти взрослый юноша в этот момент глубоко заглатывает среднестатистический в Англии десятисантиметровый член. Да, он маленький, и от этого выполнять минет в триста раз легче, нежели когда к нему приходит чернокожий Большой Дик со своими огромными габаритами. Из горла вывалился подавленный звук, и ранее покоившиеся на коленях красивые руки ринулись к одетой в официальную итальянскую рубашку спине, дабы найти опору.       — Нет, так делать нельзя, — мужчина с досадой скидывает плутавые конечности. — Мы же договаривались, сегодня вообще без рук.       Ему неудобно, но он вылизывает зигзагообразный завиток вдоль органа слюнявым языком, как играет с леденцом. Создаёт видимость невинных глазок с часто хлопающими накрашенными ресницами, для округлости взгляда.       — Хороший мальчик.       Затем он наклонил растрёпанную голову вбок и осторожно приблизился к сморщенным волосатым яйцам, периодически посматривая наверх с наигранным любопытством. Юноша высунул язык и медленно прошёлся по заросшему левому мешочку. На этом месте рассыпался красивый влажный след, почти как капели бусин на старой скомканной паутине. Он прекрасно знает, какие вещи с этой чувствительной половой частью любит его клиент, поэтому вытворяет губами и языком активную массажную игру, на что получает удовлетворительные стоны и ползающие руки в распущенных к лицу волосах.       — Адам, я говорил, — мужчина со рваным дыханием еле процеживает слова, — что тебе с такой причёской куда лучше.       Молодой человек остановился. Каждый раз, когда он надевает эту нелепую поло-рубашку и смешные детские шорты по просьбе этого взрослого человека, в его обязательства также входит шепеляво разговаривать.       — Да, дядя Дэнни, ты мне постоянно так гофоришь.       — Давай уже поиграем в мою любимую игру на кроватке. Доставай крем для моей игрушки.       Мальчик-пионер встал, оказавшись почти ростом с клиентом, и подошёл к расцарапанному металлическому комоду. Когда-то новая упаковка жалко осунулась, прижав стенки тюбика поближе, намекая, что она закончилась.       — Я сейчас, — Адам устало произнёс фразу, не пытаясь исковеркать акцент на детский.       Как только он на полшага уже вышел из своего рабочего помещения, тут же приостановился. Сначала синий яркий свет с непривычки залился в голову, потом остановил знакомый силуэт вдали. Он немного зашёл за дверь, прежде чем его поймали взглядом. Длились гляделки недолго, ведь Эван тогда стремительно умчался прочь. Юноша довольно посмеялся. Эта ситуация значительно подняла его настроение на вечер, и когда койка уже долбилась об фундаментную стену, и когда сильные руки по-учительски шлёпали по наливающимся красным ягодицам, и в момент, когда его шея держала опору для всего заломившегося раком тела, про себя он уже представлял, что скажет при следующей встрече с таким забавным психоаналитиком.

***

      Его время пришло. 18:02 скоро сменятся на 18:03, но в кабинете всё ещё находится единственный и постоянный обитатель, работающий здесь по пять дней, четыре раза в месяц, двенадцать месяцев в год. Опаздывает. Или может вообще не явиться. Конечно, зачем это всё? Никого не будет, это очевидно. В прошлую встречу он ясно дал понять, что не горит желанием присутствовать на сеансах. Сегодня с утра на полу уже не было мусорной горстки пепла, оставшегося после него в тот раз, но прослеживался серый градиентный волнообразный мазок от когда-то мокрой швабры. Всё-таки уборщица Мэри старая плохо видит и явно не ожидает останавливаться подольше на одном месте в одном из кабинетов здания, коих тут десятки.       Солитер подошёл к окну с серым лондонским пейзажем, оживлённого людьми-муравьями. Тротуара не видно, когда смотришь на крышу соседнего строения, сливающегося своей окраской с обычным пасмурным небом. В такие моменты он в небольшой степени завидует шествующим снизу, ведь у них есть цель: куда идти, что делать, есть смысл торопиться или, наоборот, оттягивать вечернее наслаждение от прогулки, особенно это касается беззаботных групп молодых людей с наполненным запасом жизненных сил и времени в карманах расширенных к низу модных джинс. Впрочем, Эвану нет смысла опять идти домой. Но и никто не придёт, это глупо дожидаться его.       Громкий щелчок входной ручки. Одиночный шаг постукивания каблуков Солитер от неожиданности развернул голову. И вот он предстал собственной сияющей персоной.       — Залип на необычайно типичные здешние облака? — Адам в солнечных чёрных очках квадратной формы. Глаз не видно, но ехидная узкая улыбка прекрасно передаёт всё его заводное настроение.       — Э-э-э... Да. То есть нет. Вы опоздали, — Эв с пойманными смущением приземлился в своё рабочее сиденье.       — Мы снова на "вы"?       — Извини. Но ты всё равно поздновато, уже пятнадцать минут сеанса прошло. Я не буду задерживаться дольше положенного времени.       — Целый час — это слишком долго. Ты теперь там сидишь?       — Да.       — Жаль, — он сел в развернутое к столу кресло вновь открыто расставив ноги пошире. — В прошлый раз было уютнее, будто мы обыденно сели поболтать, типа как дома.       Солитер вспомнил свои утренние, как оказалось, неправильные мысли по этому поводу.       — Так ты настроен на реальную терапию сегодня?       — Нет. Я пришёл за ними, — Праудлав наклонился вперёд, чтобы рукой собрать максимально полную горстку карамелек из вазочки. Одну из них сразу направил в довольный рот. — Таки-и-ие вкусные.       Своим ярким образом клиент создавал контрастное цветастое пятно в блеклых красках кабинета. От него резво доносится противоположный казистому образу в пёстрых линиях аромат сливочной клубники. Он излучает гремучее сияние даже со скрытой тёмным аксессуаром половиной лица, а полнозвучное чавканье напоминало о существовании бурлящей жизни внутри. Не оторвать взгляда, поэтому стоит перевести внимание на попытку завязать диалог.       — На самом деле, я не ожидал тебя увидеть тогда в том месте, — Эван нервно, но сильно слышимо сглотнул слюну на последнем слове. — Твоя девушка, кажется, упоминала угасание в интимном плане между вами двумя, — он судорожно хотел поставить решительную позу скреплённых в кулак ладоней на стол, но засомневался в неподходяществе данного жеста в ситуации, поэтому спрятал их под стол, накрывая свои колени. Но и эта позиция выглядела странно нелепо, поэтому одна из елозивших рук потянулась поправить несуществующую причёску, от чего действие перешло в прочёсывание кожи за ухом. — В этом можется крыться ваша проблема. Я думаю, ей стоит знать о твоих предпочтениях.       — Не понимаю, о чём ты, — ему чрезмерно идёт широкая улыбка с зубами, особенно, когда говорит с непоколебимой решительностью. Он разгрыз твёрдую карамель с громким щелчком, и перед следующими словами прозвенела хрустальная россыпь её осколков. — Не буду понимать до тех пор, пока не поделишься своим маленьким секретом — что делал там ты.       Психотерапевт ещё более замялся. Неловко чешущая рука уже переместилась в область задней части шеи, потому что по ощущениям предыдущее место нервного ёрзанья было раздражённо красноватым. Почему собеседник ставит его в такое беспомощное положение, когда темп беседы, по идее, должен вести специалист, даже когда тема кажется щепетильной.       — Я... Хотел в туалет. Это было ближайшее открытое место посреди улицы, — он не нашёл других разумных слов, объясняющих свой необдуманный тогда поступок. Несказанная правда, что он шпионил за другим человеком, вызвала бы странное подозрение.       — Да ну, — Адам со сдерживаемым смешком неспешно скрестил голени. — Ты выглядел так, будто тебя застали врасплох.       — Я против подобных связей, если ты понимаешь, о чём я. Это считается болезнью, ты же знаешь?       — Да ладно тебе, сейчас каждый мальчик хоть раз сосался с другим мальчиком, и каждая девочка отлизывала своей лучшей подружке. Это нормально и это классно, — полиэтиленовые плёночные обёртки гремуче шуршат из карманов джинс, даже когда он слегка движет ногой, а происходит это практически каждые пять секунд, из-за чего глухой тишины никак не получится достичь, даже при открыто оборванном диалоге. Сквозь чёрные очки не видно, но прекрасно ощущается, что клиент держит проникающий чересчур далеко зрительный контакт с самого входа в кабинет, что не может не вызывать дискомфортного ощущения и подавлять такт самообладания. Солитер уже исчесал всевозможные открытые участки кожи до красноты, от чего волнующиеся руки перешли на ткань офисных брюк. — Расслабься, она прекрасно осведомлена об этом. И всё равно она любит меня.       — Очень интересно.       — Разве я не выгляжу как хороший человек, которого можно вот так просто любить?       — Я не отрицаю этого.       — На самом деле, я её тоже тепло уважаю.       — Но не любишь.       — Именно, — сегодня Адам примечательно общителен, — видишь ли, как ты уже знаешь, эта девочка при хорошеньких деньгах, а когда у персоны есть зелёные бумажки, она автоматически становится приятнее в несколько раз. Это капиталистический закон настоящего дня. А ещё она довольно симпатичная, и с ней не стыдно выйти на улицу.       — Ты так говоришь, будто она какая-то вещь.       — Мы ведь все пользуемся вещами.       — Но она же человек, — психотерапевт прекрасно понимал точку зрения напротив сидящего, но по предписанным кабинету моральным правилам ему следовало преподносить общепринятую позицию о праве существования личности.       — Она бессмысленно проживает свою жизнь.       — Что ты имеешь в виду?       — У умных людей всегда есть какие-нибудь стремления и планы. Тебе ли этого не знать, — в последней фразе, выскользнувшей почти полушёпотом, читался скрытый подкол. Какая ирония для специалиста.       — Я так понимаю, у неё их нет.       — Но зато у меня есть и мечты, и цели, и чувства. Поэтому со своей стороны, я пока что дополняю её пустую эмоциональную рутину. Я тебе не обалдуй какой-нибудь. Не стоит смотреть на меня с таким снисходительным тоном.       — Расскажи мне тогда, какие у тебя планы на жизнь? — наконец, собеседник настроен на адекватный разговор. Если уж на то пошло, Эван взял себя в руки и пододвинул свой исписанный блокнот с посетительскими записями.       — Хочу стать рок-звездой.       — Оу, правда?       — Ага.       — Ты хорошо поёшь?       — Не сказать, что отменно, но ведь это и не главное в музыке.       — Разве?       — Нет, конечно. Сейчас достаточно просто быть разрисованным, блестящим и вести себя максимально театрально на сцене. Так делают все.       — Все — это кто?       — Никогда не ходил на Боуи или Брайана Уайлда? Хотя, тебе, мужик, на вид лет сорок, ведь так? — гость медленно, в горделивой манере подзакинул макушку назад. С таким ракурсом без того острые черты слегка выпирающего подбородка казались ещё резче, а стабильно не двигающийся кадык стоило принять как уверенное спокойствие за свой задевающий вопрос.       — Мне меньше.       Солитер не принял это очевидное оскорбление слишком глубоко, ведь каждое утро он так или иначе отчётливо осматривает унылое отражение в зеркале гостиной. Сказанное было почти не обидной, частично подлинной, истинной. В свои продолжительные тридцать три года, поверхностные, но всё же печальные морщинки виднелись при ближайшем рассмотрении, седины он не имел, но и волосы, немного отросшие на данный момент, отдавали выдохнувшейся блеклостью, несколько дневная колючая щетина, говорила о безразличии к бритвенным ритуалам, но глаза... Бывший когда-то насыщенно шоколадный хрусталик потускнел, как если бы выгорел на солнце, но психоаналитик живёт в столице родины дождей и тумана, поэтому радужки мутные от внутреннего всепоглощающего равнодушия к окружающему миру. Сами глаза могли быть аккуратной, округлой, миндалевидной формы, среднего размера, однако уголки верхних век постоянно склоняются в скорбном выражении и недавно приняли это положение как родное. Ничего особо выдающего его за средний "зрелый" возраст, как и ничего, подтверждающего промежуток счастливого проживания своего времени.       — Ты что, расстроился? Я пошутил, — Адам перенёс вес тела вперёд, наклоняясь поближе к психоаналитику, вроде бы неосознанно передав ягодную кислинку от клубничного геля ближе к чужому носу. — Просто ты такой серьёзный, — он ненадолго сделал забавное карикатурное выражение лица из нахмуренных бровей и надутых губ, поднятых к носу, — что мне кажется, ты никогда не улыбаешься.       Опять Праудлав берёт рваный темп и извивающееся направление разговора. Он привык вести за собой все слова, это становится заметно. Эван настороженно придвинулся плотно поближе к своей спинке кресла, удаляясь от объекта его напряжения.       — Давай всё-таки поговорим о тебе, у нас осталось всего двенадцать минут.       — Бываешь вообще на улице, на свежем выхлопном воздухе? Достаточно спишь?       Повис забавный риторический вопрос: кто у кого на сеансе.       — Не то чтобы это имело какое-либо отношение к тебе.       — Знаешь, если на очень-очень долго задержать дыхание, а потом выйти на балкон, вдох покажется маной небесной, и можно слегка словить кайф, а пыль покажется самым чистым кислородом.       Каким бы кристально невинным не был бы кислород, он не изменит внутреннюю наполняющую человека, будь он из металла, золота или обычных деревянных палок, что так легко уронить или сжечь. Это просто сложная часть ещё более сложной части механизма нашего тела. Подобные “игры” с удушьем говорят об аддиктивных чертах, однако выводы делать ещё рано. В конце концов, он ещё ни разу не почесал нос, красного раздражение кожи вокруг незаметно, расширенных зрачков под неррасеивающимся туманом мглы не видно, и какой-либо эйфорической расслабленности с имбецильной замедленной реакцией не отслеживается. Психоаналитик не особо думал, что можно на такое ответить, просто рассматривая цветные полосы рубашки напротив.       — Чувак, ты дышишь вообще?       — Редко.       — Тогда тебе стоит обратиться к врачу.       Солитер, правда, не сильно желанно пользуется системой проветривания внутренних органов. Зачем давать ложный повод организму на продолжение жизнедеятельности? Навязчивое желание закурить звучит сейчас особенно невыносимо громко, и он начинает перетирать подушками пальцев, вспоминая лёгкость фильтра в руке и учащённое глотание воздуха, пусть и вперемешку с дымом.       — Тебе стоило бы развеяться, не думал? — клиент нагло, приближаясь ещё ближе, практически лёжа на столе грудью, протянул ледяные руки поперёк рабочей поверхности и осторожно дотронулся указательным пальцем до золотого обручального кольца. — Твоя дорогая любимая жёнушка не будет против, если ты слегка задержишься после работы?       — Не понимаю, к чему ты...       — У меня случайно есть один лишний билетик на концерт достаточно многопопулярного человека на сегодня через три часа, — он отодвинулся обратно назад, приняв изначальное положение, сидя в ожидании ответной реакции. Плутавый изгиб губ так и не планировал сходить с лица этого юноши.       Психоаналитик впал в замешательство. Были когда-то и такие недалёкие времена, более десяти лет назад, когда и мир был пятикратно краше, и цветы пахли слаще, и люди в округе оказывали позитивное влияние, и возраст был, как говорят "самый сок" — полон всевозможных увлечений и похождений, и, как кажется, даже тип темперамента был не меланхолик, а сангвиник. То ли "свингующий Лондон" порождал эту замечательную атмосферу, то ли с годами что-то поменялось внутри него. Но в свои двадцать три — двадцать четыре года одним из самых лучших видов вечеров для редко энергичного студента было именно сходить на любимую группу Cream, которая тогда ещё только скромно зародилась, но уже успела покорить местную молодёжь, и подпевать трогающим блюзовым аккордам в тесном душном пабе, находя свою отдушину в тёплых словах:

«Я так долго ждал

Чтобы быть там, где я гуляю

В лучах твоей любви

Я с тобой, моя любовь,

Солнечный свет просвечивает сквозь тебя

Да, я с тобой, моя любовь».

      И тогда эти воодушевляющие слова казались такими прямыми, относящимися буквально к нему, и вся такая же окрылённая толпа, что стояла рядом, наверняка думала о том же.       Однако, сейчас к его нынешнему состоянию больше подошла бы всеми известная песня всеми известной крутящейся группы, которая в те времена играла во многих чартах на первых строках:

      «Я не могу получить, нет, о нет, нет, нет

      Это то, что я говорю

      Я никак не могу получить удовлетворения

      Потому что я пытаюсь, и пытаюсь, и пытаюсь

      Я и не могу ничего получить».

      В любом случае, музыкальные концерты — это немногое, что хранит в себе хоть и не массу, но существенную долю приятных воспоминаний в этой продолжительной недовольной жизни. И вот в данный момент, когда перед ним сидит воплощение его более молодых годов в этих тёмных огромных очках, из-за которых не видно никаких злых или иных незаконных помыслов, идея кажется не такой уж и абсурдной.       — Это не совсем то, что прописано в нашем профессиональном кодексе, — когда Солитер про себя уже перешёл эту границу между специалистом и клиентом, он безудачно мямлит и почти соглашается с предложением. — По факту, я не должен.       — Ты сначала подумай хорошенько. На таких звёзд билеты стоят, ой, как не дёшево, а тебе достанется аж целый один экземпляр. И, о боже мой, даром!       — А в чём твоя выгода?       — Мне правда не с кем пойти, а ты выглядишь именно так, как будто в срочном порядке должен там побывать. Чувствуешь? Совпадение.       — Я даже не знаю, — зачем он противится своему же очевидному желанию?       — В любом случае, Марки Клуб, в десять начало, но подходить, как понимаешь, надо пораньше. Я буду уже внутри, — Адам беззвучно и ловко встал с сиденья, не удосужившись опустить голову на собеседника, проговаривая последние раздельные, слова словно в закрытое окно. Затем он неторопливо, с извилистостью вышел за дверь, оставляя Эвана одного с этим непростым решением один на один.       От ушедшего осталось приторное клубничное послевкусие, добавляющее безликому белёсому кабинету непривычный розоватый оттенок. Второй сеанс, но нужных подробностей, касающихся его личности, почти не прибавились, что делает его подозрительно скрытным. Время на подумать — два часа.       — И возьми такси, чтобы добраться. Мы будем пить, — обрывок досказанной фразы вылетел вдогонку из неожиданно приоткрытого входа.       В раскрытом блокноте просматривалась нечёткая запись мелким завиткообразным почерком:

«Адам Праудлав, 18.09

Сны — ???

Мечта — рок-звезда."

А ещё чуть ниже:

«Любит конфеты. Пользуется ягодным гелем. Марки Клуб».

Время ещё есть.

***

Пациент: Эван Мартин Солитер

Возраст (полных лет): двадцать один

Жалоба: апатия, слабость, суицидальные мысли

Терапия: ...

      Когда всё это началось? Вероятно, не существует какой-то определённой точки отсчёта.       — Эван, ты рад?       Тишина. Джинни ждёт хотя бы слово, а в ответ лишь мимическое выражение, означающее полное безразличие.       — Смотри, она сделала свой первый шаг.       Но ни трепещущим взглядом, ни будоражившим восторгом памятный момент не запечатлелся. Он думал только о том, что его первый ребёнок — первая гигантская ошибка за жизнь. Девушка пищит от искреннего счастья, а он в этот момент далеко про себя думает, что это не всё то, чего он ожидал.       — Что-то случилось, милый?       Сам по себе вопрос крайне милый и заботливый, однако реакция на него не подтверждает этого статуса.       — Всё хорошо, — это прозрачнейшая ложь и одновременно чистейшая правда.       Не было такого знаменательного события, давшего старт безэмоциональному затемнению, фактически, ничего не произошло. Но присутствует лишь едва заметная закономерность: как только в его судьбе появилась личность противоположного пола, требующая к себе в адекватных социальных пропорциях и внимание, и время, и энергию, в Солитерском сосуде "довольное проживание на планете Земля", сразу поубавилось животрепещущих сил на их расточительство. То же самое и с маленьким выродком из случайно оказавшегося мужского семени в отчаянно ждущей его матке. Но в них нет той львиной доли вины, ответственной за его противозное состояние. Вроде бы. Он просто не был готов тратить на них не только значительную часть материальных ресурсов, но и свою личную тропу, длиною в извечные мгновения, проходящую через всю прописанную ему историю существования.       Начинающееся, вязкое, тянущееся ощущение, что это простое крушение произошло слишком рано. И всё равно те моменты не являются основной причиной столь продолжительных жалоб, хотя и повисают отяжелевшими лианами сквозь почерневшие внутренние истоки. Но он пока не жалуется. Нет. Ведь ему не за что предъявить свежеформирующейся семье. Возможно, это скоро пройдёт, всё-таки после угольных полос в жизни, по правилу, следуют освещённые цветочные аллеи. Однако, сам того не зная, он упал прямиком в начало своего серого, прикрытого плотным куполом меланхолии, десятилетия.

***

      Ты стоишь посреди Таймс-Сквер. Ты никто для этого поганого муравейника. Новоорлеанский загар выдаёт твою инопланетность, также как и скупой поджатый рот. Ты и тут чужой. Везде будешь чужим. Жизнь кипит, вертится, крутится, вращается вокруг солнца, обезьяны проделали огромный путь, эволюционировали, развивались, а ты стоишь и смотришь, как некогда неандертальские мартышки, неумевшие толком ясно передать свою мысль, строят великие планы, покупают акции, банкротятся, обнуляют чеки из казино, вводят всякую парашу иглами. Для чего были эти старания, когда рано или поздно всё человечество деградирует обратно и залезет в каменные пещеры? Разве это не игра в иллюзорную манию величия? Вы, коротышки, под ногами у этих бесполезных вышек, к чему всё это?       Но ты понимаешь, что и сам не лучше любого из них, особенно того воняющего за километр бомжа на санном матрасе. Он хотя бы имеет долю сердечной чести и предстаёт прохожим в своём настоящем обделанном обличии, не пытаясь замаскироваться под “такого, как все". Тебе не далеко до него. Какого-то хера удача обложила тебя белыми мраморными камнями и обходит стороной. В непроглядный лес, наверное, идёт, лишь бы тебя не задеть. Тратить последние сбережения на выставку абстрактного искусства, чтобы потом сесть рядом с попрошайкой? Или ограбить его?       Кого ты обманываешь? Ты же и пальцем до него не позволишь себе прикоснуться, ёбанная брюзга.       Шоколадный пончик, купленный в какой-то тележке, оказался жирным, и тебя сейчас стошнит. Но не как обыкновенную отравленную жертву испорченного масла во фритюре, а как жалостливого дурака, который купил что подешевле. Слабак. И идиот. Слабый идиот. Идиотский слабак.       Ты догадываешься, что так продолжаться больше не может. В туалете самолёта ты подметил несколько несвойственных изменений, отталкивающих твои пристальные глаза и размазывающих цельную картину мимических мазков до полного безобразия. Молодость не вечна. Тебя предупреждали. Ты и сам это знал. Попытка искоренить место жительства в который раз приводит в гущу карибского океана, где любая капля — сплошной кризис, а любая водоросль — режущие стопы грабли. Прогуливаясь вдоль них, с пальцев ног истекают ошмётки электрического льда, и чем дальше, тем ядовитее испарения с поверхности водоёма. Это как ловушка. Как квакающее болото, но в тысячу раз поглащающее тебя с пят по макушку. Ты стареешь. С тобой стареют мысли и их нейронные корни. Увядаешь, как забытый на обочине сорняк.       Стоишь как придурок вдоль суетливого движения бизнес-мошек. Очень интересный билборд с рекламой кока-колы?       Тебе нужно меняться. Время идёт, а ты зацепился за ушедшую с пеплом от винстона моду. Сейчас все курят camel. Это больше похоже на истерическую паранойю альпиниста.       «Страна грёз» говорили они. Город, где сбываются мечты. Пока что размазня на холстах, больше похожая на шматки затхлой менструальной крови старшекурсницы педагогического университета, и вырезки из детского оригами не вызвали восторга. Унылый вид. Унылые бетонные коробки без толики могущественной истории. Унылое общество.       Ты должен вернуться, заплутавший сын лжебога искусства. Если бы не удовольствия, жизнь была бы невыносима. Нужно вернуться к источнику выпадающих трефой долгов, к источнику озолочённого пути под мостиком из вшивых колтунов, к источнику фальсифицированного припева далеко не птичьих ласковых колоколов.       Сплошная пелена неудач. Французский белый голубь был обманкой. Нихера они не приносят благоухающую удачу. Только обгадить могут лавку рядом с тобой. Неудачник. Чего ты хотел добиться этими рывками улететь, стать лучше. Невозможно освятить пастельных оттенков обложку, когда внутри в ней сплошная порнография и посредственные тексты начинающих безработных слюнтяев. Неудачник. Ты и твоё недоразвитое эго.       Прорезь светящихся фигуристых соединений звёзд? А может, лучше торчащие, как необрезанные лопухи, нитки от намыленной верёвки? Или фрагменты спадающей штукатурки, как взмахи тонких ресниц.       Как быть дальше? Куда идти? Чугунные двери разом закрываются со скрежетом разрушенных мечт, стоит только подойди к зыбучему порогу. Ты так и нашёл себя. Потерял где-то в ячейках для сортировки уличных урн, между разлагающимся и стеклянными баками. Потерял и не сумел собрать заново, воедино. Отдельные куски разрушились, обрели колючую, заляпанную солёными брызгами форму, больше напоминающую устье мелкой речушки в забытой богом деревне.       Есть исток, есть хаотичные ответвления, без определённого назначение или положения в местности. А территория, неприлично заросшая, не ухоженная ни одним добрым человеком или существом, только лишь пропитанная ядовитыми газами от недалёких заводских построек. И с течением времени, с момента первых поселений, таких чужих, больше напоминающих злючие метастазы, оставляющих содранный облезлый след, становится всё больше, и ты никак не можешь контролировать их появление.       Тебя рвёт. Прямо за безвкусным бежевым углом. Тёмно-шоколадная рвота контрастирует с неумелым выбором архитекторов. Вместе с помоями выходит и последние огрызки надежды, за которые ты держался последние дни.       Ты давно не спишь, что хочется нырнуть лицом в собственную лужу унижения прямо под тобой. Ты скован призраками Рая, который лично поджёг топорным маятником из злонравных чувств. Ты всего лишь замыленная тень, мутная, осаждённая гарью и копотью, твёрдый ком безразличия и мрака.       Жизнь кипит смачным и сахарным соком из нектара, а ты всего лишь кучерявый лопух, забытый садовом, портящий общий бриллиантовый вид в эдемском саду.       Твои слёзы, смешанные с солнечной краской южного побережья, становятся гуще, обильнее, от этого ещё более ненавистными. Суставы теряют оболочку, ты обмакаешь, пропитываешься своей беспомощностью, падаешь в дёрны некогда цветущего Рая, ставшим твоим сумеречным обмороком. Падаешь, без шанса взобраться снова. Ты упустил дар, отданный тебе сознанием. Погряз в вечных скитаниях по безжизненным туманным островам, где нет ни радости, ни винтажного дурмана.       Твой дальнейший путь — это самоубийство в замедленной съёмке.