Мышь, которая носила доспехи

      — Меня зовут комиссар Веслав. Ваш отряд выделен мне для выполнения задания. — Его голос звучал холодно и ровно, словно водная гладь перед бурей. Каждое слово было отчеканено, лишено малейшей теплоты.       Коммисар стоял, выпрямившись во весь свой рост, его черно-красный мундир сидел безупречно. Рядом, вполоборота, скрестив руки на груди стояла Ядвига и лениво поглядывала на своих людей.       Они только разбили лагерь. У костра шипел котелок с каким-то варевом. Некоторые каратели еще разбирали вещи. Кто-то точил тесак, проводя камнем по лезвию с гипнотическим скрипом.       Веслав окинул взглядом отряд. Его глаза, бледные как зимнее небо, скользнули по лицам. Он видел таких людей тысячу раз. Уставшие души в рванных плащах, чьи жизни стоили меньше, чем его сегодняшний завтрак.        — В деревне Олевист укрывается один элемент, — продолжил коммисар — Юноша по имени Калев. Подозревается в колдовстве или контрреволюционной деятельности. Наша задача — проверить подозрения и, в случае необходимости, вынести приговор. Кротчайший путь до деревни лежит через этот лес.       Он кивнул в сторону опушки, где стояли неестественно прямые деревья, покрытые мерцающей корой.       — Там растут серебряные дубы. Они очень плохо горят и поглощают тепло, потому будет холодно. —Его губы изогнулись в подобии улыбки. — Если вас хоть раз били дубинкой дозорные, то вы уже знакомы со свойствами этих деревьев. Дубинки как раз из них и вытачивают.       Эйра невольно взглянула вглубь чащи. Тени между серебристыми стволами сгущались, будто, перешептывались друг с другом. И вдруг одна из них дрогнула. Мелькнул чей-то силуэт: смуглая кожа, знакомый мундир и лицо. Она резко отвела взгляд, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

***

      Отряд медленно углублялся в чащу, с каждым шагом становилось холоднее. Под ногами хрустел иней, каратели кутались в плащи, подняв воротники, их дыхание превращалось в клубы пара. Лишь Виктор шел своим мерным, скрипучим шагом, абсолютно невозмутимый.       — Забавно, — раздался его скрипучий голос, нарушая тишину. — Это чувство, которое вы называете «холод»... Оно просто означает, что ваши тела слишком хрупкие, чтобы поддерживать нужную температуру. Слабость плоти — вот что это такое.       — Ага, — бросил вечно пьяный каратель, кутаясь в свой пропахший водкой плащ. — Зато мы можем согреться выпивкой. А ты, глыба, даже не представляешь, каково это — ощутить приятное тепло, разливающееся по жилам. Твоя жизнь лишена главного утешения.       Эйра плелась где-то позади отряда. Холод пробирал насквозь, но шёл он не снаружи — изнутри, из глубины, где пряталось что-то тёмное и липкое. Серебряные деревья стояли немыми стражами, их гладкая, холодная кора казалась неестественной, мертвой. Они поглощали не только тепло, но и звуки, делая шаги отряда приглушенными, похожими на похоронный марш.       Краем глаза она снова заметила движение. Между стволами мелькнул силуэт. Смуглая кожа, опаленная щека, пустой взгляд, устремленный прямо на нее. Эйра резко дернула головой, видение исчезло, но вскоре появился вновь. Она попыталась сосредоточиться на чем-то другом — на узоре инея под ногами, на собственном дыхании, на звуках леса.       Но тревога не отступала, она висела в воздухе, смешиваясь с ледяным дыханием леса, напоминая о чем-то ужасном, о чем-то, о чем она отчаянно пыталась не вспоминать. Память услужливо подкидывала обрывки: холодное прикосновение, чувство беспомощности, чужое дыхание где-то рядом. Она сглотнула, пытаясь протолкнуть комок тревоги, подступивший к горлу. Не сейчас. Только не сейчас.       Сзади, замыкая шествие, шла Ядвига. Ее взгляд, тяжелый и пристальный, время от времени останавливался на ссутулившейся спине Эйры. В нем читалось не просто внимание командира — что-то более острое, любопытное. Но Эйра была слишком поглощена борьбой с призраками недавнего прошлого, чтобы заметить этот живой, пытливый взгляд, следящий за ней из-под нависшего капюшона. Она шла, ощущая лишь холод снаружи и леденя, бесформенную тревогу внутри.       Взгляд Эйры упал на землю. У самого края тропы лежала ветка серебряного дуба. Гладкая, холодная, идеально прямая, словно маленькая копия больших деревьев.       Рука сама потянулась, пальцы сжали мерзлую ветку. Холод тут же впился в кожу, острый и безжалостный. Она прижала ветку к щеке, ища в этом ледяном уколе точку опоры, что-то реальное, что могло бы удержать ее здесь и сейчас.       Но холод оказался обманчивым. Он не остановил провал в пучину кошмаров. Он стал его дверью.       Морозный запах леса вдруг сменился затхлым, густым воздухом камеры. Холод ветки превратился в холодное прикосновение дубинки, скользящей по ее животу.       — Сними плащ.       Эйра зажмурилась, но воспоминание стало лишь четче: тесная камера, факел, отбрасывающий пляшущие тени на стены, и она — сержанта Ширин. Половина ее лица была обуглена, кожа сползла, обнажая мокрую кость черепа и оскал зубов. Вторая половина смотрела на Эйру живым, полным немой ненависти глазом.       — Не сопротивляйся. Все равно ведь пришла за наказанием.       Дубинка резко дернулась, входя в нее с тупой, разрывающей болью. Эйра вскрикнула, но звук застрял где-то глубоко внутри.       — Никто за тобой не придет, ведьмочка. Никто. Ты никому не нужна.       Воздух вокруг начал тихо потрескивать. Он сгущался, нагреваясь от ее кожи, от ее стыда, от ее беспомощного ужаса. Эйра упала на колени, ветка выскользнула из ослабевших пальцев, по ее щекам покатились слезы.       — Отстань... — прошептала она. — Пожалуйста... уйди...              Сильная рука схватила ее за плечо, встряхнула.       — Валт! Ты в порядке?       Голос Ядвиги пробивался сквозь вой памяти, как сквозь густой туман. Эйра продолжала бормотать несвязные обрывки фраз, её взгляд был пустым, обращенным внутрь себя, в тот ужас, что разворачивался у нее на глазах снова и снова       Ядвига встряхнула ее сильнее, уже без всякой деликатности, затем опустилась перед ней на корточки, хватая за оба плеча.       — Эй, парень, соберись! Да что с тобой?       Но Эйра лишь мотала головой, чуть слышно шепча:       — Никто не придёт... никому не нужна...       Жар от тела Эйры становился все ощутимее. На лбу Ядвиги выступили капли пота. Отчаяние командира, смешанное с беспомощностью, переходило в острое, щемящее чувство — животный страх потерять кого-то важного.       — Прости, солдат, — хрипло выдохнула Ядвига.       И ударила ее по щеке.       Не со всей силы, но резко, коротко, словно щелкнула хлыстом взбесившегося жеребца.       Шепот оборвался. Образ камеры, сержанта, дубинки — все это разлетелось на осколки. Боль в щеке была острой, реальной. Она пронзила кошмар, как игла пронзает мыльный пузырь.       Эйра ахнула, ее глаза резко сфокусировались. Перед ней было взволнованное лицо Ядвиги. С её висков на тёмную ткань плаща катились капли пота, а короткие, непослушные пряди волос прилипли ко лбу. Воздух вокруг перестал дрожать и нагреваться, снова став ледяным и безжизненным.       — Валт, ты тут?! — голос Ядвиги сорвался на хрип.       Эйра медленно подняла руку, коснулась онемевшей, пылающей щеки.       — Да... — она сглотнула ком в горле. — Ай... жжется.       Ядвига, не раздумывая, рванулась вперед и обняла ее. Объятия были жесткими, порывистыми, пахнущими дымом, кожей и холодной сталью. Длилось это всего мгновение. Ядвига резко отстранилась, будто обожглась, ее щеки залил густой румянец.       — Прости. Это... это было непрофессионально. — она отвернулась, смотря куда-то в чащу.       Эйра ничего не ответила. Она просто сидела на коленях на мерзлой земле, все еще чувствуя призрачное прикосновение дубинки и реальное — пощечины.       Ядвига выдохнула, ее дыхание превратилось в густое облако пара.       — Слушай... Я понимаю. У многих из нас... неприятные воспоминания о дозорных и их методах. — она кивнула в сторону леса. — Но это все в прошлом. Ты здесь. И пока ты здесь...       Она запнулась, подбирая слова, и в итоге махнула рукой, доставая из-за пояса плоскую металлическую флягу.       — На, глотни. Поможет.       Эйра молча взяла флягу. Руки дрожали. Она сделала большой, обжигающий глоток. Дешевый, крепкий самогон ударил в голову, отогревая изнутри.       — Спасибо, — прошептала она, возвращая флягу.       — Ладно, хватит прохлаждаться. Вставай.       Ядвига резко встала, отряхнула колени и протянула руку. Когда Эйра поднялась, Ядвига не сразу отпустила её ладонь.       — Пока ты в моём отряде, — твердо сказала она, — я лично порву глотку любому, кто посмотрит на тебя косо. Дозорному, комиссару... неважно. Это я тебе обещаю.       В последних словах проскользнула какая-то лишняя, смущающая ее саму нежность. Эйра невольно подняла глаза. Ядвига отвела взгляд, ее щеки снова залились краской. Она резко отпустила ее руку.       — Иди вперед, догоняй остальных.       Эйра кивнула и, не говоря ни слова, зашагала по тропе, оставляя Ядвигу одну в ледяной, молчаливой чаще. Командир сжала кулаки, тихо ругая себя за эту дурацкую сентиментальность, за этот порыв, за эти глупые, обнажающие душу слова.

***

      Деревня Олевист встретила их приглушённым гулом жизни, выдохнув навстречу тёплый воздух, пахнущий дымом и землёй — разительный контраст с ледяным лесом. Комиссар Веслав, коротким жестом указал на крайний дом под сильно просевшей крышей — пристанище подозреваемого.       Эйра шла, стараясь не отставать, чувствуя, как на щеке пульсирует свежий след — красный и отчётливый.       Его заметил вечно пьяный каратель. Увидев алый отпечаток ладони на ее щеке, он фыркнул, подавив смешок. Коварный огонёк загорелся в его мутных глазах, губы уже складывались для колкой шутки.       Но тут мимо, не замедляя шага, прошла Ядвига. Она не сказала ни слова. Не нужно было. Её взгляд — тяжёлый, стальной, полный немой угрозы — скользнул по карателю, будто лезвие по горлу.       Он откашлялся, будто поперхнулся собственным смехом, сделал вид, что поправляет ремень. Затем поспешно отступил назад, в толпу других карателей, внезапно найдя невероятно интересным узор трещин на ближайшем заборе.       Ядвига уже стояла впереди, рядом с комиссаром, изучая взглядом дом подозреваемого. В воздухе повисло невысказанное предупреждение, понятное каждому в отряде. Эйра потупила взгляд, чувствуя, как по спине бегут мурашки — на этот раз не от страха, а от странного, непонятного чувства облегчения.