Хрупкость

      Его разбудили на следующее утро. Быстро и уверенно, с какой-то жестокой хладнокровной решительностью, привели в порядок. Мертвенно-бледного юношу, не сопротивляющегося, но и не выражающего желания чем-то помочь служанкам, едва ли не запихнули в заранее приготовленный наряд — весьма строгий, однако при этом утончённый и даже чуть более пышный, чем одежда, к которой он привык; длинные волосы заплели в том же духе: изысканно, но скромно.       Ему не дали ни поесть, ни толком опомниться. Только уже сидя в крытой повозке напротив сопровождающей его девушки он, наконец, в полной мере осознал, что его везут в церковь, где и должна состояться церемония.       В церкви было темно, тихо, душно и на удивление немноголюдно: очевидно, местные традиции позволяли обойтись без толпы зевак, пригласив лишь отдельных особ из знати, не пригласить которых не могли. Ставни на окнах были затворены, всё скудное освещение состояло из приглушённого света свечей в высоких церковных подсвечниках и маленького клочка солнечных лучей, просочившегося через двери — в щель между неплотно закрытыми тяжёлыми створками. В спёртом воздухе неподвижным облаком висела полупрозрачная светло-серая дымка. Пахло чем-то сладковатым, резким; этот запах поначалу показался Нэю довольно приятным, но из-за того, что он был настолько сильным и навязчивым, уже спустя пару минут от него стало слегка подташнивать. Начала немного кружиться голова.       Среди присутствующих число карн существенно превосходило число кайлери — последних насчитывалось всего несколько, из которых Нэй узнал только леди Картроу. Приглашённые сидели на широких каменных скамьях. Некоторые перешёптывались, но крайне сдержанно, негромко, стараясь не привлекать излишнего внимания. На Нэя смотрели с интересом. От их любопытных — и в то же время явно оценивающих — взглядов кайлери стало ещё больше не по себе. Захотелось куда-то убежать, спрятаться. Вжаться в ближайшую стену и раствориться в ней.       Потом он посмотрел в другую сторону — и желание убежать возросло в разы: в этот миг он впервые увидел своего жениха.       Тот, с кем Нэю предстояло связать свою жизнь, действительно был молод — судя по относительно юной внешности, ему было около двадцати лет, вряд ли больше двадцати двух. Однако даже молодость, к несчастью, не могла существенно изменить общей картины. Картина, впрочем, была вполне ожидаемой и Нэя не удивила. Выглядел его будущий супруг типично для карны: высокий, в простой аскетичной одежде — почти полностью чёрной и совсем не торжественной, лишённой каких-либо замысловатых отделок. Грубое, некрасивое лицо с крупными скулами, массивной нижней челюстью и немного горбатым носом, тёмные, традиционно короткие волосы. С цветом волос и одежды контрастировала бледная кожа, но в отличие от тонкой белоснежной кожи, характерной для кайлери, она была плотной и огрубевшей, жёсткой даже на вид.       Между тем, справедливости ради, — типичным являлось не всё. Нэю сразу бросилось в глаза необычное телосложение: его жених был не просто худым — он был болезненно худым, буквально истощённым, из-за чего казался как будто меньше других присутствующих карн, несмотря на одинаковый с ними рост. Это показалось кайлери диковинной, редкой особенностью. Никогда прежде ему не встречались карны с подобной фигурой; признаться, он даже не думал, что такое вообще бывает.       — Согласен ли ты, Са́йлас из рода Картроу?— пробился сквозь нарастающий шум в ушах вопрос священника.       — Согласен, — сказал Сайлас.       Его голос оказался ещё одной чертой, которую трудно было назвать типичной: он звучал достаточно высоко, ощутимо выше, чем те низкие, грудные голоса карн, которые Нэй привык слышать. При этом само произношение было каким-то странным, словно не совсем естественным. В оттенках относительно тонких звуков слышалась потенциальная глубина, отсутствующая в нежных от природы голосах мужчин-кайлери. Казалось, карна говорит на пределе своих возможностей — на самых высоких нотах, которые способны издать его вполне обычные связки.       — Согласен ли ты, Нэйлиам из рода Тенбери?       Это прозвучало как издёвка.       Как будто он может отказаться. Как будто есть выбор. Как будто у него хоть когда-то был выбор.       — Согласен, — слабо и очень тихо, одними губами, ответил Нэй.       После окончания церемонии все вышли на улицу. Вывели и Нэя. Кайлери был рад наконец-то выбраться из дурманящего душного полумрака на свежий воздух, он чувствовал, что находится в предобморочном состоянии. Ноги дрожали и норовили подкоситься — не то от стоявшей в церкви атмосферы, не то от осознания произошедшего.       Венчание состоялось. Назад пути нет. Дальше только... Нет, лучше об этом не думать. По крайней мере, сейчас.       Ему помогли снова забраться в повозку, но уже не в ту, в которой его везли накануне: возвращаться с венчания полагалось в одной повозке с мужем.       — Н-но! — сказал кучер. Лошади фыркнули и сдвинулись с места.

*

      Сперва ехали молча. Большую часть времени Нэй, следуя правилам хорошего тона, смотрел вниз, на свои колени, — но в некоторые моменты всё-таки ненадолго поднимал глаза, украдкой рассматривая своего спутника. Впрочем, с каждым разом он позволял себе поднимать глаза всё чаще и делал это всё увереннее — поскольку всё сильнее убеждался, что его муж не обращает на это внимания. В отличие от остальных карн, присутствовавших на свадебной церемонии, Сайлас Картроу на Нэя почти не смотрел; ещё в самом начале дороги его отрешённый взгляд застыл между Нэем и окном, направленный словно куда-то в угол повозки, хотя было больше похоже, что он смотрит в пустоту, полностью погрузившись в свои мысли. Такое безучастное, будто бы подчёркнуто равнодушное отношение с его стороны вызывало в Нэе противоречивые чувства. Кайлери слегка успокаивало отсутствие напористого и грубого, животного интереса, который многие карны на месте Сайласа проявили бы незамедлительно, но в то же время его заставляло тревожиться стойкое ощущение, что молодой Картроу не в восторге от выбранной для него пары и не испытывает к новоявленному супругу никаких тёплых чувств. Потому что если бы оказалось, что всё так и есть, это означало бы: если скоро выяснится, что наедине он ведёт себя куда менее сдержанно, чем в присутствии посторонних — сострадания можно не ждать.       Вынужденная, противоестественная для его истинного характера, навязанная воспитанием и обстоятельствами скромность боролась в Нэе с естественной врождённой непокорностью. Страх усугубить и без того плачевное положение боролся с отчаянием, подталкивающим доломать остатки собственной надежды как можно скорее — чтобы как можно скорее понять, что оснований для какой-то надежды на самом деле никогда не было.       Наконец, отчаяние победило.       — Я... — несколько охрипшим после долгого молчания голосом произнёс он, — прости, не хочу показаться невежливым... Знаю, мне не следовало бы...       Прежде неподвижный, пустой взгляд спутника ожил. Чуть повернув голову, Сайлас посмотрел на Нэя так, будто только сейчас заметил его присутствие.       — Всё в порядке, — отозвался карна тихо и неожиданно внимательно, почти настороженно, — говори то, что хотел сказать.       — Я... просто... — Нэй на мгновение замялся. — Сомневаюсь, что правила приличия позволяют мне о таком спрашивать, но... ты, должно быть, недавно поправился от какой-то тяжёлой болезни?       Озвучив настолько дерзкий, даже вызывающий вопрос, он поначалу опьянел от ощущения собственной смелости; однако быстро вернулся к действительности и внутренне сжался, готовясь к соответствующей реакции.       Но реакция внезапно оказалась другой.       — Нет, я никогда серьёзно не болел, и в целом не болел уже много лет. — Голос карны снова прозвучал как-то слишком мягко, слишком осторожно; теперь в нём можно было расслышать нотки удивления. — А что?       — Ничего. Просто... твоя...       — Худоба? — усмехнувшись, прямо спросил Сайлас.       — Не подумай, что она меня хоть сколько-то смущает: ни в коем случае, — поспешно заверил Нэй. В голове промелькнуло: «Кому вообще есть дело, смущает меня что-то или нет?», но выбирать другие слова, чтобы выразиться как-то иначе, было уже поздно. — Просто я никогда раньше не видел...       — Чтобы карна так выглядел? Понимаю. Я тоже такого не видел нигде, кроме зеркала.       — Это какая-то врождённая особенность? Или проклятие? Или?..       Сайлас коротко хохотнул — всё так же мягко, сдержанно и немного грустно.       — «Проклятие», — беззлобно передразнил он. — Нет. Я просто не ем.       Нэй удивлённо приподнял голову.       — То есть ем, конечно, — поправил себя Сайлас, — но только мало, меньше, чем остальные.       — Но почему?..       — Потому что это та часть, которую я могу изменить. Это... это сложная тема. Давай пока об этом не будем.       — Хорошо, — ответил Нэй.       Он был благодарен за то, что карна разговаривал с ним чутко и уважительно, без жестокости и в то же время без снисходительности. Как с равным. От такого уважительного тона то, что ещё недавно выглядело в его глазах как смелая прямолинейность, начало казаться ему неоправданной грубостью, за которую теперь стало неловко. Нэй почувствовал, что своим вопросом всколыхнул тихую ровную гладь над бездонным омутом, но омут как будто не собирался его затягивать и топить. Как будто он просто был. Существовал сам по себе, никому не угрожая.       — Прости, — вдруг раздалось в тишине.       Опешивший от неожиданности Нэй даже не сразу осознал, что это извинение было адресовано ему.       Извинение. Было адресовано. Ему.       Ему.       Что?       — Ч-что? — удивлённо моргнул он.       — Всех моих братьев уже обвенчали, а дочерей-карн у отца нет. Я оставался последним карной в семье, который был до сих пор не в браке, поэтому отец не смог предложить никого, кроме меня. Пир закончился ещё до твоего приезда, тебе достались объедки со стола. Прости.       «Объедки? Он о... себе?»       — Не говори так, — слова вырвались непроизвольно, непреднамеренно. Это было сказано не из вежливости или скромности, а, скорее, напротив — невежливо и нескромно, чересчур фамильярно для кайлери, впервые разговаривающего со своим мужем. Чересчур искренне. — Я не знаю твоих братьев, но ты... кажется, лучше многих, кого я знаю.       Сайлас грустно улыбнулся.       — Я — возможно, — сказал он. — Но тот, с кем тебя сегодня обвенчали — это не я. Это всего лишь телесная оболочка, которая зачем-то всё ещё существует. Они уничтожили всё, что было мной.