Хрупкость

      Ещё совсем недавно, всего пару дней назад, Нэю казалось, что его чувство одиночества усилится, когда все, кто его сопровождал, уедут обратно — уже без него. Однако сейчас, проводив делегацию во главе с сестрой и оставшись во владениях Картроу единственным представителем рода Тенбери, он не ощутил особого наплыва грусти. Напротив — ему даже как будто стало немного спокойнее. Трайт никогда не причиняла младшему брату какого-то существенного вреда, но её проявления доброты к нему были столь редкими и скудными, что об искренней родственной любви говорить не приходилось — с обеих сторон.       — Ох, боже ты мой... — всплеснула руками служанка. Перед этим она помогала другим служанкам приводить в надлежащий вид внешность Нэя; теперь же, когда прочие девушки ушли, осталась, чтобы убраться в его покоях.       После непринуждённых, почти что беззаботных разговоров, которые Нэй слушал вполслуха, этот печальный тихий возглас прозвучал как что-то неожиданное, ощутимо выбивающееся из общей картины. Прежде сидевший смирно и неподвижно — точь-в-точь нарядная фарфоровая кукла, — юноша чуть приподнял голову, выныривая из долгих раздумий, и рассеянно выдохнул:       — Что?       Девушка на миг наклонилась возле широкой кровати, а затем выпрямилась, держа в руках длинный узкий кусок ткани. Нэй присмотрелся. Сама ткань была неяркого белого цвета, но первыми бросались в глаза тёмно-красные пятна, покрывавшие по меньшей мере половину её площади.       — Что это? — поинтересовался парень, невольно взбодрившийся от тревожного предчувствия. — Кровь?..       — Это его повязка, — негромко ответила служанка. Её миловидное лицо заметно погрустнело. — Должно быть, случайно обронил. Он старается не оставлять свои повязки на виду.       Нэй сглотнул.       — Руки?       — Не только, но больше всего — руки. Мы все знаем, — произнесла кайлери ещё тише. — И он понимает, что мы знаем. Но он не любит, когда кто-то открыто выказывает осведомлённость. Он никогда никого не наказывает, просто... это видно — что ему всякий раз становится очень неприятно.       — Я догадывался. И всё же до последнего надеялся, что ошибаюсь. Я ни разу не видел его руки без рукавов, и вообще никогда не видел его без...       Юноша прикусил язык.       — То, что господин Сайлас захотел провести минувшую ночь в ваших покоях — это, конечно, всем известно, — сдержанно и несколько смущённо отозвалась служанка. — Но как именно он захотел её провести — дело не наше. Он ваш муж, он может быть с вами как пожелает.       «Разумеется, — подумал Нэй с горькой иронией. — К примеру, минувшей ночью он пожелал после разговора лечь на самом краю постели, в ногах, как лежат у знатных особ комнатные собачки, и уснуть там — не раздеваясь, не укрываясь, добровольно согнувшись в уничижительной и наверняка чудовищно неудобной позе. Возможно, он лёг бы нормально, на вторую подушку, если бы я не был таким трусом. Если бы мне тогда хватило смелости его хотя бы просто поцеловать».       — Кто-нибудь когда-нибудь пытался хоть что-нибудь сделать? С этим... — Он взглядом указал на окровавленную повязку.       — Мы просто прислуга, — грустно сказала девушка. — Разве мы можем что-то сделать?       — А леди Картроу?..       — Леди Картроу знает, как и все. В присутствии посторонних она держится так, будто ничего не происходит, но ходят слухи, что по ночам, когда никто не видит, она часто плачет в своих покоях. Вероятно, она предпринимала попытки как-то... повлиять... Очевидно, они не дали существенного результата.       — Понятно, — тихо вздохнул Нэй. — А где я могу найти здешнего лекаря?

*

      Помещение, находившееся в распоряжении лекаря, почему-то располагалось в подвале, неподалёку от винного погреба. Лекарем оказалась карна преклонных лет — очень высокая, крупная и вместе с тем довольно сухощавая женщина. Её короткие волосы серебрились от седины, желтоватая кожа была испещрена морщинами, однако пронесённая сквозь годы особая выправка и прямой, уверенный взгляд всё ещё выдавали в ней бывшего бойца. Когда их взгляды на мгновение встретились, Нэй вздрогнул и тотчас опустил глаза.       — Простите, — испуганно пробормотал он.       Общение с Сайласом всё чаще заставляло его на время забыть, кто он и где он находится. Но в итоге всегда приходилось вспоминать: его муж — единственный карна, которому Нэй и другие кайлери могут смотреть в лицо без страха быть наказанными.       — На умирающего не похож, — бесстрастно заключила лекарь. — Что хотел?       — Я пришёл попросить мазь... заживляющую мазь... если... если можно, — запинаясь, выдавил Нэй.       — Можно, можно, — грубоватым, но незлым тоном отозвалась карна — и сразу же, без обиняков, велела: — Показывай раны.       — Я... я не для себя. Это для...       «...для супруга? Нет, карна не может показывать слабость и уязвимость своему мужу-кайлери, не может посылать его за лекарством. А уж муж-кайлери и подавно не может самовольно являться с такой целью. Муж-кайлери вообще ничего, кроме беззвучных рыданий в подушку, не может самовольно».       — Для?.. — подтолкнула к ответу лекарь, приподнимая бровь.       — Для новой подруги, — нашёлся юноша. — Подруга необычайно робка и стыдлива, ей неловко попросить самой, но она очень нуждается.       — Тебе не помешало бы брать с её стыдливости пример.       Пальцы кайлери едва заметно дёрнулись — непроизвольно, от вспыхнувшей внутри безмолвной обиды, — но он вовремя подавил в себе желание сжать руку.       — Простите, — повторил он через силу, почти шёпотом.       Должно быть, у него было совершенно несчастное лицо, потому что карна неожиданно сжалилась. Не став мучить его дальнейшими расспросами, она сказала:       — Сейчас принесу мазь. Жди здесь.       — Благодарю вас. — Нэй почтительно склонил голову.       Она уже развернулась к нему спиной, когда он вдруг продолжил — выпалил на одном дыхании, боясь растерять всю решимость даже от секундного промедления:       — Постойте... извините, я... могу я попросить ещё кое-что, на сей раз для себя?..       — Можешь, — бросили ему через плечо.       — Есть одно средство... К сожалению, мне неизвестен его состав, я только знаю, что оно действительно может помочь. Это какая-то липкая маслянистая смесь. Кайлери мажут ею голову, чтобы волосы росли быстрее.       — О-о, — насмешливо протянула лекарь скрипучим голосом, — опять всё та же знакомая история.       — Простите?..       — Очередной юный мальчик, выйдя замуж по принуждению, за нелюбимого, захотел обернуть ситуацию в свою пользу и решил для начала стать как можно красивее, чтобы этой красотой покорить сердце навязанного благоверного. Старо как мир. Даром что юный мальчик, а не юная девочка.       По-прежнему не поднимая взгляда, Нэй чуть скривился — но не брезгливо, а страдальчески, словно от боли.       «Вселенная, дай мне сил. Если тебе безразлична моя судьба — дай мне сил хотя бы ради него».       — Да, меня выдали за нелюбимого, — тихо ответил кайлери. — Я не мог загодя полюбить того, кого я не знал. Но теперь всё иначе.       Лекарь цокнула языком.       — Хорошо играешь. Правдоподобно, — хмыкнула она. — Ну что ж... играй.       Она нырнула в глубь длинного помещения, в сгущающийся полумрак, сквозь который проглядывали едва различимые очертания проёма в стене — пустого, без двери. Затем, спустя пару минут, вернулась с двумя небольшими ёмкостями из почти непрозрачного тёмно-зелёного стекла.       — Благодарю, — сказал Нэй, осторожно забирая ёмкости из цепких морщинистых рук.       — Раз уж ты решил играть в эту игру, дам один совет, — усмехнулась карна. — Поверь, мальчик, стыдливость привлекла бы твоего мужа больше, чем волосы до пят. Стыдливость, робость, беззащитность. Испуганность. Нас это... притягивает. Вызывает мгновенный интерес и желание завладеть, сломить остатки сопротивления, подчинить окончательно. Это не всегда желание причинить физическую боль, но всегда — желание напомнить маленькой птичке, возомнившей себя коршуном, её настоящее место. Охотиться, преследовать, долго и с удовольствием играть с жертвой — это у нас в крови. Так же, как у тебя — прятаться и бежать. Ты — кайлери. Ты — маленькая птичка, любому карне не составит труда как следует ощипать твои тоненькие крылышки. Тебе никогда не быть охотником, но ты можешь стать самой желанной маленькой птичкой, лучшей в своём роде. Если ты ею станешь, карны будут сходить с ума от желания тобой обладать — и ты сможешь в некоторой мере влиять на любого из них. Смирись со своей ролью, прими её; тогда, возможно, у тебя в этой жизни что-нибудь и получится.

*

      Когда юноша вернулся в свою спальню, он аккуратно поставил принесённые флаконы на столик возле зеркала, после чего обессиленно опустился на край застеленной постели.       Дрожащими руками он убрал с лица пряди волос, которые липли ко взмокшему лбу и к бледным худым щекам, — и наконец позволил себе крепко, до боли в пальцах и до побелевших костяшек, сжать кулаки. В горле стоял комок — душащий, давящий.       «Ты — кайлери».       В отрочестве Нэй часто с тоской и завистью смотрел со стороны — украдкой, издалека — на то, как его братья и Трайт тренируются, обучаясь искусству владения мечом. Однажды, поддавшись отчаянному желанию ощутить себя таким же, как они, он втайне взял в руки меч, оставленный братом без присмотра — и, не удержав тяжёлый клинок в слабых неподготовленных руках, сразу же выронил его, чудом не поранившись. На раздавшийся грохот незамедлительно обратили внимание — и настоящий владелец меча, и другие случайные свидетели. В многочисленных язвительных издёвках, последовавших за этой сценой, прослеживалась приблизительно та же идея — болезненная, мучительно стыдная, подавляющая своей бескомпромиссной, ультимативной жестокостью: «Ты — кайлери. Кайлери не может быть воином, он может быть лишь трофеем. Как и любой кайлери, ты — жертва, добыча, которую карны, поймав, либо беспощадно растерзают насмерть, либо, вдоволь наигравшись, из жалости бросят недобитой, других вариантов не дано».       Кайлери посмотрел на свои руки — уже более взрослые, чем тогда, но всё ещё чересчур слабые.       — Маленькая птичка, — повторил он задумчиво, медленно, по слогам.       «Их слишком много, и все они говорят одно и то же. С каждым днём всё больше боли и безысходности, всё больше отвращения к себе и к миру вокруг. Лучше сделать это сейчас, — подумал он. — Потом будет ещё сложнее».

*

      Спальня Сайласа, как и в прошлый раз, оказалась не заперта. Вероятно, она действительно оставалась незапертой постоянно.       Нэй вошёл в покои нетвёрдым шагом, будто пьяный. Затем толкнул тяжёлую дверь уже с другой стороны, закрывая её за своей спиной. Он допускал, что муж может в этот момент находиться где-нибудь в другом месте и его придётся некоторое время ждать, но Сайлас был здесь — сидел за письменным столом, читая какие-то бумаги.       «Вот и хорошо», — пронеслась в голове мысль, полная обречённости и непривычной покорности. Впрочем, того невыносимого парализующего ужаса, который он чувствовал в день свадебной церемонии, больше не было. Не было, пожалуй, даже лёгкого страха. Вопреки всему, теперь уже он сам искренне хотел консумировать брак полностью, до конца, сам к этому стремился — пусть даже такая их близость будет означать, что он нарушил все страстные клятвы, некогда данные самому себе, и всё-таки в итоге — точно так же, как и другие кайлери — стал «трофеем» какого-то карны, «отдавшимся» и «взятым».       Он больше не боялся ощутить на обнажённой коже прикосновения супруга, не боялся почувствовать на себе вес его тела. Он больше не воспринимал тело своего мужа как что-то, что способно его «испачкать», «опорочить» и «обесчестить», — это тело, истощённое и ослабшее от постоянного голода, истерзанное болью от самостоятельно нанесённых ран, насильственно лишённое длинных волос, которые были так дороги его обладателю, теперь вызывало в кайлери только желание прижаться, обвить собой, согреть, исцелить. В целом окружающая реальность всё ещё казалась чудовищно неправильной и противоестественной, но теперь его мужем был не просто какой-то карна — это был особенный карна. Это был тот самый хрупкий призрак из «снов». Его прекрасный, любимый призрак. С тем же печальным, отрешённо-возвышенным, кротким и невинным, как у мученика, взглядом. С тем же чистым и нежным сердцем. Просто с другим лицом и с другим голосом.       — Нэй? — Увидев нежданного гостя, Сайлас прервал чтение и даже поднялся из-за стола. Он выглядел растерянным. — Что-то случилось?..       — Думаю, теперь я готов, — сказал Нэй, подходя ближе.       — Готов? К чему?..       Кайлери встал на цыпочки и осторожно дотронулся до его губ своими.       В первое мгновение Сайлас замер — не то непроизвольно, от неожиданности, не то умышленно, давая Нэю возможность самому решить, что последует за этим лёгким коротким поцелуем, самому выбрать, прервётся он или продлится. Некоторое время карна стоял как статуя, позволяя своему супругу продолжать несмелые, застенчивые, аккуратные прикосновения к чуть приоткрытым неподвижным губам; лишь когда стало очевидно, что кайлери не отпрянет, не передумает, — он, наконец, поверил.       Нэй почувствовал, как жёсткая, огрубевшая кожа широких ладоней коснулась его лица — бесконечно бережно, невесомо, почти неощутимо. Почувствовал, как сухие тонкие губы отвечают на его поцелуй. Но это не было похоже на обычный поцелуй, который Нэю порой невольно доводилось видеть со стороны. Карна как будто осознанно, целенаправленно ласкал его — губами и руками одновременно.       Невероятно мягко.       Невероятно нежно.       Переплавляя свою боль в любовь.       Переплавляя свою неуверенность в любовь.       Переплавляя своё одиночество в любовь.       На миг чуть отстранившись губами, однако не убирая рук, он посмотрел Нэю прямо в глаза.       — Ты очень храбрый, — произнёс Сайлас негромко, но крайне отчётливо. — Очень храбрый и очень сильный. Ты сильнее всех карн, которых я знаю.       От этих слов кайлери содрогнулся всем телом. Всей душой. Всем своим существом. Из его глаз беззвучно потекли слёзы.       — Ты очень красивый, — прошептал Нэй. — Ты красивее всех кайлери, которых я когда-либо видел.       И это было правдой. Возможно, не в прямом смысле, но это было правдой.       — Если для тебя важно быть сверху во время нашей близости — ты будешь сверху. Всегда только сверху, и никак иначе, — сказал Сайлас. — Клянусь, для меня это не имеет никакого значения. Для меня важно лишь то, что это будешь именно ты.       Это значило: «Я люблю тебя».       — Я попросил сестру отправить мне платья, которые подойдут тебе по размеру, — сказал Нэй. — И нашёл средство, которое поможет быстрее вернуть твои длинные волосы. И достал мазь, которая заживит твои раны.       Это значило: «Я тебя тоже».