Хрупкость

      — Мой мир сломался, — сказал Нэй. — Он больше не такой, как раньше. Это не плохо, но это... так странно.       Его голос уже не дрожал. Слёзы уже не текли. Он чувствовал прикосновение к щекам — осторожное, нежное. И как будто кроме этого невесомого, какого-то почти призрачного прикосновения ничего больше не было.       Как будто до этого прикосновения ничего не было.       Как будто не было свадебной церемонии, которой он тогда так безумно боялся.       Как будто не было тех страшных нескольких часов после церемонии, когда он ещё не знал, что с ним произойдёт дальше, и ожидал худшего.       Как будто не было того момента в спальне, когда Сайлас, по его собственному выражению, «использовал своё тело», чтобы...       Чтобы что?       Чтобы этим успокоить его?       Чтобы показать ему, что они на равных?       Тот момент не должен был иметь никакого значения. Потому что...       Потому что — что?       Потому что этот момент не травмировал его, Нэя?       Потому что он, Нэй, — кайлери?       Потому что ему, Нэю, было ещё страшнее? Потому что ему всё ещё было страшно даже тогда, когда перед ним стояли на коленях?       В тот момент прежний мир не рухнул — лишь пошатнулся. Совсем немного, едва заметно. Но именно в тот момент он дал трещину. Первую трещину, с которой всё началось.       Серо-голубые глаза смотрели спокойно. В них не было боли. Не было тревоги. В них отражалась всё та же нежная, тёплая, светлая грусть.       — Каким он стал? — тихо спросил Сайлас. — Сломавшийся мир?       — Он стал больше. Как будто я вышел из комнаты, в которой провёл девятнадцать лет, и только сейчас увидел, что за её пределами существует что-то ещё.       Карна улыбнулся.       — Кажется, я из своей комнаты пока не вышел, — мягко произнёс он. — Но может, когда-нибудь...       — Как бы это выглядело? Твоё... освобождение?       Ресницы Сайласа чуть вздрогнули.       — Ты видел, — сказал Сайлас. — Там. На той стороне. Но я не думаю, что это возможно. Просто «никогда» — слишком тяжёлое слово. «Может, когда-нибудь» звучит лучше. В конце концов, мы не знаем, что происходит с душой после того, как умирает тело.       Слова полоснули, как лезвие. Не было пореза. Не было крови. Но боль была настоящей.       Нэй подался ближе, выскальзывая из ладоней карны — из этих аккуратных ладоней, будто бы ставших вдруг совершенно бессильными, из этих невесомых ладоней, отпустивших его так легко. Сделал шаг вперёд, прижался к груди. Судорожно вцепился в строгий чёрный наряд мужа, сминая своими изящными пальцами грубую плотную ткань. И выдохнул:       — Нет. Ты нужен мне здесь. Сейчас.       — Нэй...       — Может, после смерти этих тел мы просто исчезнем. Может, здесь и сейчас — это всё, что у нас есть. Мы что-нибудь придумаем. Найдём какой-то выход. Обязательно. Мы...       — Нэй. — Карна снова осторожно дотронулся до него: одна рука легла на спину в районе лопаток, бережно приобняв, другая — опустилась на затылок, легонько поглаживая светлые волосы. — Я не собираюсь умирать раньше времени. Я собирался в прошлом, но теперь уже нет. Теперь это всего лишь слова. Я просто сказал. Прости.       — Нет, мне недостаточно «прости». Пообещай мне...       — Обещаю.       Его одежда пахла средством, которое служанки добавляли в воду, чтобы лучше отстирывалась грязь. От кожи никакого запаха не было — словно и правда призрак. Нэй прижался сильнее, на миг задержал дыхание — и услышал сердцебиение.       Совсем тихое. Совсем слабое. Как та единственная зажжённая свеча в большом погасшем подсвечнике.       Юноша разжал пальцы. Перенёс руку немного в сторону. Медленно расстегнул пуговицу на груди Сайласа, чутко прислушиваясь к реакции.       Супруг замер; даже ладонь, до этого гладившая парня по волосам, неподвижно застыла. Звук сердцебиения, кажется, стал чуть громче.       Кайлери расстегнул вторую пуговицу. Затем — третью.       — Ты не обязан, — полушёпотом произнёс Сайлас. — Даже если уже сказал, что готов. Даже если в самом деле готов.       — Я знаю. — Нэй улыбнулся. Теперь он чувствовал почти такую же спокойную грусть — как будто они разделили её пополам, — но вместе с тем внутри разливалось странное тепло. Это было не возбуждение. Это было желание близости, и, возможно, именно физической близости, но не столько полового контакта, сколько просто — контакта. Более тесного, чем обычное прикосновение. Более тесного, чем объятия. — Ты... ты тоже... не обязан.       — Я знаю, — эхом отозвался муж. По голосу было слышно, что и он сейчас улыбается — своей привычной печальной улыбкой.       Пуговицы расстёгивались под пальцами Нэя одна за другой: несколько хаотично — поочерёдно то вверх, по направлению к высокому вороту, то вниз, по направлению к ремню штанов, — и в то же время без спешки, с уверенностью и решимостью. Когда расстегнулась последняя, Сайлас нервно сглотнул.       — Видишь, — слабо усмехнулся он, — как карна я тоже не очень.       На уровне эмоций Нэй не ощутил ни капли отторжения — так искренне, что в глубине души даже сам удивился. Но на уровне холодного рассудка он мог понять, почему это было сказано.       Измождённое тело, в равной степени лишённое как нормального количества жировой ткани, так и нормального количества мышечной, без одежды смотрелось ещё ужаснее. Оно не выглядело хрупким. Оно не выглядело изящным. Оно выглядело истерзанным и изувеченным. Казалось, оно принадлежит узнику, ставшему жертвой бесчеловечных пыток. На фоне чудовищно выпирающих рёбер виднелась сетка тонких белёсых шрамов, явно неновых. Грудную клетку и часть живота покрывала очень короткая, однако заметная щетина: очевидно, волосы на этих местах были сбриты совсем недавно и ещё только начинали отрастать, но они были жёсткими и тёмными, а крайне бледная, буквально белая кожа лишь ещё больше подчёркивала их наличие.       Нэй аккуратно прикоснулся к обнажённому боку, плавно провёл по нему рукой вверх. Символические остатки мышц, которые язык не повернулся бы назвать прессом, непроизвольно вздрогнули.       — Мне всё равно, — сказал Нэй. — Я просто хочу почувствовать.       — Почувствовать? — Следом за мышцами дрогнул и его голос. Несколько особенно высоких нот, промелькнувшие в его интонации, вдруг прозвучали удивительно естественно. Неожиданно естественно и красиво. — Что именно почувствовать?       — Что ты настоящий.       Сайлас тихо рассмеялся — мягко, приглушённо. Даже сейчас он всё ещё казался Нэю каким-то ускользающим, исчезающим, словно на время застрявшим между «здесь» и «там»; юношу не покидало чувство, что стоит только моргнуть — и его супруг сделается полупрозрачным, а если моргнуть дважды — он растворится в воздухе.       Верх мрачного наряда окончательно сорвался с худых плеч карны и упал на пол. «Испачкается же, — невольно подумал Нэй. — Надо было аккуратно положить куда-нибудь. На кровать, например, или...»       Тут он поднял глаза и застыл.       — Твои руки...       Зрелище действительно было жуткое. Многочисленные шрамы шли слоями, перекрывающими друг друга: из-под ярких, совсем свежих, виднелись чуть более бледные, под ними можно было рассмотреть ещё более старые, под ними — уже совсем побелевшие, расплывшиеся рубцы.       Карна выглядел смущённым. И каким-то непривычно уязвимым. Как будто одежда, закрывавшая его кожу от посторонних взглядов, играла роль его личной брони, и позволить кому-то снять её для него означало — позволить кому-то сделать его беззащитным.       — Я стараюсь перестать, — выдавил он неловко, с видимым усилием. — Я знаю, как это выглядит... во всех смыслах.       — Да, — не стал утешать Нэй, — именно так оно и выглядит. И даже хуже.       Сайлас обречённо опустил взгляд. Совсем как кайлери. Его губы слегка дёрнулись, — будто он хотел снова сказать своё «прости», — но он ничего не сказал.       Нэй расстегнул одежду — теперь уже на самом себе.       Не до пояса. Полностью.       Расстегнув все пуговицы, развязав все узлы, высвободив руки из расклешённых кружевных рукавов, он позволил традиционному наряду кайлери соскользнуть со стройного молодого тела и так же упасть возле ног. Вслед упало бельё, оставляя юношу совершенно обнажённым.       Ему больше не было страшно. Было какое-то глубокое внутреннее ощущение правильности. Не оттого, что Сайлас — его законный супруг. Оттого, что он уже не хотел видеть своим законным супругом кого-то другого.       Это было трудно объяснить, трудно выразить логичными и понятными словами, но Нэй чувствовал его.       Нэй чувствовал его как любимый кулон, в котором не было ни одного драгоценного камня. Ни одного благородного металла.       Нэй чувствовал его как любимую ночную сорочку, поношенную и простую, такую, которую не подобает надевать на ночь кайлери из знатного рода. Такую, за которую стыдно даже перед служанками. Такую, которая действительно очень удобна и очень приятна на ощупь, пусть и неказиста на вид.       — Ты очень красивый, — произнёс Сайлас чуть слышно.       — Ты на меня даже не смотришь.       — Нет, смотрю. Ты просто не замечаешь.       Теперь уже он поднял взгляд так, что это стало заметно.       В его глазах было то, чего не было в Нэе.       Возбуждение.       Желание.       Желание не просто близости душ, не просто близости тел, а именно настоящего, полноценного соития.       Сильное. Страстное. Инстинктивное.       Его взгляд был отчасти затуманен этим. Почти так же, как у других карн, которые впервые видят какого-то кайлери без одежды. Почти так же, как у других карн, которые впервые получают возможность увидеть всё: тонкую шею, бледную грудь без единого волоска, худенькие узкие бёдра... и мужской половой орган — который большинство карн воспринимает как что-то бесполезное и лишнее, когда речь идёт о парне-кайлери.       Потому что — это же кайлери. Какая разница — девушка, парень. Он — кайлери, всем известна его роль.       Особенно — его роль в постели.       Особенно — если он уже в браке. В браке с карной.       Он — кайлери. Этот орган ему не нужен. Он ему никогда не понадобится.       Взгляд Сайласа был затуманен. Но карна не шевелился.       — Тебя привлекает моё тело, — произнёс Нэй. — Привлекает... физически.       Это был не вопрос. Это была констатация факта.       — Да, — прозвучало в ответ — глухо, сдавленно.       Кайлери не удивился тому, что правильно понял. Трудно было не догадаться.       — Ну так давай, — сказал Нэй и судорожно сглотнул — не от ужаса, не от отчаяния, не от душевной боли, а лишь от сильного волнения. — Я уже не боюсь. Ты всё равно лучше их всех. Они — животные. Нет, не животные, хуже. Они — чудовища. Они мне противны. Они мне омерзительны до глубины души. Но ты — нет. Я знаю, что ты до сих пор не прикасаешься ко мне потому, что ты ждёшь моего разрешения. Я разрешаю тебе. Давай.       С губ карны сорвался тихий смех.       — Я? — улыбнувшись ироничной и в то же время обезоруживающе кроткой улыбкой, спросил Сайлас.       Нэй почувствовал, как к щекам приливает кровь.       — То есть... я имею в виду... я не против. В смысле... я... я не против... быть... быть с тобой как... супруг. Я... я... я согласен, — совсем уже «откровенно», прямым текстом уточнил юноша.       Иронично-кроткая улыбка Сайласа стала ещё шире. Карна снова смотрел в пол — кажется, теперь уже нарочно, осознанно.       — Я рад, что ты не против, — усмехнулся он с деланно смиренным выражением лица. — Вообще-то было бы логичнее спрашивать, не против ли я, ну да ладно. Я тоже не против, а потому — вперёд, господин Нэйлиам, это ваш звёздный час.       — Ч-что?..       — Нэй, я ведь уже говорил. Всегда только сверху. Ты.       Первой реакцией была радость. Наивная, невинная, чистая, до боли искренняя. Не имеющая ничего общего с низкой, жестокой радостью карн, предвкушающих момент обладания.       Затем радость смешалась с паникой.       Затем — в этой панике едва ли не целиком утонула.       Нэй растерянно заморгал, не зная, что ему теперь делать дальше. Весь тот сценарий, который он прежде носил в своём сознании как картину абсолютно очевидного, не подлежащего сомнению будущего, внезапно рухнул.       А какого-то другого сценария, кажется, и не было.       Были смутные, отрывистые мечты, нелепые, нереалистичные; думать о них было приятно и утешительно, но они всегда выглядели в его голове крайне абстрактно. Чаще всего они походили на одну-единственную картинку — красивую, романтичную, возвышенную, неподвижно застывшую картинку, вырванную из контекста. Они решительно не походили на сценарий. Решительно не походили на чёткий, конкретный план действий.       — Я... я же говорил, у меня никогда не было... кроме... ну... нашего...       — Ничем не могу помочь, — ответил Сайлас и склонил голову, пряча тёплую усмешку.       — Пожалуйста... — Он произнёс это даже не шёпотом, а почти беззвучно, одними губами. Он испытывал жгучий стыд за себя.       — Ну хорошо. Чуть-чуть помогу. Но только совсем чуть-чуть.       В следующий миг кайлери почувствовал на своих губах дыхание мужа. Почувствовал его руку на своей талии. Почувствовал на покрывшейся мурашками коже бедра ткань его штанов. В этот раз до него уже не просто аккуратно, вежливо дотрагивались — его недвусмысленно прижимали к себе. По-прежнему очень ласково, но теперь — значительно более смело.       Когда карна поцеловал его, губы юноши приоткрылись, расслабились, позволяя. Потом так же расслабленно опустились и плечи. Вторая рука супруга прикоснулась к плоскому животу — мягко, бережно; Нэй попытался опереться на неё, стремясь окончательно размякнуть в безопасном пространстве, очерченном этими нежными касаниями, — но она вдруг скользнула вниз.       И ещё ниже, на край живота, уже переходящий в пах.       И ещё ниже.       На тот самый орган.       «Бесполезный».       «Ненужный».       «Лишний на теле кайлери».       Тёплые пальцы обвили его, осторожно сжали. Медленно, плавно пошевелились, почти не сдвинувшись с места, — но это оказалось неожиданно чувствительно. Настолько, что непривычное ощущение прошило парня, как резкая, хоть и приятная вспышка. Лёгкое хрупкое тело на мгновение содрогнулось в руках мужа — и затем опять обмякло, словно послушная живая кукла.       Он не хотел быть послушной куклой в чьих-то руках, но сейчас почему-то по-другому не мог. Как будто по-другому не получалось, несмотря на всё отчаянное стремление. Впрочем, отвращения к происходящему он не ощущал — возможно, оттого, что добровольно и искренне доверился.       Губы карны сомкнулись на нижней губе Нэя: теперь они не просто ласкали, а неспешно, выразительно посасывали, будто дразня. Рука внизу шевельнулась снова. И снова — уже чуть увереннее, чуть быстрее. И снова. И снова...       Перед глазами у Нэя поплыло; он сомкнул веки обратно, возвращаясь к странному дразнящему поцелую на ощупь. Дыхание сбилось. В какой-то момент он почувствовал, как его бёдра непроизвольно двигаются в попытке потереться об руку интенсивнее. Почувствовал, как узкое кольцо пальцев постепенно разжимается, становится шире, давая ему больше места.       Быть смирной послушной куклой стало сложнее.       Откуда-то из глубины поднималось желание большего. Большего, чем рука, которая, как назло, продолжила понемногу ослаблять хватку даже после того, как свободного места начало становиться слишком много.       Он ещё раз невольно качнул бёдрами, стремясь вернуть угасающее удовольствие. Секунду спустя рука Сайласа разжалась до конца и полностью отпустила значительно увеличившийся орган, тотчас прижавшийся к низу живота.       Кайлери глухо застонал, забился, как рыба на берегу — умоляюще-протестующе.       — Нет, пожалуйста... ещё хоть немного...       — Что, неужели распробовал? — беззлобно усмехнулся Сайлас. Кажется, он в кои-то веки был вполне доволен собой. — Настолько приятно?       — Д-да. — Щёки Нэя пылали, но нахлынувшее в последние минуты сильнейшее возбуждение отчасти притупляло стеснительность. — П-пожалуйста...       — Я совсем не возражаю, — ответил карна, расстёгивая ремень, — но дальше — сам.       — Я... я уже не уверен, что действительно способен. Мне кажется, я не могу...       — Можешь.       Теперь они оба были полностью обнажёнными.       Карна протянул руку.       Юноша несмело протянул свою в ответ.       — Они всегда говорили мне, что это врождённое право карн, — тихо сказал он. — Что кайлери на это неспособны. Что я неспособен. Они говорили...       — Да пошли они все к чёртовой матери, — сказал Сайлас.       Нэй сам не заметил, как они оказались на кровати.       Сам не заметил, как его робкие неумелые поцелуи превратились в уже не робкие и даже весьма решительные.       Сам не заметил, как Сайлас, сперва так шутливо упавший на постель между двумя подушками, так шутливо принимавший его первые неловкие попытки проявлять инициативу, в какой-то момент начал выгибаться под ним совершенно по-настоящему.       Он сам не понял, как это случилось — что его взмокший лоб обессиленно уткнулся в спину карны, а длинные белые волосы, упавшие следом, укрыли всё вокруг, как одеяло.       Как это случилось, что он вправду влюбился без памяти.       Он лёг рядом. Закрыл глаза.

*

      Когда Нэй открыл глаза, что-то было не так.       Вторая половина постели была пуста.       Паутина на потолке — как и в целом вся паутина, сплетённая Маргарет — тоже исчезла.       За окнами клубился белый туман.