Искусство принадлежать

      Спальня Виктории была погружена в полумрак. Горела лишь одна лампа у кресла в углу, отбрасывая длинные, тревожные тени. Виктория сидела в этом кресле, не раздетая, в том же смятом вечернем платье, что и на вечеринке. Она не смотрела на дверь, ее взгляд был устремлен в пустоту, а в руке она сжимала пустой бокал, бессмысленно покачивая им.       Она не выглядела могущественной. Она выглядела разбитой.       Алиса замерла на пороге, сердце ее колотилось так, что, казалось, было слышно в тишине комнаты. Виктория медленно повернула голову. Ее глаза были красными от бессонницы или от слез, которые она никогда не позволила бы себе пролить при свете дня. В них не было ни надежды, ни вопроса. Только усталая пустота.       — Что тебе нужно? — ее голос был хриплым и безжизненным.       Алиса не ответила. Слова, которые она готовила по дороге, рассыпались в прах. Любые фразы — «я понимаю», «мне жаль», даже «я тоже тебя люблю» — звучали бы фальшиво и жалко. Они не могли выразить ту клубящуюся бурю внутри нее: любовь, гнев, жалость, страх, прощение, которое еще не состоялось.       Вместо слов она сделала шаг вперед. Потом еще один. Она шла через комнату, и ее шаги были беззвучными на густом ковре.       Виктория следила за ней, не двигаясь, словно загипнотизированная. В ее взгляде читалось легкое недоумение, смешанное с глухой обороной.       Алиса подошла к креслу и остановилась перед ней. Она посмотрела на ее руки, сжимающие бокал, на ее неподвижное лицо. Потом она медленно, давая ей время отстраниться, опустилась на колени.       Это был не жест покорности. Это был жест равенства. Признания их общей боли.       Она не касалась ее. Она просто сидела на коленях, глядя ей в глаза, позволяя ей видеть все, что творилось в ее душе — смятение, боль, и ту самую любовь, которую она только что осознала.       Сначала взгляд Виктории был отстраненным. Потом в нем что-то дрогнуло. Защитная стена, возведенная за долгие годы, дала трещину. Ее губы задрожали. Она отвела взгляд, словно не в силах выдержать эту немую исповедь.       Алиса осторожно, как будто боялась спугнуть дикое животное, подняла руку и коснулась ее пальцев, все еще сжимающих бокал. Она не отнимала его. Она просто положила свою руку поверх ее.       Виктория вздрогнула от прикосновения, но не отдернула руку. Ее плечи содрогнулись в беззвучном рыдании. Она сжала веки, пытаясь взять себя в руки, но было поздно. Слезы, которые она так тщательно сдерживала, потекли по ее щекам молча, без всхлипов, унизительно и неудержимо.       Алиса видела, как она пытается отвернуться, спрятать это проявление слабости. Но она не позволила. Она мягко, но настойчиво коснулась ее подбородка, заставляя ее смотреть на себя.       И в этот момент, глядя в эти наполненные слезами, по-детски беспомощные глаза женщины, которая держала в страхе целые корпорации, Алиса все поняла.       Она не произнесла «я прощаю тебя». Потому что это было бы ложью. Прощение было не точкой, а долгим путем, который им только предстояло пройти.       Вместо этого она медленно поднялась с колен, все еще держа Викторию за руку, и потянула ее за собой. Не к кровати, а к большому окну, за которым лежал темный, усыпанный звездами парк.       Она встала рядом с ней, плечом к плечу, глядя в ночь, и просто… была. Была рядом. Не прощая, не оправдывая, но и не отвергая. Принимая тот факт, что их жизни, их боли и их любовь теперь навсегда переплелись в один тугой, болезненный и неразрывный узел.       Виктория не плакала больше. Она стояла, прижавшись плечом к Алисе, и ее дыхание постепенно выравнивалось. Она не обнимала ее. Она не благодарила. Она просто позволила себе эту тихую, немую поддержку.       Никто из них не знал, что будет завтра. Смогут ли они когда-нибудь забыть о шраме? Смогут ли построить что-то, кроме этой токсичной зависимости?       Но в эту минуту, в тишине перед рассветом, им не нужны были ответы. Им нужно было просто стоять вместе — две раненые, несчастные души, нашедшие друг в друге и причину своей боли, и свое единственное возможное утешение. Их путь к прощению только начинался, и он обещал быть мучительным. Но он начинался. И это было главное.       

***

      Через два дня после ночи у окна в особняке царила странная, зыбкая атмосфера. Это не было ни войной, ни миром. Это было перемирие, заключенное на краю пропасти.       За завтраком они сидели напротив друг друга. Молчание было уже не ледяным, а насыщенным невысказанным. Алиса заметила, что Виктория больше не пряталась за планшетом. Она пила кофе, и ее взгляд, хоть и избегал прямого контакта, иногда останавливался на лице Алисы, будто проверяя, не исчезла ли она.       Алиса не улыбалась. Но она и не отворачивалась. Она принимала эту осторожную проверку. Когда ее взгляд падал на ту самую бледную полоску на своей коже, видимую в вырезе халата, внутри все сжималось. Но теперь к горькому комку добавлялась капля чего-то другого — понимания цены, которую Виктория заплатила за этот шрам. Цены, которая, возможно, была выше для нее самой.       После завтрака Виктория, прежде чем уйти в кабинет, сделала паузу у двери.       — Я…сегодня буду работать из дома. Если… если тебе что-то понадобится.       Это было не предложение. Это была попытка дать пространство, оставаясь рядом. Алиса кивнула, не поднимая глаз от чашки.       — Хорошо.       Она провела утро в мастерской. Впервые за долгое время она взяла в руки кисть. Но вместо четких линий на холсте получались размытые пятна. Она не рисовала конкретный образ. Она выплескивала хаос своих чувств — гневные мазки черного, тревожные всплески красного и, сквозь них, робкие проблески синего и золотого.       В какой-то момент дверь в мастерскую приоткрылась. В проеме стояла Виктория. Она не вошла, просто постояла секунду, наблюдая, как Алиса работает. Не критикуя, не комментируя. Просто… видя.       — Не помешаю? — тихо спросила она и так же тихо прикрыла дверь.       Этот простой жест — уважение к ее пространству, к ее творчеству — тронул Алису глубже, чем любой подарок. Раньше Виктория вошла бы без стука, диктуя, что и как рисовать. Теперь она стучалась, даже не постучав физически.       Обед они снова ели молча. Но теперь Алиса чувствовала не напряжение, а усталость. Усталость от тяжелых чувств, от необходимости постоянно быть начеку.       Вечером Виктория не ушла в гостиную. Она осталась в общей спальне, устроившись в кресле с книгой. Алиса сидела на кровати, листая журнал. Воздух был наполнен неловкостью, но уже не враждебной.       Первой нарушила тишину Алиса. Она не смотрела на Викторию, говоря в пространство:       — Мне сегодня приснился тот итальянец. Лоренцо.       Она почувствовала, как Виктория замерла. Но не от гнева. От внимания.       — И что? — голос Виктории был ровным, но настороженным.       — Ничего. Просто приснился. Я даже не запомнила его лица. — Алиса сделала паузу. — Я запомнила только твой взгляд в тот момент.       Она рискнула. Она вернулась к источнику боли. Но не с упреком. А как к факту.       Виктория закрыла книгу. Она не смотрела на Алису.       — Этот взгляд будет преследовать меня до конца моих дней. Я видела его в зеркале потом.       Это было признание. Не в любви, а в вине. И для Алисы оно значило больше тысячи извинений.       Они снова замолчали. Но теперь тишина была другой. В ней было место для их демонов.       Перед сном, когда Алиса уже лежала в их общей постели, Виктория подошла к кровати. Она не ложилась. Она стояла, глядя на пустую половину.       — Можно? — она спросила просто. Без требований. Без приказов.       Алиса посмотрела на нее. Она видела тень былой уверенности, смешанную с новой, мучительной неуверенностью. Она кивнула, отодвинув одеяло.       Виктория легла. Они лежали на спине, не касаясь друг друга, глядя в потолок. Расстояние в несколько сантиметров ощущалось как пропасть.       Прошло несколько минут. Потом Алиса медленно, будто против своей воли, повернулась на бок, спиной к Виктории. Это был не жест отвержения. Это был жест… предложения.       Она замерла, слушая свое сердце. И тогда почувствовала осторожное, почти невесомое прикосновение. Рука Виктории легла на ее талию. Не властно. Не собственнически. А так, как кладут руку на что-то хрупкое и ценное, боясь повредить.       Алиса вздохнула. Это не было прощением. Это было началом. Началом долгого и трудного пути назад — к доверию, которое было растоптано, к близости, которая была осквернена. Но это было начало. И в темноте комнаты, чувствуя тепло ее руки на своем теле, Алиса впервые за долгое время подумала, что, возможно, у них есть шанс. Не стать нормальными — они никогда такими не будут. А найти свой собственный, уродливый и болезненный, но их способ быть вместе.