Искусство принадлежать

      Виктория заметила это за завтраком на пятый день. Ее взгляд, всегда аналитический, задержался на отмеченных датах в календаре приложения, а затем перешел на Алису.       — У тебя задержка, — констатировала она без предисловий, отодвигая чашку с эспрессо. Ее голос был ровным, но в нем висела невысказанная гипотеза.       Алиса, которая сама уже с тревогой отслеживала дни, сглотнула кусок тоста.       — Всего пять дней. Это бывает.       — Бывает, — согласилась Виктория. — Но мы не будем гадать. Если через два дня ничего не изменится, поедем к врачу.       Слово «врач» прозвучало для Алисы как приговор. Гинеколог. Осмотры, холодное кресло, безразличные вопросы. Мысль об этом вызывала у нее приступ клаустрофобии и паники. Нет, только не это.       — Не надо к врачу! — взмолилась она. — Я... я все сама знаю! Это от стресса. Пройдет.       Но Виктория лишь подняла бровь, и ее взгляд сказал все: «Решение принято».       И Алиса объявила войну собственной физиологии. Она нашла в интернете, все возможные народные средства. Отвар петрушки, который она пила литрами, пока от ее пота не начало пахнуть огородом. Горячие ванны с йодом, от которых кружилась голова. Горчичники на низ живота, оставившие красные пятна на коже. Она пила аскорбиновую кислоту в лошадиных дозах, жевала сухую гвоздику и заваривала себе душицу, лицо ее кривилось от горького вкуса, а желудок начинал посасывать от этой гремучей смеси.       Ничего не помогало. Шестой день. Седьмой. Напряжение нарастало, как грозовая туча. Вика наблюдала за ее метаниями с холодным, неодобрительным молчанием. Вечером седьмого дня она объявила:       — Ложимся спать пораньше. Завтра в восемь утра выезжаем в клинику.       Тон не оставлял пространства для дискуссий. Алиса молча последовала за ней в спальню.       Она лежала в темноте, не в силах уснуть. Вика спала рядом ровным, безмятежным сном человека, чье решение принято и сомнениям не подлежит. А внутри Алисы все сжималось в тугой, болезненный комок. От нервов, от всех этих отваров, от безнадежности. У нее крутило живот — тупая, навязчивая боль, спускающаяся вниз.       В конце концов, она не выдержала и, стараясь не скрипеть пружинами, выбралась из кровати и на цыпочках прошла в туалет. Села на холодный ободок унитаза, ожидая облегчения кишечника.       И вот, в процессе, она почувствовала знакомый, резкий спазм внизу живота. Совсем не связанный с тем, что происходило в данный момент. Спазм, который она ждала все эти дни. Она замерла, затаив дыхание. Когда все закончилось, кишечник опорожнился, и та боль ушла. Но на смену ей пришло другое ощущение — влажное, теплое, и вместе с ним — полное, оглушительное осознание.       Месячные.       Она сидела еще несколько секунд, тяжело дыша, прислушиваясь к тишине квартиры и собственному телу. Да, это они. Нежеланный визит, который сейчас был самым счастливым событием в ее жизни.       Она подмылась, нашла прокладку, прилепила ее к белью и, по-прежнему согнувшись от остаточной боли в животе, побрела обратно в спальню.       Вика спала, повернувшись к ней спиной. Алиса осторожно устроилась на своем краю кровати, прижав колени к животу. Боль потихоньку отступала, сменяясь огромным, всепоглощающим облегчением. Поездка к врачу отменялась. Ее тайное, отчаянное сопротивление увенчалось успехом.       Она закрыла глаза, слушая ровное дыхание Вики, и впервые за семь дней ее тело наконец-то расслабилось, смиряясь с привычным, цикличным дискомфортом, который сегодня казался даром свободы.       

***

      Утро было безжалостным. Резкий солнечный луч пробился сквозь щель в шторах прямо на лицо Алисы, но она лишь глубже зарылась в подушку, отворачиваясь. Сон был тяжелым и прерывистым, тело ломило, а низ живота ныл знакомой, раздражающей болью.       — Алиса, вставай.       Голос Виктории прозвучал прямо над ухом. Твердый, деловой, без ноток сна. Рука легла на ее плечо и встряхнула.       — Отстань, — прохрипела Алиса, отмахиваясь, как от назойливой мухи. Все ее существо кричало о необходимости еще часа, еще минуты сна.       — Мы опоздаем на прием, — настойчиво повторила Вика. В ее голосе зазвенела сталь. — Вставай. Сейчас же.       Алиса поняла, что словесно отбиться не получится. У нее не было сил спорить, объяснять. Было только одно желание — спать. И одно знание, которое могло ее спасти. Не открывая глаз, она с силой дернула на себя одеяло, обнажившись до пояса, а затем, все так же не глядя, засунула руку под резинку своих трусиков и резко потянула ее вверх, к животу, обнажив белую полоску прокладки. Весь ее вид кричал: «Вот, видишь? Отстань!»       Она ждала, что Вика вздохнет с облегчением и оставит ее в покое. Но последовала пауза. Слишком долгая. Потом холодные пальцы Вики коснулись ее кожи чуть ниже живота, у самого края прокладки.       — Я должна убедиться, — тихо сказала Вика, и в ее голосе слышалось недоверие, почти подозрение. Она чуть оттянула трусики вниз, чтобы увидеть поверхность прокладки. Она была чистой. — Ты пытаешься меня обмануть? Устроила этот спектакль, чтобы избежать поездки?       Это было последней каплей. Алиса резко открыла глаза. В них, налитых бессонницей и болью, вспыхнула чистая, острая ненависть — не к Вике, а к этой ситуации, к этому недоверию, к этому унижению.       Она молнией вскочила на ноги. Резкое движение вызвало внутри спазм, теплая волна крови хлынула наружу. Алиса непроизвольно поморщилась от мерзкого ощущения и свела ноги, чувствуя, как прокладка наполняется.       — Еще раз проверишь? — чуть ли не выплюнула она, глядя на Вику сверху вниз. Ее голос дрожал от ярости и физического недомогания.       Не дожидаясь ответа, она плюхнулась обратно на кровать, спиной к Виктории, с силой натянув одеяло на голову.       — Я хочу спать! И буду!       Но «буду» не получилось. Мерзкие, влажные ощущения внизу живота, пульсирующая боль и адреналин, выброшенный яростью, окончательно прогнали сон. Она лежала, сжавшись в комок, и слушала, как Вика молча собирается. Стыд, гнев и полная физическая разбитость превращали ее в пороховую бочку. Сон был окончен. Впереди был долгий, паршивый день, и начинался он с унизительной проверки и взгляда, полного недоверия.       Осознав свою утреннюю ошибку, Виктория предприняла попытку загладить вину. Она отменила все занятия Алисы на день, что было жестом беспрецедентным. Принесла в спальню горячий чай с мятой и шоколад, стараясь подбодрить ее ласковыми, непривычно мягкими словами. Она аккуратно целовала ее в висок, пытаясь поймать взгляд.       Но Алиса была непробиваема. Утро оставило в ней глубокую, болезненную занозу. Она молча приняла чай, отодвинула шоколад и, не сказав ни слова, ушла в библиотеку, захлопнув за собой дверь беззвучно, но с такой силой, что это прозвучало громче любого хлопка.       Весь день она просидела там, уткнувшись в книгу, но не видя строк. Внутри все кипело от обиды. А к вечеру началось другое — физическое. Ноющая боль в пояснице, которая сопровождала ее с утра, постепенно переросла в нечто большее. Она стала тянущей, режущей, будто кто-то тупым ножом водил по самым уязвимым местам у основания позвоночника. Каждый поворот, каждый вдох отзывался резью.       Она держалась, стиснув зубы, пока могла. Но когда боль стала невыносимой, слезы сами поступили на глаза. Сгорая от стыда и слабости, она поднялась с кресла и, сгорбившись, покинула библиотеку.       В спальне она повалилась на кровать лицом в подушку, стараясь придавить животом матрас, чтобы хоть как-то уменьшить боль. Тихие, беззвучные слезы заливали ее лицо, впитываясь в шелк наволочки. Она ненавидела себя в этот момент — за слабость, за эти слезы, за эту невыносимую физиологию, которая делала ее такой уязвимой.       Внезапно она услышала шаги в коридоре. Быстрые, решительные. Шаги Виктории. Алиса инстинктивно вытерла лицо о подушку, перевернулась на бок, закрыла глаза и попыталась дышать ровно, изображая сон.       Дверь открылась. Она чувствовала, как Вика подходит к кровати и замирает. Молчание было тяжелым, изучающим.       — Алиса, — тихо позвала Виктория. Голос ее был мягким, но настороженным.       Алиса не шевельнулась, лишь сильнее сжала веки, чувствуя, как по щеке снова предательски скатывается слеза.       Она чувствовала, как матрас прогнулся под весом Вики, садившейся рядом. Пальцы осторожно коснулись ее щеки, проведя по мокрой дорожке.       — Ты не спишь. Ты бы не уснула так рано, — констатировала Вика, и в ее голосе не было упрека, только тревога. — Алиса, что случилось? Что болит?       Алиса не выдержала. Она не могла больше притворяться. Вместо ответа она просто вытянула руку назад и легла ею на поясницу, на то самое место, где сосредоточилась вся адская боль. Плечи ее снова затряслись от беззвучных рыданий. Это был жест полной капитуляции — перед болью, перед усталостью, перед ней. Она не могла говорить. Она могла только плакать и показывать, где ей больно.       Виктория замерла на секунду, глядя на ее ссутулившуюся спину и руку, беспомощно лежащую на пояснице. Вся ее утренняя раздражительность и подозрительность растворились, уступив место чему-то острому и щемящему. Она видела не капризную девчонку, а человека, испытывающего настоящую, физическую муку.       Она молча встала с кровати. Алиса услышала, как открывается дверца шкафа, слышен мягкий шорох. Через мгновение Вика вернулась. Ее руки, теперь теплые от растирания, легли поверх Алисиной ладони на поясницу размазав гель. Пальцы Вики, сильные и уверенные, начали медленно, с глубоким нажимом, разминать затвердевшие, болезненные мышцы.       Алиса вздрогнула, но не отстранилась. Напротив, ее тело начало понемногу расслабляться под этим властным, но нежным массажем. Вика не говорила ни слова. Она просто водила пальцами, разогревая кожу, прорабатывая каждый узелок напряжения, каждый спазм, который отзывался резкой болью, а затем — медленным, томительным облегчением.       Через несколько минут одна рука Вики скользнула под живот Алисы, мягко приподнимая, давая больший доступ к пояснице. Другая продолжала свою работу. Алиса уткнулась лицом в подушку, ее тихие рыдания постепенно стихли, сменившись прерывистыми вздохами. Это было не просто прикосновение. Это было понимание. Это была забота, выраженная на том языке, который сейчас был единственно возможным — языке действия, а не слов.       Когда самые сильные спазмы отпустили, Вика накрыла ее ладони своими, прижав их к разогретой коже, словно запечатывая тепло.       — Лежи, — тихо приказала она, и в ее голосе не было привычной твердости, а была какая-то особая, смиренная нежность. — Я принесу тебе таблетку.       Она ушла, а Алиса лежала, прислушиваясь к отступающей боли и странному чувству покоя, которое медленно заполняло освободившееся пространство. Вика вернулась с таблеткой и стаканом теплой воды, помогла ей подняться и выпить. Потом снова уложила, поправила одеяло и села рядом в темноте, положив руку ей на голову.       Никто не говорил ни слова. Но в этой тишине, в этом простом действии — «я вижу, что тебе больно, и я сделаю все, чтобы это остановить» — было больше истины и примирения, чем в тысяче извинений. И Алиса, засыпая под ритмичное поглаживание по волосам, наконец-то позволила обиде уйти. Потому что некоторые вещи прощаются не словами, а теплом рук на больной спине.