Дельфины здесь тонут: На твоей луне

Как же он был прав

2022

      Необычно тёплый мартовский день не мог не радовать после почти ежедневных дождей. Несмотря на всё ещё низкую температуру для проветривания, окна квартиры были распахнуты, и сквозняк волновал шторы, которые словно вырывались с колец и болтались на карнизах.       Из окна открывался вид на тихий пригород Берлина: низкие многоквартирные дома в два-три этажа с красной и бежевой плиткой, аккуратные газоны, редкие деревья вдоль тротуаров. По улицам почти никто не ходил — типичная немецкая упорядоченность, нарушаемая лишь редким проезжающим автомобилем. — Подожди, я налью воды, — сказал Кирилл и поставил ноутбук на кухонный стол. На экране виднелся сидящий у стенки парень с короткими, но растрёпанными волосами на макушке. Под его глазами виднелись синяки, и он казался сонным, но так на нём отражалось заточение в квартире и недостаток сна по ночам. — Ты завтра работаешь? — спросил собеседник, пока парень стоял в одних шортах перед холодильником, выискивая на пустых полках бутылку воды. — Блять, — пробубнил Кирилл, захлопнул дверцу и налил себе воды из-под крана. — Завтра я работаю. — Ты чё, с крана воду пьёшь? — улыбнулся тот, потирая лицо ладонью. — Тут чистая, в принципе, но мне на вкус она не нравится. Другой нет сейчас. — Европа, блять, — послышался смешок. — Ты подумал над тем, что я тебе говорил? — Кирилл взял одной рукой ноутбук, поставил его на подоконник панорамного открытого окна, усаживаясь напротив камеры и попивая воду. Свежий ветер обдувал приятно кожу голого торса, и холодно пока не было, но он уже чувствовал, что долго там не пробудет. — Давай просто подрочим? Я не хочу говорить про это. — Дим, я серьёзно. Тебе нужно валить. Ты сам сказал, что вот-вот и возьмут в кольцо. Потом ты просто не выедешь. — Я знаю, но думаешь это так просто? Предки не поедут. — Да нахуй тебе они? Отец пиздит, мать бухает. Ты правда нуждаешься в них? — прозвучало слишком резко, но он устал придумывать косвенные причины и смягчать правду. — Они всё ещё мои родители. У меня никого больше нет. — Я тебе помогу. Ты можешь у меня жить! Я же не шучу, — сказал Кирилл, поставив локти на подогнутые колени, немного наклоняясь вперёд и внимательно глядя на смазливое лицо парня, будто гипнотизируя его. Он отвёл карие глаза, не смотря в вебкамеру. — Мы к делу перейдём или я пойду посплю? — Ладно, — прямо в стакан сказал тот, допивая воду до дна и вставая, стараясь не выпасть из настежь открытого окна. Кирилл поставил ноутбук на пустую столешницу, стоя напротив и опираясь руками о край — в камеру попадал лишь его голый подкачанный торс и приспущенная резинка спортивных шортов. После изнурительных кардио тренировок тело выглядело сухим, и каждая мышца выделялась отчётливее.       Дима по ту сторону экрана лишь откинулся на подушку, расслабляясь и рассматривая фигуру парня.       Тот опустил крышку немного ниже, чтоб камера снимала его пах тоже, и одну руку положил к себе на шорты, начиная медленно трогать себя. — Ты чего, перед окном прямо? — удивлённо спросил он, но уже ощущал напряжение в животе от увиденного. Сам Дима был худощавым, и тело приятеля его сильно привлекало. — Мне похуй, я же у себя дома, пусть смотрят, — сказал Кирилл и начал медленно опускать резинку шорт, оголяя бок бедра и татуировку змеи, тянущейся от кости сбоку паха к ноге.       Собеседник шумно выдохнул, отложил ноутбук на кровать, и сам лёг набок, будучи в белых боксерах и майке. Он трогал себя так же, глядя внимательно за оголёнными участками тела Кирилла, который обхватил немного затвердевший орган у себя в шортах и его облепила ткань, давая фантазии разыграться. — Засунь руку в шорты, ну же, — прокомментировал Дима, трогая свой пах рукой и в предвкушении наблюдая за собеседником. Кирилл так и сделал, хватая свой член и начиная двигать рукой, отчего локоть слегка качался. — Задери майку, хочу твоё тело увидеть, — сказал тот взамен. Дима так и сделал, водя ладонью по бледной коже. — Обхвати шею, — снова добавил Кирилл.       Парень провёл рукой у себя под майкой, ведя её выше к выделяющимся ключицам и хватая себя за шею. Он знал, как это нравилось Кириллу, который от увиденного выдохнул шумно через приоткрытые губы, представляя, как трогал бы чужое тело, как прижимал бы к себе, тёрся о него, и сжимал пальцами его тонкую шею, когда входил бы в него.       Кирилл чуть наклонился вперёд, наблюдая за ним, и вскоре схватил ноутбук снова и направился по просторной, но пустой кухне в спальню, где на постели лежала лысая кошка, просыпаясь от того, что хозяин резко упал на матрас, будоража её сон. Он положил компьютер на колени, стягивая шорты ниже и оголяя пах. Рука схватила ствол, и начала двигаться ритмично, глядя на Диму, который перевернулся на живот, прогибаясь в спине и выпячивая худую задницу в белье. Было видно лишь его тело от плеч и до паха, пока тот лежал на постели перед своим макбуком и начинал спускать свои боксеры. Его тело было чистым от татуировок, в отличие от тела Кирилла, который набил пару на руках, но небольших, в отличие от той, что была на спине. — Ты дико заводишь, — констатировал факт парень, бритой головой отираясь о изголовье кровати и трогая себя. Дима дотягивался пальцами между ягодиц со спины, и другой рукой одёргивал небольшой, но аккуратный член. Это сводило с ума. Кирилл представлял, как трогал его в тех же местах, таких заветных и тёплых. Пальцы на ногах сжимались от возбуждения. Он всё быстрее двигал рукой. Тот был как вебкам звезда, будто делал это всю свою жизнь. Телефон Кирилла был заполнен фотографиями его тела в ванной, спальне, на диване, и везде он в изящных позах дразнил своей доступностью. Но расстояние не давало воспользоваться этим полноценно.       Дима перевернулся на спину, сгибая ноги в коленях и задирая их, после направляя вебкамеру на своё лицо и начиная сосать пальцы, готовя их к тому, чтоб вставить в себя. Он давился ими так, словно в его рту было что-то большего размера, нарочно дразня Кирилла, и это работало. Тот практически до пика возбуждения доходил от этих звуков. Когда он начал вводить палец в себя, то начал шумно дышать. Он лежал на боку снова с задранной майкой. Видно было лишь его губы, плечи, худой живот и возбуждённый член, лежащий на бедре, пока тот с подокнутой ногой вставлял в себя палец быстрее и быстрее.       Шум дверного замка и проворачивающегося ключа заставил Кирилла подскочить. Он поставил ноутбук на постель неподалёку, проговорив: «Я перезвоню», перед тем как закрыть крышку и натянуть шорты обратно. — Блять, — разразился он, поднимаясь с кровати и глядя на своё отражение в зеркале шкафа-купе. Член был виден через одежду, боксеров на нём не было, и ничто не сдавливало эрекцию. Он оглядел спальню, хватая футболку со стула, где лежала ещё горсть вещей, не убранных вчера. Ткань свободной вещи кое-как прикрыла пах. — Привет, — раздался голос мамы из коридора, шум пакетов. — Ты почему не предупредила, что придёшь? — вышел к ней сын, хмуря брови и строго глядя на женщину. Она была одета слишком тепло, будто на улице было не 18 градусов. Мама сняла джинсовую куртку, оглядывая парня, но не замечая, что он пытался прикрыться рукой. — Забыла. Я продукты принесла, ты ведь ничего здесь не ешь, наверняка, — сказала она, разувшись и оставив кроссовки на коврике перед дверью. В длинном светлом коридоре была лишь одна полочка для обуви и крючки на стене. На полу валялись шлем, одежда для велосипедной езды и спортивная сумка. — Я просил тебя предупреждать. Может, я здесь не один. Меня реально это бесит, — откровенно сказал он, раздражённо отводя взгляд. Обычно он был помягче, но в этот раз мать пришла не вовремя. — Что за тон? Я прихожу, убираю, готовлю тебе, а ты мне говоришь такие вещи? — поставила она руки в боки, пристально глядя в глаза неблагодарному сыну. — Я просил тебя? Уже два года живу один, а ты всё нянчишься со мной, будто мне 15 лет. Мне 27, может, прекратишь? — Ах так? — возмутилась она, снова хватая куртку с крючка и начиная совать ноги в кроссовки, которые не поддавались, и пришлось их расшнуровывать. — Мам, блин, не обижайся, но я хочу личное пространство. Как я научусь убирать за собой и готовить, если это постоянно делаешь ты? — попытался реабилитироваться Кирилл, натягивая край футболки на пах. — Я всё поняла, Кирилл, больше тебя беспокоить не буду. Извини, что волновалась. — Тебе работу нужно найти, мам, — прислонился он лопатками к стене, вздыхая устало от чрезмерной заботы матери, которая после того, как младшая дочь переехала, буквально зациклилась на нём. — Всё, я пойду, делай, что хочешь. Живи в свинарнике. Ты Музу хоть кормишь? — она натянула один кроссовок и принялась за второй. — Я её кормлю чаще, чем себя, не переживай, — улыбнулся сын, но не мог подойти из-за эрекции. Было неловко обнять мать, чтобы она не подумала дурного. От этих мыслей Кирилл лишь усмехнулся. — В пятницу Маринка зовёт к ним на пикник. Ты будешь? Катя с Машенькой приедут, — говорила женщина, наконец выравниваясь в обуви и держа в руке джинсовку. Она взглянула на сына, а тот лишь пожал плечами. Было видно, что он не особенно хочет идти. — Мне неловко перед ней. Она столько сделала для нас, когда мы переехали, с жильём и документами, а мы теперь так редко видимся. — Ладно, ладно, только не начинай, — закатил глаза Кирилл, вздыхая и уходя в спальню. — Я пошла? — Да, готовь уже, что хотела, пришла ведь, — раздражённо крикнул он через стену. Женщина взглянула на обувь, которую так долго натягивала, и пришлось снова разуваться. — Я приготовлю тебе котлеты и суп.       Слышался шорох пакетов, топот незваной гостьи и её бубнёж, пока она мыла грязную посуду, среди которой в основном были чашки — парень почти не готовил, заказывал доставку. Серые шероховатые стены, как в типичных съёмных квартирах Германии, постепенно темнели, солнце скрывалось за тучами, предвещая дождь, а мама всё так же возилась с готовкой. — Алло, — поднял трубку Дима. — Прости, мама припёрлась, блять, — сказал Кирилл, держа телефон у уха и акцентируя последнее слово. — А я кончил… — Заткнись, — сжал айфон Кирилл, открывая ноутбук и браузер с множеством вкладок сериалов и соцсетей. — Где твои предки? Иногда мне кажется, что моя мать бывает у меня чаще, чем твоя у себя дома. — Мама у родственницы, пьют уже дня три. Батя шароёбится где-то с утра, наверное, в гараже. — Что должно случиться, чтобы ты послушал меня и приехал сюда? — Я не знаю… Как я выезжать буду? Я призывного возраста, меня не выпустят из Украины в военное время.       Наконец прозвучала существенная причина, объясняющая, почему он не может просто сорваться и уехать. — Ты хотя бы выезжай из Донецкой области, хотя бы в Киев. — Куда? У меня там никого нет, и бабок тоже нет. Ты забыл? — Да я буду кидать деньги, я ж говорил уже много раз. Я знаю, что ты не хочешь брать, но если не хочешь сидеть без сети в подвале, пора переступить через гордость.       Дима замолчал, ничего не отвечая. — Дим, давай, решайся. Узнай, сколько стоит фейковая справка об инвалидности, я скину денег — купишь её и поедешь. От вас ещё ездит бесплатный поезд до Польши? — Да. — Ну и пиздато. Завтра гони в поликлинику. Подруга твоей мамы там работает, да? — Ну, типа того. — Класс, — кивнул Кирилл, его голос звучал решительнее. — Я понимаю, как тебе сложно уезжать. Я так же уезжал из Москвы. Я даже не попрощался с городом. Знаешь, как скучаю? Ненавижу это место. Но оно безопаснее Украины. — Какого хуя вообще всё началось снова? Нормально же всё было, а России тут что надо? — Поверь, я так же ахуел… — вздохнул Кирилл, перестав водить пальцем по тачпаду. — Мне жаль, что всё так, правда. Хотел бы влиять на действия своей страны, но меня там давно нет. — Да я будто тебя виню, — усмехнулся Дима. — Я рад помочь. Могу встретить тебя в Польше. Главное — вырвись. Бери самое необходимое и поезжай. Мы всё купим. Я просто хочу помочь, ты мой друг. — Лишь друг? — переспросил тот, и в голосе звучала горькая улыбка. — Ну, мы уже обсуждали это. Я отношений не ищу и в принципе, дело не в тебе конкретно, а во мне. — Почему? Все ищут, а ты – нет? Мне 24 года и у меня даже были отношения, и ничего. Не то чтобы я напрашивался на что-то, просто интересно. Ты никогда не говоришь об этом. — Вот и не будем об этом, окей? Это мои заморочки.       Дима лишь вздохнул, снова пытаясь заглянуть в суть Кирилла, но вновь столкнулся с холодной стеной дистанции. Они переписывались и созванивались уже пару месяцев, ещё до начала военной операции, но ни разу не обсуждали свои чувства. Прожив всю жизнь в маленьком городе, Дима никогда никому не признавался в своей ориентации, а Кирилл, давно живущий в Европе, тоже никому не открывал, кто он на самом деле. Он однажды столкнулся с общественным мнением и поперхнулся им, но до сих пор опасался осуждения близких.       За эти годы Кирилл ни разу не состоял в серьёзных отношениях, обходясь интрижками, которых хватало. Иногда он заходил в гей-клубы Берлина, но всё чаще убеждался, что это не для него. Иногда встречались обычные люди — без макияжа и костюмированных нарядов, такие же, как он сам, — но это случалось редко.       Страна постепенно заполнялась мигрантами, и теперь массово прибывали и украинцы. Проблемы с жильём из больших становились огромными: поиск квартиры мог растянуться на месяцы, ведь свободных мест практически не было, а те, что оставались, отдавали беженцам. Хотя Кирилл и был эмпатичен, всё это казалось ему абсурдным.       Всё вокруг словно сжималось, а он оставался в своём маленьком мире — мирке, где единственное, что по-настоящему имело значение, это связь с Димой, пусть даже по сети. И в этом мире, несмотря на холод и сложности, он чувствовал себя немного безопаснее.       Учёба так и осталась в 2015 году в Москве. Он не хотел продолжать и цепляться за прошлое, которое всё ещё отдавалось болью в груди.       Желание бросить всё и вернуться на родину накрывало особенно остро в моменты одиночества, а одиночество, казалось, преследовало его повсюду. Мама пыталась работать, но языковой барьер мешал ей обустроиться, и они жили в маленькой однокомнатной квартире, перебиваясь на деньги сына. Сам Кирилл так и не завёл друзей в Берлине, поэтому чаще всего просто катался по городу на велосипеде, наушники в ушах, старая музыка и воспоминания о родных улицах — тех, что он видел только на снимках Google Maps.       Этот вечер не был исключением. Он достал лёгкий спортивный байк из общественного подвала под домом, где почти каждый житель хранил велосипед. Надел шлем, перчатки без пальцев, схватился за изогнутый руль — похожий на бараньи рога, — поставил кроссовок на педаль и с лёгкостью оттолкнулся. Улица была почти пустой: редкие фонари отбрасывали длинные тени, а дома пригородного района, невысокие и с аккуратными фасадами, блестели в остатках дневного солнца. Свежий ветер бил в лицо, но очки почти полностью защищали глаза.       Поднимаясь с седла, он ощущал, как мышцы ног напрягаются при каждом толчке педали, и как спина и руки удерживают тело, создавая гармонию движения. Спортивные шорты и плотная джерси облегали торс, подчёркивая напряжение и выносливость. Ветер приносил запах свежей травы, влажного асфальта и легкий аромат цветущих кустов, а редкие прохожие казались частью далёкой сцены — никто не спешил, не мешал. Каждое движение велосипеда, каждый вдох воздуха создавали ощущение полной свободы, которого так не хватало в квартире, где всё ещё пахло прошлым и тоской.       Ему нравилось доводить себя до предела: дыхание перехватывало, глаза слепило от мелькания света, лёгкие жгли от одышки. В эти моменты он чувствовал себя живым, обгоняя застрявшие в пробках автомобили, пересекав улицы на красный. Каждый нажим на педаль ускорял пульс, но Кирилл держал ритм долго — тренировки не проходили даром.       Он выезжал подальше от центра, где ровные велодорожки тянулись вдоль реки Хафель, открывая панораму пригородных кварталов: низкие кирпичные дома с аккуратными крышами, аккуратные газоны, редкие прохожие, тихие улочки. Иногда издалека слышался звон колокольчика от другого велосипедиста, но в целом город казался замершим, почти безлюдным.       Маршрут длиной около 400 километров начинался в Виттенберге, а заканчивался в Берлине. По нему иногда проезжали дальнобойные байкеры, пересекавшие страну с одного конца в другой, словно трасса для автомобилей. Кирилл мечтал о поездке на 700 километров до Копенгагена, но пока ограничивался несколькими часами интенсивных тренировок в день.       На мосту он остановился, прислонил байк к перилам и опёрся руками, глубоко вдыхая свежий ветер. Ноги дрожали от нагрузки, виски стучали, сердце колотилось как бешеное. Мелкая речка шумела под мостиком, отражая редкие лучи заходящего солнца, а редкие велосипедисты мелькали вдали. Кирилл схватил бутылку воды с рамы и жадно сделал несколько глотков, растягивая мышцы ног, готовясь к обратной дороге.       Небо затянули тёмно-синие тучи, подсвеченные заходящим солнцем, и воздух слегка прохладел. Вспотевший и разгорячённый, он почти не ощущал холода. Через десять минут отдыха он резко подпрыгнул на байк, оттолкнулся ногой от земли, перекинув её через раму, и с шумом колёс снова сорвался по извилистой дороге. Ветер ударял в лицо, за ушами свистел поток воздуха, а пригородная тишина растворялась в гудении шестерёнок и лёгком скрипе тормозов.       С каждым километром скорость росла, и Кирилл чувствовал, как тело превращается в единое целое с велосипедом: мышцы напрягались, дыхание ритмично попадало в такт вращению педалей, а взгляд цеплялся за линии горизонта, где солнце окрашивало низкие дома и тихие улочки пригородного Берлина золотым светом.       Многое поменялось в жизни: язык коммуникации с окружающим миром, коим стал английский, города и пейзажи, работа, но что-то осталось неизменным – Кирилл всё так же спал до обеда. К счастью, на работу нужно было к пяти, поэтому он мог вдоволь отдохнуть, час после пробуждения проводя с телефоном в руке. Дима написал ему, что утром начали бомбить и горизонт горит. По его голосовым сообщениям было слышно, как тому страшно. Он всё ещё был дома один, и родители не соизволили явиться. Кирилла это злило.       После душа и завтрака супом, который вчера весь вечер так старательно готовила мама, Кирилл набрал снова другу, в который раз убеждая его собираться и ехать на поезде до столицы, а там уже покупать справки и планировать выезд со страны. Тот снова лишь мычал в трубку, ничего внятно не отвечая. Иногда он уже был готов сдаться, и просто сказать «делай, что хочешь», но в последний момент он себя останавливал, снова проникаясь сочувствием к приятелю.       Томным вечером, когда все уже возвращались с работ, парень вышел на задний двор, уже с более серьёзным шлемом на голове, скрывающим его лицо. Куртка известного спортивного бренда была выполнена из плотной кожи или технического текстиля с вставками и армированными панелями на локтях и плечах. Она облегает тело, повторяя линии мускулатуры, но при этом не сковывает движений. На локтях и плечах встроены жесткие протекторы, а на спине — съемный панцирь, защищающий позвоночник.       Он снял водонепроницаемый чехол с одинокого мотоцикла, стоящего в углу, в стороне от двух автомобилей, тоже принадлежащих соседям, и взял байк за руль, проверяя сцепление и тормоза. Повернул ключ зажигания. Мотор завёлся с ровным рыком, звук отдавался в груди, и Кирилл почувствовал знакомое волнение и азарт. Нажав на газ, он плавно тронулся с места, выехал со двора и обогнал первые автомобили на тихой окраинной улице.       С каждым километром по мере приближения к центру дороги становились шире и оживлённее. Машины растягивали поток, но он держал скорость, играя с движением. Его тело, сжатое в куртке и мотоштанах, ощущало каждую вибрацию и наклон мотоцикла. Ветер бил в лицо, мышцы напрягались, помогая удерживать руль и баланс.       Чем ближе к центру, тем сложнее было разгоняться: плотный поток машин и светофоры замедляли движение. Но даже в таких условиях мотоцикл уверенно маневрировал, обгонял автомобили с лёгкостью, а Кирилл наслаждался ощущением контроля и свободы. Это было чуть ли не единственным удовольствием в его жизни. Всё, что осталось. — Хай, — приветливо помахал ему во дворе бара напарник. Он был греком, прожившим в Германии около двадцати лет, хотя ему самому было всего двадцать девять. — Привет, — ответил Кирилл по-английски, снимая с головы шлем. — Как тут? — Да ничего, пока никого нет, пара немцев лишь сидят за стойкой. — Парень был крупного телосложения, что и требовалось для такой работы: справляться с ночными посетителями, которые чаще всего были подвыпившими и иногда агрессивными. Работа была не из лёгких. В официантках брали только девушек — им оставляли больше чаевых. Логика была проста. — Фу, немцы, — скривился Кирилл, оставляя шлем на лавке и глядя на курящего Никоса. Каждый раз, видя сигареты, он вспоминал прошлое и ещё раз убеждался, что бросил не зря: курение заметно ухудшало выносливость при езде на велике и его душевное состояние. Алкоголем он, впрочем, не пренебрегал — всё ещё часто пил пиво. — Типичная для тебя реакция, — посмеялся бородатый парень, уже стоя в рабочей красной футболке с принтом их бара на спине. — Ну, поэтому тебя и наняли, — хлопнул его по плечу Кирилл. — Ты большой и говоришь по-немецки. — К счастью, в ирландском пабе ты имеешь полное право говорить по-английски и прикрываться «аутентичностью заведения». — Спасибо, ты всегда меня поддерживал, — усмехнулся Кирилл и поднялся по ступенькам, расстёгивая куртку. Под ней оказалась та же красная футболка.       За два года работы в берлинском баре Кирилл научился различать акценты на слух быстрее, чем бармен успевал налить пиво. Англичан он узнавал по громкому смеху и привычке занимать пространство, американцев — по уверенности в голосе и бесконечным «you know».       Но русских… их он видел сразу, ещё до того, как они открывали рот.       В толпе у бара взгляд сам собой выхватывал знакомые черты: чуть нахмуренные брови, резкие движения, одежда, собранная скорее ради практичности, чем ради стиля. Улыбались они реже, а если и улыбались — будто извинялись за это. Он всегда удивлялся, как это работает. Словно в толпе срабатывал внутренний радар: «свой». Иногда хотелось отвернуться, чтобы не встречаться глазами — слишком уж остро прошлое напоминало о себе.       Бар был узкий, вытянутый, с низким потолком, на котором крест-накрест висели выцветшие шарфы футбольных клубов — «Селтик», «Манчестер Юнайтед», «Ливерпуль». Пахло тёмным пивом, деревянной стойкой и чем-то жареным с кухни. На стенах висели старые постеры Guinness с надписями в духе «Lovely day for a Guinness» и пожелтевшие афиши рок-концертов двадцатилетней давности. Свет был мягкий, тёплый, почти янтарный — так, что лица казались теплее и мягче, чем на улице. Над баром горели лампы в клетчатых абажурах, и весь зал утопал в этом жёлтом полумраке.       Из колонок тихо играла музыка 90-х: Oasis, Blur, старый U2, иногда даже Cranberries — и в паузах между песнями слышался звон стаканов и гул голосов.       Посетители сидели плечом к плечу: кто-то смеялся, кто-то спорил о футболе.       Тот вечер был одним из сотен подобных. Начался он так же заурядно, как и любой другой: бубнёж и глупые шутки немцев, постепенно разбавлявшиеся английской речью других гостей. Официантка то и дело бегала к каждому столику и ставила пометки на картонных подставках для бокалов, чтобы в конце легко посчитать.       За баром тем вечером были Кирилл и Никос. Оба серьёзные и сдержанные, но никто не ждал большего — музыка и так оглушала, не до разговоров. Прямо перед ними расположились шотландцы, со смешным акцентом рассказывавшие о том, как потерялись в центре города; по бокам сидели норвежцы и пара немцев.       Немцы выделялись всегда. Они занимали особое место в сердце Кирилла, который искренне их не переваривал. Исключений почти не было. Патриотичный народ, уверенный, что по-немецки должны говорить даже коты с собаками, и что их страна — лучшее место на земле. Кирилл ненавидел такой настрой и всегда отдавал таких клиентов Никосу, который лучше находил с ними общий язык, а сам предпочитал англичан. Их тоже нельзя было назвать идеальными, но они были искренними и любили поговорить и пошутить.       Под конец смены в ушах стоял гул от громкой музыки, которая будто кричала из каждой щели бара. Кирилл в тысячный раз наливал Guinness, смеясь с комментариев незнакомого мужчины о том, что Германия — весёлая страна. — Берлин — не Германия, — поставил перед ним бокал пива Кирилл. — Не, спорить не буду, ты знаешь лучше, — улыбнулся англичанин, отпивая пиво с кофейной пенкой. — Ну а где тогда Германия? — Не знаю, я ведь не немец. Спросите у тех чуваков, — кивнул Кирилл в сторону другого конца стойки и принялся наливать пилзнер, который заказали со столика. Светловолосая официантка уже шепнула ему об этом. — Правда? Я думал, ты немец! — Боже упаси, — посмеялся Кирилл, толкая ручку пивного крана в обратную сторону. Из крана мягко полилась пена, будто накрывая пшеничный напиток одеялом. — А откуда ты? — англичанин явно заинтересовался. Они были одними из немногих, кто искренне интересовался жизнью незнакомцев. — Россия. — О! — оживился тот. — Сложно было выезжать из-за санкций? — Я давно выехал. — А, ясно. Россия — это интересно. Я всегда хотел в Москве побывать. — Я тоже хочу там ещё раз побывать, — усмехнулся Кирилл и пробормотал что-то себе под нос. — Что? — тот наклонился, не расслышав. — Говорю, будешь ещё пиво? Мы закрываемся через 15 минут. — Пока нет, через 15 минут буду! — засмеялся тот.       Мужчина выглядел самым обычным, как сотни других. Кирилл лишь кивнул и принялся мешать коктейли, мечтая о конце смены. Работа дико утомляла, но заработок из-за чаевых был хорошим.       Мимо бара всё ещё ходили люди, заходящие вглубь заведения, чтоб найти уборные или поиграть в дартс. Кирилл налил в шейкер три крепких напитка, перемешивая, чтоб потом вылить в стакан со льдом и получить негрони. Бар шумел, гул голосов и музыка смешивались в единый ритм вечера, но вдруг этот ритм словно сбился.       Он почувствовал, как что-то кольнуло под рёбрами — знакомое, неприятно щемящее. Как будто кто-то невидимый прошёл по хребту холодной рукой.       Высокая фигура в чёрном мелькнула краем глаза, и Кирилл резко поднял голову. Пальцы продолжали механически трясти шейкер, но взгляд уже цеплялся за чужую спину. Краем глаза он уловил высокую фигуру в чёрном, и шейкер замер в руках. На миг ему показалось, что он снова стоит в аэропорту— тот самый Шереметьево, запах мокрого бетона, чужие чемоданы вокруг и Алан, остающийся в толпе.       Он хмурил брови, стараясь разглядеть в тусклом свете, сердце забилось быстрее, будто перед опасностью или встречей, к которой не был готов. В груди сжалось, и на секунду он даже забыл, что делает.       Незнакомец прошёл дальше, остановился в нескольких метрах от бара, словно что-то искал. Кирилл видел только его затылок, короткие тёмные волосы, знакомый изгиб шеи — и на миг в голове пронеслось: Это ты?       Словно не управляя собой, он оставил всё как есть, проталкиваясь между коллегами, чувствуя, как ноги становятся ватными. Широкие плечи в чёрном свитшоте двигались медленно, и Кирилл подошёл ближе, ощущая, как воздух вокруг стал плотнее.       Парень развернулся.       Мир на секунду словно стал тише.       Это был не он.       Кирилл стоял, глядя на чужое лицо, слишком близко, чтобы не узнать правду. Незнакомец извинился, прошёл мимо, а Кирилл остался смотреть ему вслед, сдавленно, опустошённо. Внутри всё снова оборвалось, как обрывалось каждый раз, когда он искал его — в запахе дождя, в чертах лиц случайных людей, в тенях, где даже не ждал увидеть ничего знакомого, но никогда не мог отыскать его. Не мог отыскать то самое чувство. Каждая зима всё ещё была о нём. Каждый первый снег Кирилл ловил ладонью, глядя, как кристаллики замёрзшей воды мгновенно таяли, как таяли и шансы увидеть его снова, испытать то согревающее чувство влюблённости. И каждый раз в голове звучали его старые слова — о боли, которая никогда не утихнет.       Как же он был прав.