Заметки докторского общежития

Дорогие читатели, если сцены насилия или жестокости вам не по душе, лучше пропустить эту главу. Мы заботимся о вашем комфорте и заранее вас предупреждаем! *** Что сделает человек, для которого еда делится лишь на съедобную и несъедобную, впервые столкнувшись с куском только что приготовленного стейка, ещё источающего аромат и слегка кровоточащего? Ян Чжэнь, с присущей ему решимостью, заявил:  — Не съесть его, значит предать пламя моей классовой борьбы! Он с энтузиазмом принялся за трапезу: проглотил суп, основное блюдо, салат, десерт, запил всё это бокалом послеобеденного вина, а затем, вооружившись куском хлеба, с упоением выскреб остатки соусов с тарелки. Он скрёб с таким рвением, что за его спиной возник официант с мрачным, почти зловещим выражением лица и сухо произнёс:  — Уважаемый, довольно скрести. Ещё немного, и тарелку можно будет подавать следующему гостю без мытья! Юноша с невинной улыбкой поднял взгляд:  — Я хочу пить. Что у вас есть? Официант, с важным видом раскрыв позолоченное меню напитков, начал:  — Учитывая ваш выбор блюда и бюджет, рекомендую изысканные итальянские красные вина: Бароло, Барбареско, Барбера, Дольчетто или Неббиоло. Они родом из окрестностей Альбы в Пьемонте. Эти вина славятся отборным сырьём, насыщенным ароматом и освежающим вкусом. Ян Чжэнь, не унимаясь, уточнил:  — А из чего их делают? Официант, сохраняя невозмутимость, ответил:  — Из отборного винограда, выращенного под солнцем южной Италии. Юноша продолжал:  — Какой виноград лучше всего подходит для вина? Официант, не моргнув глазом, отрезал:  — Красный, разумеется. Ян Чжэнь задумчиво почесал затылок:  — А какого они года? Официант бросил взгляд на меню:  — Урожай 1982 года, господин. Ян Чжэнь, помявшись, выдал:  — Пожалуй, я всё-таки возьму колу. Официант, схватившись за сердце, отвернулся. Его ногти, скользя по стене, как в театральном действии, оставляли лёгкие, едва заметные следы. Над головой пролетела ворона, а закатное солнце растянуло его тень в длинную, печальную полосу. — Вернёмся, зайдём в пельменную у входа в университет, — утешал его Цинь Цзянь, шутливо называя юношу своим «предсвадебным недвижимым имуществом». Свидание подошло к концу. Ян Чжэнь, сытый и довольный, сидел в машине, напевая:  — «Небо в освобождённом районе — голубое небо»! Этот парень явно не был образцом стойкости борца за классовую справедливость. Один кусок стейка средней прожарки в военные годы, вероятно, заставил бы его забыть о принципах пролетарской революции. Цинь Цзянь, посмеиваясь, вёл машину обратно к университету. По дороге он не удержался от поддразнивания:  — Эй, малец, за один ужин ты умудрился отпугнуть будущую жену своего наставника! Сумерки сгущались. Машина мчалась по скоростной трассе, свет фонарей с эстакады проникал в тёмный салон. Ян Чжэнь повернул голову к Цинь Цзяню, и в его прищуренных глазах мелькнула лукавая улыбка. Профессор поймал этот взгляд в зеркале заднего вида и предостерёг:  — Эй, малец, не начинай! Я серьёзно. Вылетим с дороги, и нам обоим конец! Ян Чжэнь промолчал. В темноте его ладонь мягко легла на бедро Цинь Цзяня и медленно поползла вверх. Профессор, резко затушив сигарету и отбросив окурок, попытался перехватить его кисть, но опоздал. Пальцы юноши уже сжали самое сокровенное с твёрдой уверенностью. Цинь Цзянь накрыл его ладонь своей, чувствуя, как жар пробирает до костей. Ян Чжэнь слегка улыбнулся, плотно сжав губы. В этот момент профессор резко вывернул руль. Машина с визгом шин слетела с трассы и застряла в глубокой канаве под шоссе, увязнув в мягкой грязи. Канава была окружена густыми зарослями. Внизу, на глубине полутора метров, текла вода. Половина «Ягуара» погрузилась в грязь. Ян Чжэнь выскочил из машины, в темноте едва различая окружающее. Не успел он вымолвить и слова, как мощная сила притянула его к каменной стене канавы. Цинь Цзянь придавил его сзади, плотно прижав грудью к спине юноши. Внезапно его ладонь рванула рубашку Ян Чжэня, разрывая ткань от плеча до запястья, и связала ею его руки. Только теперь в юноше проснулся страх. Его голос задрожал:  — Профессор… Цинь Цзянь грубо приник к его шее, целуя её с низким, звериным смешком:  — Успокойся, малыш. Ян Чжэнь был теоретиком, а Цинь Цзянь человеком действия. В этот момент теоретик, лишённый опыта, дрогнул. Юноша отчаянно пытался вырваться, но, прижатый лицом и телом к холодной стене, с профессором за спиной, лишь разжигал в том яростное желание. Кусая мочку уха юноши, Цинь Цзянь с силой сжал его бёдра, хрипло бормоча:  — Будешь послушным, меньше пострадаешь. Ян Чжэнь, напряжённый и беспомощный, откинул голову. Ладонь Цинь Цзяня скользила по его шее, оставляя на ключицах багровые следы. Юный и неопытный, он дрожал от страха:  — Это мой первый раз… пожалуйста, нежнее… Кровь ударила Цинь Цзяню в голову. Он грубо вторгся пальцами в это молодое, дьявольски притягательное тело. Юноша издал подавленный вскрик. Самое нежное, никогда не тронутое место оказалось растянутым до предела. Цинь Цзянь с грубой силой вошёл в него. Ян Чжэнь выгнулся назад. Сильные руки Цинь Цзяня обняли его. Его тело обмякло, и единственной опорой оставался профессор. Он не мог никуда деться, лишь пассивно принимая напор мужчины. — Успокойся, малыш, — шептал Цинь Цзянь у самого его уха. Голова Ян Чжэня лежала на плече профессора, мягкие волосы тёрлись о кожу. Цинь Цзянь, не в силах больше сдерживаться, схватил его за короткие волосы на затылке, заставляя откинуть голову, и засунул два пальца ему в рот, перебирая ими. Слюна стекала по руке, добавляя сцене порочную ноту. Внезапно Ян Чжэнь издал стон — смесь удивления и опьянения. Его глаза закрылись, длинные ресницы задрожали. Цинь Цзянь, с улыбкой, спросил:  — Здесь, да? Ян Чжэнь не ответил, лишь немного прикусил его пальцы, как маленький зверёк, выпускающий пар. Цинь Цзянь потерял контроль. Его разум помутился от желания, он забыл обо всём. Безудержно и грубо он терзал тело под собой. Ян Чжэнь, не в силах даже попросить пощады, цеплялся за этого мощного, необузданного мужчину, беззащитно принимая его ярость. Сквозь шум воды, бьющейся о камни, доносились звуки машин с эстакады. Заросли и тени деревьев надёжно скрывали их, но эти отдалённые звуки задевали самые глубокие струны напряжения в затуманенном сознании юноши. Запретность лишь усиливала остроту ощущений. Но юное тело не выдержало такого неистового натиска. Его дыхание становилось всё слабее, сознание всё более расплывчатым. В конце концов он отключился. *** Перевод команды Golden Chrysanthemum