Ее жестокая империя

Ева

      Это моя любимая часть. Экскурсия. Раскрытие секретов. Наблюдать, как меняются их лица, когда они осознают весь масштаб того, с чем столкнулись. Большинство женщин, которых я сюда привожу, привыкли к роскоши, но даже их поражает величие Замка Блэклейк. А Робин? У нее все еще эта наивная детская непосредственность, которая подсказывает мне, что она вот-вот лишится дара речи.       Робин стоит в Большом зале, словно потерянный ангел, и ее невероятно голубые глаза впитывают вековое могущество рода Новак вокруг. Снаружи бушует мрачная и яростная гроза, и она буквально подпрыгивает от раската грома над головой.       После того, как я объяснила ей, где находится Большой зал — мое излюбленное место для вечерних посиделок — веду ее прямиком в запретное крыло.       — «Тебе никогда нельзя сюда заходить», — предупреждаю я. Она прикусывает нижнюю губу и с серьезным лицом кивает. — «Вот эта дверь, — показываю я ей, — всегда заперта. Ты не должна пытаться ее открыть. Однако почти все остальное в замке открыто для тебя, если захочешь осмотреться».       Затем увожу ее от этого крыла и веду по коридорам, увешанным портретами моих предков — мужчин и женщин, чьи имена произносятся шепотом в равной степени со страхом и почтением.       — «Это Катарина Новак», — указываю я, останавливаясь перед портретом женщины с волосами цвета воронова крыла в красном шелковом платье. — «В 1847 году она уничтожила семью русских аристократов. Всех до единого. Даже детей».       Сладкий звук ее резкого вздоха.       — «Почему?»       — «Они отравили ее мужа на званом ужине», — улыбаюсь, демонстрируя семейное сходство. — «Катарина верила в исчерпывающие меры реагирования на неуважение».       Мы идем дальше.       — «Это Эржебет Новак», — говорю я, снова останавливаясь перед портретом, уже гораздо более стилизованным, чем портрет Катарины. — Ее бледная кожа, кажется, светится на фоне темной краски, а строгое лицо хранит тайны, погребенные веками. — «Она была венгерской дворянкой, вышедшей замуж за члена нашей семьи, но правила нашими родовыми землями единолично после смерти мужа в 1578 году. Ее прозвали ‘Кровавой Розой’».       Брови Робин сходятся на переносице.       — «Осмелюсь спросить, по какой причине?»       — «О ней ходило много слухов. Красивые молодые девушки из деревни приходили служить сюда, в Замок Блэклейк, и их больше никогда не видели. Церковь обвиняла ее в колдовстве, в купании в крови девственниц — однако ее благородный титул спас ее от костра». — Я улыбаюсь, позволяя семейному сходству проявиться в изгибе моих губ.       — «Так… что с ней случилось?»       — «Ее согласились перевезти в более отдаленный замок, где ей предстояло провести остаток жизни в одиночном заключении. Но когда процессия проезжала через деревню внизу — ту самую, через которую мы ехали, — крестьяне напали на карету». — Я провела пальцем по богато украшенной раме. — «У них были свои представления о справедливости. Они разорвали ее голыми руками».       Лицо Робин побледнело.       — «Боже, это ужасно».       — «Такова была жизнь в те времена. Хотя некоторые говорят, что она прокляла род каждого мужчины, который коснулся ее, когда умирала. Деревня внизу и по сей день немного перенаселена женщинами».       Я не стала упоминать, что на самом деле различные войны истощили эту местность от мужчин. Слишком уж весело наблюдать, как расширяются глаза Робин, а губы складываются в идеальную маленькую букву «о» от чувства страха.       Мы продолжаем путь, и родовой музей также заставляет губы Робин приоткрыться от шока. За стеклом поблескивают оружие и артефакты разных времен и мест. Кинжал с эфесом, инкрустированным рубинами. Золотая чаша, украденная из поместья конкурирующей семьи перед тем, как оно было сожжено дотла. Перстень-печатка румынского принца, который думал, что сможет обмануть нас в территориальном соглашении.       — «Невероятно», — выдыхает она, останавливаясь перед витриной с коллекцией старинных пистолетов.       — «Это из коллекции Козловых. До того, как мы приобрели их территорию в 1923 году». — Я подошла достаточно близко, чтобы она вздрогнула. — «Мой прадед питал особенную любовь к иронию. Он использовал их собственное оружие, чтобы стереть их с лица земли».       Она взглянула на меня, потом снова обвела взглядом комнату, и в ее выражении лица появилось нечто — не совсем страх, а скорее зарождающееся осознание.       — «Здесь так много оружия».       — «Естественно. Это наш семейный бизнес — производство и сбыт оружия».       Библиотека заставила ее восхищенно ахнуть. Полки от пола до потолка, заполненные первыми изданиями, рукописями и книгами в переплетах из диковинных материалов. Впрочем, это не только литература — здесь были бухгалтерские книги, детализирующие оружейные сделки, которые повлияли на войны, журналы переписки с главами государств, исторические контракты, скрепленные кровью. Буквально.       Я наблюдала, как Робин «обрабатывает» эту информацию, видела вопросы, которые она хотела задать, но не задавала. В бильярдной я сделала небрежный удар. Шары разлетелись в расчетном хаосе, доказывая мою способность к контролю.       — «Ты играешь?» — полюбопытствовала я.       — «Не совсем. В детстве иногда бывала в бильярдных, но…» — Она пожимает плечами, и в ее голосе звучит та извиняющаяся нотка, вызывающая у меня желание научить ее уверенности, наряду со всем остальным.       — «Бильярд — это умение определять углы наклона, понимать требуемую силу, предсказывать исход. Важнейшие навыки в моем мире».       И все же она не задает тех вопросов, которые стоят у нее перед глазами.       Остальная часть игровой комнаты «иллюстрирует» многовековые достижения в области развлечений и стратегий. Шахматный набор, вырезанный из слоновой кости и обсидиана, фигуры которого изображают настоящую битву, в которой участвовали мои предки. Колесо рулетки, на котором выигрывались и проигрывались состояния, жизнями торговали, как фишками для покера. Есть и карточные комбинации, которые решали судьбу целых территорий.       — «Мой отец однажды выиграл контроль над торговым портом в покер», — рассказываю ей, когда она рассматривает карты, выставленные в стеклянной витрине. — «Глава проигравшей семьи предпочел выстрелить себе в голову, лишь бы не выполнять обязательства по долгу».       Она аж выпучила глаза.       — «Какой кошмар!»       — «Это бизнес. Выполняй свои обязательства или столкнись с последствиями». — Я делаю паузу, прежде чем добавить: «Порт мы, разумеется, все равно забрали».       — «Ваш отец», — попыталась спросить она, и я инстинктивно напряглась. Мне не следовало его упоминать. — «Где…»       Я деликатно перебила ее.       — «Мой отец мертв. Его застрелили в Париже несколько лет назад. В результате перестрелки».       — «Мне очень жаль», — произносит она, потому что, конечно же, она сожалеет.       — «Это не твое дело — сожалеть. Ты его не знала. И меня ты тоже не знаешь».       — «Пока что не знаю», — мягко поправляет меня она. — «И все равно мне жаль. Моя мать умерла несколько лет назад, так что я…»       — «Моя мать умерла при родах. Так что я выигрываю конкурс 'мертвый родитель', если только твой отец тоже не мертв».       Она не дрогнула от моего язвительного тона. Лишь изучала меня мгновение своими волшебными голубыми глазами, а затем слегка горько улыбнулась.       — «Мой отец не мертв, просто тунеядец. Он бросил жену и детей давным-давно. Так что да. Полагаю, вы выиграли».       Я позволяю этой пустой победе повиснуть между нами, пока сопровождаю Робин обратно в Большой зал. Огонь потрескивает в огромном каменном очаге, отбрасывая танцующие тени на стены, видавшие празднества и казни, переговоры и соблазнения. Сегодня он станет местом посвящения Робин в мой мир.       Высокое широкое окно выходит на озеро, буря уже утихла, позволяя луне проглядывать то тут, то там сквозь проплывающие облака. Черная вода озера, давшего замку свое название, простирается к лесу за ним. Робин подходит к окну, изучая открывающийся вид.       — «Красиво», — тихо говорит она. — «Немного пугающе, но красиво». — И оглядывается через плечо, явно мысленно добавляя «Как и ты».       Я устраиваюсь в своем привычном кресле.       — «Красота и трепет часто идут рука об руку».       Наконец, ее вопрос вырывается наружу.       — «Кто вы?» — спрашивает она.       — «Я же говорила тебе. Я Ева Новак. Глава семейного бизнеса. Мы древний род, как ты уже заметила».       — «Ясно. И где мы находимся?»       — «Мы в Замке Блэклейк. Безусловно, это английский перевод. Хотя он достаточно близок».       — «Но в какой стране мы находимся?»       Лениво пожимаю плечами.       — «Страны, нации, границы… это мелочи, которые меняются по прихоти политики. Жители деревни внизу просто называют себя «людьми черного озера». И это замок черного озера. Географически мы находимся у подножия Карпатского горного хребта». — Я внимательно наблюдаю за ней, стараясь не показывать этого, и, как я и ожидала, ее лицо остается непроницаемым. — «Проще говоря, пташка, отныне ты в моем мире. Тебе не нужно ни о чем другом беспокоиться. И все, что от тебя требуется, — это делать то, что я говорю. Сможешь?»       — «Я… да... наверное». — Она нервно отворачивается к окну, хотя могу сказать, что она следит за моим отражением в темном стекле.       — «Робин».       — «Да?» — Она оборачивается, и в ее голубых омутах появляется что-то такое, что заставляет мое сердце биться быстрее. Она знает. Каким-то образом она уже знает, что сейчас произойдет.       — «Разденься».       Даже через всю комнату я слышу, как у нее перехватывает дыхание, и ее руки инстинктивно обхватывают ее талию. Но она не убегает. Не сопротивляется. Просто стоит там, дрожа, как олененок, почуявший запах хищника.       — «Прямо здесь?» — Ее голос едва слышен.       — «Прямо здесь». — Я медленно отпиваю вино, наслаждаясь как напитком, так и моментом. — «Подойди к огню. Хочу рассмотреть тебя получше, и тебе будет теплее».       Она подходит с большей решимостью, чем я ожидала. Да, она нервничает, тем не менее, не парализована этим. И по тому, как ее пальцы теребят подол, могу судить, что она просто колеблется. Это не для эротического эффекта.       И все же, такое ее поведение оказывает на меня исключительно эротическое воздействие.       Когда в последний раз кто-то раздевался для меня, не переживая о ракурсах и позах? Когда в последний раз кто-то смотрел на меня сквозь ресницы с искренним предвкушением, а не с притворным подчинением?       Но потом она задирает это вульгарное платье и сбрасывает с себя мир, из которого пришла, являя богиню, скрытую под ним. Богиню в обычном белом хлопковом белье, которое сексуальнее любой кружевной мишуры. После она снимает лиф. И вот, наконец, трусики.       К тому времени, как она обнажена, у меня пересыхает во рту.       Иисусе. Она идеальна. Нежная и сочная. Рыжевато-русые волосы рассыпаются по плечам, их цвет идеально сочетается с завитками между пышных бедер. Она… она настоящая. Настоящая настолько, что каждая другая женщина, на которую я когда-либо смотрела, кажется бледной имитацией.       Я прочищаю горло.       — «Ляг». — Жестом указываю на толстый ковер перед камином.       Она опускается на него, сворачиваясь калачиком, и мне приходится крепче сжать бокал с вином, чтобы не потянуться к ней немедленно. Отблески огня играют на ее коже, украшая ее оттенками золота и бренди. Она — искусство. Она — грех. Она — моя.       — «Ложись. На спину».       Похоже, ей приходится заставлять себя разжать колени, выпрямить ноги, а затем лечь на спину, уставившись в потолок. Но я не хочу, чтобы она была такой скованной. Я даю ей несколько минут, пока тепло от камина и мечтательная бархатистость ковра не сделают свое дело, и отмечаю, как ее мышцы расслабляются.       — «Ты очень красивая, Робин», — тихо говорю я. На ее лице появляется насмешливое выражение, которое я успеваю заметить, прежде чем она стирает его. — «Не веришь?»       — «Я… я не знаю».       — «Прикоснись к себе».       Щеки Робин заливаются краской, и она опускает руку. И я хочу посмотреть, что ей нравится, как она доставляет себе удовольствие, когда никто не видит.       — «Покажи мне», — шепчу, устраиваясь поглубже в кресле. — «Покажи, что ты делаешь, когда одна в постели или в душе, думая о вещах, от которых твой сладенький маленький клитор начинает пульсировать. И не торопись, пташка. У нас есть уйма времени. Я хочу, чтобы ты намокла для меня».       Она явно не привыкла так откровенно показывать себя, поэтому ей требуется некоторое время, чтобы вновь расслабиться. И постепенно ее пальчики начинают трогать те места, от которых тяжелеет дыхание. Она раскрывает свои тайны, и эта интимность, намек на невольное откровение, посылает искры сквозь меня. Это то пьянящее чувство завоевания. Господства.       Власти.       — «Помедленнее», — приказываю ей, наблюдая, как она слегка выгибает спину. — «И раздвинь ноги. Я хочу видеть все».       Она следует моим указаниям, ее дыхание становится поверхностным, а прикосновения — более осторожными. Тихие звуки, которые она издает, короткие вздохи и стоны, искренни, не наигранны. Это не шоу для меня. Или, по крайней мере, не совсем. Я вижу, как блестит ее розовая киска, когда она ее массируют.       — «Чуть выше и по кругу», — предлагаю и наблюдаю, как она меняет технику. — «Теперь надави… да, вот так».       — Ее глаза прикрываются, она теряется в ощущениях. Но мне нужно ее внимание.       — «Смотри на меня», — командую я, и ее взгляд встречается с моим.       Она близка — я вижу это по румянцу, разлившемуся по ее груди, по тому, как участилось ее дыхание. И каждый мускул моего тела тоже напряжен, пока я созерцаю, как она несется к краю.       Но я не готова к тому, чтобы это закончилось.       — «Стоп».       Рука Робин замирает, ее тело дрожит от желания. Разочарованный стон, вырывающийся из ее горла — музыка для моих ушей.       Встаю и подхожу к ней, лежащей раскинувшись на ковре. Опустив глаза, я позволяю своему взгляду ласкать ее там, куда хотят проникнуть мои пальцы, и наслаждаюсь тем, как она дрожит под моим взором.       — «Твое удовольствие теперь принадлежит мне», — объявляю ей. — «Я решаю, когда ты его получишь. Я решаю, сколько именно. Я решаю все».       Ее глаза темнеют от желания и замешательства, однако она кивает. Быстро учится.       Интересно, есть ли у нее хоть малейшее представление, как сильно я хочу ее попробовать? Она прекрасна, в отчаянии и полностью в моей власти.       Возвращаюсь к своему креслу и снова беру бокал с вином.       Затем снимаю туфлю и медленно вытягиваю ногу, касаясь пальцами ее скользких складочек.       — «Ты моя, пташка».       Слегка поджимаю пальцы, и Робин издает тихий, судорожный вздох.       Все в ней заставляет меня хотеть сломать ее. Уничтожить напрочь. Показать ей, как глупа ее невинность.       Но сейчас я просто замираю, мои пальцы ног приятно согреваются ее горячей, влажной пиздой, и я даю ей почувствовать, насколько она на самом деле беззащитна.