Перемены

Мои наблюдательные цели были поделены на целый график на день. Обычно мы все просыпались в пять утра, бежали на зарядку, затем отбежав десять километров, шли в душ, завтракать, и до двух часов у нас были уроки. Скучные, нудные и совершенно бестолковые — таково было моё мнение до момента, пока Паторн Михайлович не сообщил, что те, кто в четверти закончат без единой тройки и без единого пропуска, пойдут на вечер в ДК, который планировался через месяц. На вечер с соседней школой, там, где учились омеги. Наверное, лучшей мотивации для подрастающих носителей элементов «мужицкого мужика» и придумать нельзя было, класс взорвал гул голосов, вульгарный свист и не менее вульгарные жесты, которые мои ошалевшие от такой возбуждающей новости, однополчане не могли в себе держать. За что тут же получили «два» за поведение. Этот месяц вошёл в историю нашего кадетского корпуса, как самый тихий, смирный, дисциплинированные и учёный. Все: от меня и, заканчивая злостным двоечником Колькой Вольно, стали учиться как не в себя. Посещаемость стала трёхсот процентной, и двойки за поведение перестали рисоваться в наших дневниках. И вот, получив свой дневник, в котором впервые на моей памяти, в четверти не было ни одной тройки, я гордо неслась по лестнице и, запрыгнув на Митьку на ходу с гиканьем, понеслась на нём, как на своём коне, попутно давая подзатыльники зазевавшемся однокадетникам. И тут Митька резко тормозит, и я со всего размаху лечу кубарем вниз, прочертив носом целую взлётную полосу, оставляя кровавый след и звуки сломанного зуба. Возмущённая столь нетактичным спешиванием меня с моего коня Митьки, я уже готова была ему дать в торец, как прямо передо мной выросла фигура Сивела и ещё какого-то паренька, который явно был тоже омегой. Я в ужасе застыла, Митька тоже стоял как истукан. И немудрено: Сивел выглядел так, словно это какая-то греческая нимфа снизошла до смертных, его белокурые волосы, мягко обрамляли такое его нежно-розовое лицо, серые глаза с пушистыми ресницами были томно приоткрыты, а его пухлые, такие капризно-хитрые губы, собрались в насмешливой улыбке, явно свидетельствуя, что Лунин Сивел видел моё родео на быке Митьке. Мне хотелось провалиться сквозь землю. И какого хрена мне надо было в свой последний день скакать, как дура, на этом дурном коне Митьке, спрашивается? Я что совсем тупая? Ох. Видимо, да. — Ты Елец? — протянул он, смотря на меня с любопытством. Я ни жива ни мертва, но всё же смогла кое-как кивнуть. — Передай, пожалуйста, своим, хм, парнокопытным товарищам, что сегодня в семнадцать часов будет распределение по парам. У вас в актовом зале. Вот, — и Сивел протянул мне какую-то папку. Я взяла её, смотря с недоумением на Сивела. — Да, Елец, ты, безусловно, не обременена интеллектом, — сказав это, он медленно развернулся, схватил под руку своего спутника и зашагал к воротам. О боже мой! Он заговорил со мной. Сказал, конечно, не самые приятные вещи, но то ли ещё будет. Я была полна надежд. Развернулась и помчалась по лестнице в кабинет старшины. — Паторн Михайлович, — заорала я, с размаху отворяя дверь в кабинет старшины, — Паторн Михайлович! Сделайте так, чтобы я была в паре с Луниным! — проорала я, совершенно не обращая внимание на человека, который был в кабинете Паторна Михайловича. Паторн Михайлович посмотрел на меня как на самое большое его разочарование в жизни, тяжко вздохнул и произнёс: — Елец, ты когда уже научишься стучаться? Хочешь на вечер не идти? — Паторн Михайлович знал мои болевые точки. Услышав самую страшную вещь, какая только могла произойти, я пала ниц, проговаривая, как старая плакальщица: — Батюшка, ты наш, отец всекадетский, Паторн Михайлович, вот те крест, клянусь, отныне и вовек, буду стучаться и кланяться тебе, отец, в ножки, и цаловать твои ручки, не вели отменять вечо́р с омегами, я ж помру так, там моя любовь, которая ещё пока не в курсе! — ныла я, подползая к ногам Паторна Михайловича. — Тьфу на тебя, Елец, как была паяц, так и осталась! Вставай давай! — Паторн Михайлович не повёлся на моё шоу, но всё же я встала, и тут увидела наконец невысокую мужскую фигуру с белокурыми волосами и карими глазами. Красивый и нежный, стоял этот статный человек, лёгкая улыбка касалась его губ. Мне стало как-то неловко за своё дурацкое поведение, и я решила бочком выползти из кабинета старшины, но у Паторна Михайловича были иные планы на мой счёт. — Так вот, Себастьян Николаевич, как я говорил, все наши кадеты — парни и девчата — блюстители чести и добродетели. Чего уж греха таить, вот наш особый экземпляр, Елец Сатурн Игоревна, бета, шестнадцать лет, великолепные физические показатели, прекрасные командные навыки, немного, конечно, хромает дисциплина, но тут можно сослаться на переходный возраст, — я скосила глаз в сторону Паторна Михайловича, не веря своим ушам, чтобы он да ещё и хвалил, да ещё и при посторонних, как-то выглядело это подозрительно. Красивый белокурый мужчина, которого звали Себастьян Николаевич, ласково посмотрел на меня. — Какое у вас интересное имя, госпожа Елец, — у Себастьяна Николаевича голос звучал не хуже, чем у Сивела. — У вас тоже ничё такое имя, — брякнула я и тут же прижала голову к плечам, когда увидела взгляд Паторна Михайловича, — Нет-нет, я не то имела в виду, то есть то, но, короче, имя у вас зачётное, — всё, дело швах, — взгляд Паторн Михайлович не предвещал мне ничего хорошего, но сдаваться я не собиралась, — умирать — так умирать красиво. Я краем глаза заметила, что Себастьян Николаевич как-то даже потеплел взглядом, но мой взор был устремлён в суровые глаза старшины. — Паторн Михайлович, будьте милостивы, не дайте погибнуть только-только зарождающейся любви, не будьте тем, кто разлучит юных влюблённых, не дав им соединиться в их стремлении к чистой и непорочной связи, гм, то есть, э-э-э, танцу, я имела в виду танец, вечер, бал, да-да, — вконец запутавшись, я решила закрыть уже свой рот и свалить по-тихому из кабинета. Красиво помереть не получилось. — Ах, Паторн Михайлович, какие у вас замечательные ученики, — голос Себастьяна Николаевича прозвучал как глас с небес. Вот оно моё спасение. Я с надеждой уставилась на этого красивого мужчину, а затем перевела взгляд на Паторна Михайловича, давая ему понять, что теперь-то у меня есть защита. — Себастьян Николаевич, мне лестно слышать, что вы оценили столь высоко этого охальника, но, боюсь, что мне придётся применить меры, дабы этот сорванец отбыл наказание за своё неподобающее поведение, и вечер связи, то есть танца, конечно же, танца, у неё будет заменён на уроки по географии, которые она, наша юная влюблённая, всячески пропускает, и, если, — тут я с возмущением хотела открыть уже рот, но Паторн Михайлович угрожающе приподнял руку, и я решила немного повременить со своим звуковым аккомпанементом, — повторюсь, и если кадет Елец, только в последний месяц посвятившая себя наукам обучения её тёмного разума, то, если и далее, сей юный отрок снова возьмётся за старое, то и бал и вечер, которые теперь у нас будут постоянно, будет исключён из графика жизни этой юной особы. Всё тебе ясно, товарищ Елец? — Паторн Михайлович внимательно смотрел на меня, внимательно и с озорными огоньками в глазах смотрел и Себастьян Николаевич. — Так точно, товарищ командир, всё будет исполнено в лучшем виде, — и не дав ему продолжить, я пулей вылетела из кабинета. «Вот же ж надо было так опростоволоситься», — думала я, спрятавшись за углом, в ожидании, когда из кабинета выйдет Себастьян Николаевич. Шли минуты, затем ещё минуты и ещё, и я начинала скучать. «Чего они там так долго?! Что можно обсуждать? А что, если у меня не получится уговорить Паторна Михайловича поставить меня в пару с Луниным?» — ужасная мысль, придя ко мне, совершенно не хотела уходить из моего мозга. Но тут дверь открылась, и Паторн Михайлович вместе с Себастьяном Николаевичем вышли из кабинета. Через пять минут Паторн Михайлович вернулся в кабинет. Я тихо подкралась к двери, поскребла и стала ждать, когда Паторн Михайлович скажет «войдите». — Войдите! — прозвучал его голос и я, приняв облик покорной и беспрекословной, вползла в кабинет. — Елец, не прошло и года, — Паторн Михайлович слегка зашевелил своими усами, и я поняла, что он в хорошем расположении духа. — Паторн Михайлович, батюшка, не вели казнить, а вели миловать, — начала я снова свою песнь. — Кончай паясничать, Елец, — строго сказал старшина, но я видела, что он не злится. — Паторн Михайлович, как сделать так, чтобы меня поставили в пару к Лунину? А? Я всё сделаю, поставьте меня с ним в пару! — умоляюще канючила я. — Елец, ты когда это заделалась в герои-любовники? — Паторн Михайлович, как оказалось, был любопытен, но моё чувство было сильным и благородным, и посему мне было совершенно не жалко и поделиться своей большой радостью. — Уже как два года, — с гордостью от осознания своего постоянства, произнесла я, — Сивел — моя любовь. Он такой, знаете, товарищ старшина, такой неземной, такой красивый, такой, такой, короче, слов у меня нет, чтоб описать, какой он, — слова у меня были, только вот почему-то как-то расхотелось описывать, какой Сивел для меня. Паторн Михайлович посмотрел на меня как-то странно, потом хмыкнул и сказал: — Елец, далеко пойдёшь. Посмотрю, что можно будет сделать, но ничего не обещаю, — Паторн Михайлович уже готов был меня выпроводить из кабинета, но его ответ меня совершенно не устроил. — Как это постараетесь? Паторн Михайлович, вы серьёзно? У вас же все карты, вы чего это тут интриги плетёте? — потеряв остатки своей дисциплины, я пошла в наступление. — Елец, наглая ты, слов у меня нет, что с тобой делать? — сняв очки, Паторн Михайлович потёр свою переносицу, — Ладно, что там у нас, — он открыл папку, что-то там посмотрел и произнёс: — Елец, если ты окончишь училище хоть с одной тройкой, клянусь, не будет у тебя никакой личной жизни, всё поняла? Паторн Михайлович всё-таки был классный мужик. — Всё, товарищ старшина, всё будет в лучшем виде. В семнадцать часов в актовом зале выдавали бумажки, на которых были написаны имена и классы наших пар. Я с содроганием разворачивала свою бумажку, на которой было написано: «Лунин Сивел, класс 10А, пара — Елец Сатурн.» Сердце отдавало бешеную дробь где-то в области глаз, в результате чего у меня всё поплыло перед глазами так сильно, что Митьке пришлось меня придержать. — Чё у тебя там, Елец? — заглядывая ко мне через плечо, пробасил Митька. — Он, — одними губами проговорила я. Митька с пониманием закивал, а затем весело заржал. — Смотри, Елец, если будешь трахаться, презики не забудь, — Митька как-то гадко осклабился, вызвав во мне волну отвращения. — Рот свой закрой, — грубо отпихнув его, я зашагала к выходу. «Вот козёл», — я разозлилась на Митьку, на его пошлые слова, хотя сама часто думала о Сивеле в таком ключе, но почему-то, когда это озвучил Митька, то мне хотелось ему челюсть сломать за такие слова. Пусть сам трахается с кем хочет, а у меня любовь. С этими мыслями я поднялась в свою комнату, захватила сумку и помчалась домой к Аглае Фёдоровне. — Мам, — орала я на всю квартиру, — Мам! — но ответа не послышалось, только толстые ножки Лидочки выползли в коридор, и Лидочка всем своим видом давала мне понять, что я ей мешаю. — Лидочка, где мама? — почему-то я всё равно Лидочку называла Лидочкой, хотя для меня она таковой не была. — У дяди Мойши, — писклявый голос Лидочки неприятно резал слух, что я не преминула и озвучить: — Голос у тебя, Лидочка, хуже комариного писка, — и тут же получила сборником по геометрии себе по башке. — И злобная, — но дальше Лидочка уже меня не достала, я заперлась в комнате и подошла к шкафу. Нужен был костюм, завтра в семь вечера, я должна буду танцевать с Сивелом, и я не могла ударить в грязь лицом, нужен фрак, нужен камзол! Я уже распалилась, думая, что может мне гусарский мундир раздобыть, как услышала в коридоре звук открывающейся двери. Выбежав из комнаты, я увидела Аглаю Фёдоровну в сопровождении моего бати. — Фу, — не смогла я сдержать своего отвращения при виде этой картины, — Ты чего с ним шашни водишь? На этот свой не соответствующий моему рангу вопрос, я получила по башке теперь уже зонтом. — В этом доме живут злобные женщины, — теря свою многострадальную голову, я стала причитать. — Сато, у тебя ужасное воспитание, — начала было моя мать, но я успела добавить: — И кто в этом виноват? — сказав его, я молниеносно ретировалась в комнату, предварительно заперев её на ключ. И была очень даже права, так как Аглая Фёдоровна не отличалась кротким норовом, а была женщина горячая, и оттого не считающая должным сдерживать себя в проявлении в физическом плане, а посему могла и зарядить так, что мало не покажется. Сидя в своём укрытии, я ждала, когда она немножко остынет. — И взяла я тебя на свою голову! Знала бы! — И что знала бы она? Бросила бы меня? Какая ты жестокосердная мамаша, так и знай, не подам я тебе стакан воды в твои сорок лет, — в мои шестнадцать лет мне явно не хватало драмы. Хотелось трахаться, а приходилось с мамашей спорить. Эх… — Сатурн, ну, попадись мне! — злобно цыкнула она, шарахнув дверью в кухню. Минут через тридцать я решила покинуть свой окоп, ключ в замочной скважине заскрипел, и я очутилась в нашем просторном коридоре. Совершенно не хотелось видеть батю, но мне нужен был камзол. Проползая, как глиста, я материализовалась в кухне. За столом сидел батя и мама. — Ма-а-а-м, — решила я изобразить из себя раскаявшуюся дочь, — ну, ма-а-а-м, ну ты чего такая хмурая? — положив свои руки на плечи Аглаи Фёдоровны, я прильнула к ней всем телом, — Мам, а я завтра буду танцевать с прекрасным принцем. — прошептала я ей на ухо. — Что? — мама тут же подскочила, — С каким таким принцем? Кого ты там к батарее успела привязать? Кто с тобой в здравом уме танцевать пойдёт? — мать моя была немного строга к моим шалостям. — Ой, да ладно тебе, ты всё видишь в мрачном свете, я, между прочим, пользуюсь популярност… — но я недоговорила, Аглая Фёдоровна меня перебила сказав: — Ага, пользуешься популярностью, у нашего участкового Смурько ты пользуешься популярностью, а не у мальчиков! Тут, конечно, я не могла не согласиться со своей матерью, но решила благоразумно промолчать, дабы не компрометировать себя ещё больше. — Девочки, девочки, тише, — неожиданно раздался приятный баритон, который, увы, принадлежал моему батьку. — Бать, не лезь, а? — с тоской глядя на этого мужика, произнесла я. — Сато, как приятно, что ты всё же признала во мне отца, — промурлыкал он, хитро поглядывая на меня. Да уж, всё же было что-то у нас с ним схожее. — Не-а, бать, не признала, но ты ж, бабки платишь, так что я продалась за деньгу, — мне было смешно оттого, что батя говорил про какие-то отношения отцов-дочерей, но коли ему хотелось поиграть в эту комедию, а Аглая Фёдоровна почему-то не хотела рассказывать мне всей правды, я решила тоже побыть самодуркой. — Зато очень честно, Сатурн, — хмыкнул он, — Сатурн, а тебе неинтересно узнать, почему я тебя так назвал? — всё же синдром величия у бати присутствовал. — Могу предположить, многоуважаемый предок, что ты так нагрешил, что решил все свои грешки впихнуть в самое отдалённое по локации дитё, обозвав его таким астрологическим имечком, — я достала из холодильника молоко и стала пить его из горла, попутно бросая взгляд на Аглаю Фёдоровну и батька. — Интересное предположение, Сатурн, но нет, всё немного иначе, — глаза бати были холодными, и я поняла, что этот человек реально не самый милый и не самый добрый, — Когда мне было двадцать лет, у меня была своя группа, которая называлась «Турне по Самали», и тогда мне пришла идея, что я назову своего ребёнка началом слогов из этого названия. Так, в общем-то, и получилось твоё имя. — О-о-о, так ты у нас творческая личность, плак-плак, — мне не нравился этот мужик, не нравилось, что он сидел у нас на кухне, не нравилось, что Аглая Фёдоровна почему-то была с ним как-то связана. — Сатурн, прекращай пререкаться, — одёрнула меня мама. — Отчего же, мама, я веду разговор со своим отцом, почему бы мне не предъявить к нему все те годы, которые он немного пропустил, когда колесил по своему турне по Сомали, выстрелив так один раз во Владике из своей пушки, ха-ха, а, может быть, бать, у тебя там не пушка, а пукалка? А? — я хрен знает, что несла, но меня несло, — Чего ж ты раньше-то не объявлялся, альфа всем альфам пример? Или нужно было ещё в турне названия своим чадам попридумывать? Или, может быть, плач Елены по моей повесившейся мамаши устраивал все эти годы, или чё тебе ваще надо? Чё ты доебался до меня и Аглаи? А? Хули тебе надо? — всё, меня несло. Аглая Фёдоровна встала и хотела меня вывести из кухни, но я была уже давно её выше и сильнее. — Мам, иди погуляй и Лидочку прихвати, — не смотря на неё, проговорила я таким тоном, что мама решила не возражать мне. Батя сидел и смотрел на меня тяжёлым взглядом. — А ты чё думал, что ты такой придёшь, спустя хуй знает сколько лет, и я — твоя дочурка с радостью тебя примет? Ты совсем долбоёб, хочется мне у тебя спросить, но ответ и так известен. Мне шестнадцать лет, у меня такой же член между ног, как и у тебя, батя, и я вот уже думаю, куда бы его присунуть, как мне со всех сторон говорят: «Елец, ты гандон только не забудь натянуть». А у тебя, батя, видать, было не так. Сувал ты свой хер везде и всюду, щедро даря свою сперму несчастным омегам. Хотя ты, наверное, тогда и не думал, а хули тут думать, ты же, блядь, альфа, ебучий царь зверей. Тебе же всё можно. А ещё ты же у нас сам Варамов. Это тебе не по пизде ладошкой. В каком ты там ебучем поколении альфа? В сто пятом? Поклон тебе от Владивостока и моей повесившейся мамаши. Или ты думаешь, что я тоже альфа? Коли у меня хер вырос, так, что ли? Поэтому объявился? Когда была бетой, тебе срать было, а как Марь Ефимовна доложила тебе, что я альфой могу быть, так ты и прискакал к своему отпрыску, наследнику. Ага, — я села на табуретку, смотрела в глаза своего бати и читала в них свинцовое молчание, — Ну, хули ты молчишь? Ты же поболтать хотел, так вот, давай, болтай. Я вся — слух. Мне что-то так хорошо стало, никогда не думала, что высказывать бате будет настолько отлично. — Сатурн, — голос у него, конечно, был клёвый, тут ничего не могу сказать, — Ты совершенно права. Всё, что ты сказала, это правда. Как бы мне неприятно было это слышать от тебя, я не могу не согласиться с этими словами. Ты всё видишь верно. И, знаешь, наверное, это для тебя прозвучит самонадеянно с моей стороны, но мне приятно, что ты настолько всё поняла и что не боишься говорить это. Я криво уставилась на него. Мда, батя явно страдал высокомерием. — Бать, ты чё, пуп земли? С чего мне тебя бояться? Ты меня отпиздишь? Или ты чё-то сделать хочешь Аглаи Фёдоровне? — я с подозрением уставилась на него. — Нет-нет, Сатурн, вот тут всё не так. Я не собираюсь никому из вас причинять вреда. — Чё-то я тебе не верю, батёк, мутный ты какой-то, — у меня заболело горло и вообще я хотела камзол, а не сидеть тут с этим мужиком и не лечить его прошлое. — Эх, Сатурн, как мне доказать тебе, что я не причиню вам вреда? — батя тоскливо посмотрел на меня. — Вообще-то, если я ничё не путаю, тут вроде как взрослый ты, а не я. Ты бросил меня, а теперь ты мне предлагаешь ещё за тебя решать, как тебе поступать? Бать, а ты та ещё мудила, честно говоря, — я немного прифигела от слов батька и призадумалась, как вообще маманя могла клюнут на этого манипулятора. — Да, Сатурн, ты, конечно, удивительная, — куда-то в никуда произнёс он, — Я рад, Сатурн, что ты именно такая. Что ж, не буду больше тебя задерживать, пойду я. — Эй, стой, бать, денег дай, у меня завтра танцы, надо сразить наповал мою любовь, — батя немного прихуел, но затем улыбнулся, показывая мне свой золотой зуб, — И зуб у тебя стрёмный, — всё же зуб у него реально был стрёмный. — Зуб? А, золотой. Да, Сатурн, есть такое дело, но про это я тебе как-нибудь потом расскажу. Вот держи, это карточка, пароль 2-6-9-9, хочешь — снимай, хочешь — плати так, там достаточно будет на танцы, — и с этими словами батя как-то грузно поднялся и пошёл в сторону входной двери. Я вертела в руках карточку, а затем, обувшись, выскочила из дома и помчалась в магазин. В магазине я долго вертелась перед зеркалом, примеряя уже, наверное, двадцатый костюм, так сильно мне хотелось впечатлить Лунина Сивела. Наконец, продавщица притащила со склада какой-то стародавний костюм, при виде которого я подумала: «вот он». Синяя рубашка идеально села, а белый пиджак так мужественно подчёркивал мои не самые маленькие плечи, брюки сидели как влитые, делая акцент на моей пятой точке. Красота! В прекрасном расположении духа я вернулась домой, достала гладильную доску и стала наглаживать свою покупку.