Свинцовые летние дни: 1941–1943

      Автобус, пропитанный запахом топлива и старой резины, высадил их отряд из двадцати восьми человек и взрослого фюрера на краю бескрайнего баварского леса, в паре километров от ближайшей деревни. Воздух здесь был другим, не таким, как в городе — чистым, холодным и колючим, словно лезвие кинжала. Идеальное место для учений и закалки духа и тела.       Фридрих командовал разгрузкой, отдавая короткие, ясные приказы. Его голос резал воздух, и парни слушались его беспрекословно. Он видел себя не просто шарфюрером, а продолжателем дела, будущим офицером, и эти походы были для него не игрой или отдыхом, а полигоном для отработки навыков настоящего лидера.       Леннард работал молча, стараясь быть незаметным. Пряди его волнистых темных волос выбивались из-под пилотки и спадали на лицо, а взгляд беспокойно скользил по лицам товарищей. После истории с вчерашней «находкой» в пригороде, на него смотрели иначе. Былые насмешки сменились настороженным, даже немного пугливым уважением. Он ловил на себе взгляды и отводил глаза, чувствуя себя самозванцем в собственной шкуре.       Когда небольшие палатки были расставлены, фюрер Шредер — бывший офицер с боевым прошлым — собрал всех вокруг себя и достал планшет со списком.       — Распределяемся по двое, быстро и четко. Ганс Браун и Курт Хофман, первая палатка. Карл Фишер, ты с Леннардом Вайсом. Палатка номер два.       Фридрих, стоявший рядом, почувствовал, как у него внутри что-то дернулось. Он видел, как лицо коренастого Карла расплылось в едва заметной, но злой ухмылке. Карл был тем, кто всегда был готов «проверить на прочность», особенно тех, кого считал слабаками. А теперь у него был прямой доступ к Леннарду на каждую ночь. И Фридрих с ужасом осознал: его вчерашняя ложь — хрупкий пузырь. Одно неловкое слово, одно давление со стороны Карла — и Леннард, этот тряпичный мягкотелый идиот, сломается и все расскажет. И тогда образ идеального отряда, да и его собственный авторитет, рухнет как карточный домик.       Мысль ударила его, как ток. Нет, этого нельзя допустить...       — Фюрер Шредер! — его голос прозвучал громко и четко, перебив куратора на очередной фамилии и заставив всех обернуться.       Шредер поднял бровь.       — Что такое, Шульц?       — Прошу изменить распределение. Я буду в палатке с Леннардом.       Тишина повисла густая, как смоль. Карл смотрел на Фридриха с немым недоумением, а Леннард замер, боясь пошевелиться.       — И с какой стати? — фюрер прищурился и скрестил руки на груди.       Мозг Фридриха работал с безумной скоростью — нужно было обоснование. Не личное, идеологическое.       — Вчера произошел... инцидент, в ходе которого Леннард доказал, что встал на путь истинного воина Рейха, — выпалил Фридрих, глядя куда-то поверх головы Шредера. — Но его прежние... слабости могут вернуться. Ему требуется правильное руководство и укрепление духа даже во внеучебное время. Я возьму на себя эту задачу. Мой долг как лидера отряда — довести его перевоспитание до конца!       Он говорил горячо и убедительно, с тем самым огнем в голубых глазах, перед которым пасовали даже взрослые. Это звучало не как просьба, а как доклад о принятом решении.       Шредер помедлил, оценивая, после чего кивнул.       — Разумно. Ладно, Карл, переходишь к Розенбергу в пятую палатку. Фридрих, палатка номер два с Леннардом.       Карл, недоверительно хмыкнув, направился к новому соседу, бросив на друга взгляд, полный обиды и непонимания. Леннард же стоял, не двигаясь, и янтарного цвета глаза вопросительно, с долей страха, смотрели на Фридриха.       Они молча подняли плотно набитые рюкзаки и потащили их к указанной палатке. Внутри было тесно, пахло брезентом и влажной землей. Фридрих бросил свой рюкзак на левую половину и повернулся к Леннарду, который нерешительно стоял у входа.       — Размещайся, — бросил Фридрих сквозь зубы.       — Зачем ты это сделал? — прошептал Леннард, не двигаясь с места. — Что ты от меня хочешь?       Фридрих раздраженно вздохнул, вышел из палатки и резко шагнул к нему, сократив расстояние до минимума.       — Я хочу, чтобы ты не взорвался при первом же давлении, как перезрелый плод, — прошипел он. — Карл бы за пять минут вытянул из тебя правду. А мне не нужно, чтобы мои слова ставили под сомнение. Понятно? Ты теперь живешь под моим присмотром. Ты — мой проект. И я доведу его до конца.       Он ткнул пальцем в грудь Леннарда.       — Ты будешь делать то, что я скажу. Говорить то, что я скажу. И думать так, как я скажу. А если попробуешь выйти из роли... — он не договорил, но угроза в его голосе висела в воздухе, густая и неоспоримая.       Леннард отшатнулся, споткнувшись о шпильку палатки. Он промолчал, ощущая себя загнанным зверьком в клетке, а Фридриха — и своим тюремщиком, и единственным защитником в этом жестоком мире, который он сам же и создал.       Фридрих отвернулся, зашел в палатку и сел на свой матрас, начав вытирать сапоги тряпкой и демонстративно игнорируя Леннарда. Но он чувствовал на себе этот взгляд — полный страха, ненависти и какого-то непонятного, щемящего недоумения.       Он спас свою ложь. Сохранил лицо. Но почему-то эта вынужденная близость, необходимость теперь постоянно контролировать Леннарда, чувствовать его дыхание и его страх, злила его еще сильнее, чем прежде. Он загнал себя в ловушку, и теперь им двоим предстояло провести в этой клетке из брезента и лжи долгие часы и дни.