Тотем Лазурного Дракона

* (女儿红), букв. «вино дочери в красном». Традиционное рисовое вино, которое закапывают при рождении дочери и выкапывают в день ее свадьбы (свадебная одежа красного цвета).

***

Ветер выл, вздымая желтые пески. Юноша уже сбился со счета, сколько раз поднимался с земли. Обезвоживание кружило голову, колени и ладони были стерты в кровь, а ступни покрылись пузырями от раскаленного песка. Впереди бескрайние дюны плавились в мареве, а на горизонте уже клубилась песчаная буря, неумолимо надвигаясь на сердце пустыни. — Наставник... — хрипло позвал юноша, шатаясь вперед. ...— Подождите меня... Наставник, подождите! Глухой удар — он снова рухнул на песок. Боль едва не лишила его сознания. Прошло время, ветер крепчал, и вдруг перед ним возникла фигура, остановившись в шаге. — Наставник... — юноша выдавил из себя мольбу. — Не бросайте меня... прошу... Фигура стояла против света, и лицо было скрыто в тени, только фигура, высокая и худощавая, угадывалась под белым грубым льняным плащом. Наконец раздался голос: — Кто тебе тут «наставник»? Голос оказался молодым, слова были брошены небрежно и с холодком. Юноша в отчаянии замотал головой, дыхание его стало хриплым, как у загнанного волчонка. Он протянул руку... И в следующий миг окровавленную ладонь прижали к земле сапогом. Острая боль пронзила тело, юноша вскрикнул — и тут же услышал звон клинка. Меч воткнулся в песок в сантиметре от его лица! — А-а! Крик оборвался. Фигура наклонилась, и свет наконец высветил черты: удивительно красивое, почти женственное лицо. — Наставник... — прошептал юноша. Тот лишь поднес палец к губам в изящном жесте молчания, затем медленно развернул клинок, и ледяное лезвие отразило искаженное кровью и слезами лицо юноши. — Люди Цзинь говорили, что в лунных стоянках Ковша и Быка родилось пурпурное сияние — это духи двух мечей пронзили небо. Один из них зовется Тайа, другой... Лунъюань. Он выдернул меч из песка и направил на юношу. Под солнцем в его улыбке мелькнула насмешка: — Сегодня Лунъюань прервет твой путь. Зрачки юноши сузились. Клинок взметнулся... — А-а-а! ...— А-а! Шань Чао резко сел на постели, грудь тяжело вздымалась. Лишь через несколько мгновений мышцы расслабились. Лунный свет, проникая сквозь деревянную раму окна, выхватывал его обнаженную мускулистую спину и короткие волосы, пропитанные потом, отбрасывая тень на сизо-серый пол монастырской кельи. Кругом царила тишина — лишь стрекот насекомых, то долгий, то короткий, да журчание ручья из монастырского сада нарушали безмолвие позднего лета. Больше не было слышно ни звука. Снова этот сон. Шань Чао, тяжело дыша, обернулся. Ну конечно же — прислоненный к кровати меч Лунъюань дрожал, словно жаждал вырваться из ножен. С тех пор, как два года назад он оказался в буддийском монастыре Цыэнь, ему часто снились подобные сны. В них он был в пограничной пустыне, живя бок о бок с молодым человеком, его лицо обычно размыто, и он называл его «наставник». Иногда они тренировались в боевых искусствах, иногда охотились, а порой шли сквозь желтые пески, ведя за собой верблюдов. Но чаще всего повторялся один и тот же сон: он стоял на коленях перед тем юношей, умолял о чем-то — но все было тщетно, и в конце острый клинок обрушивался на его голову. Кто этот человек? Шань Чао никак не мог вспомнить. Его память начиналась с того дня, когда два года назад он, истекая кровью, упал у задних ворот монастыря Цыэнь, и настоятель Чжиюань подобрал его, приняв в ученики. Позже монахи рассказывали, что нашли его, покрытого песком и ранами, с мечом в ножнах из белой акульей кожи, который он сжимал в руках мертвой хваткой. ... Семизвездный Лунъюань. А все, что было до этого, рассыпалось на осколки воспоминаний, которые, словно проклятие, возвращались к нему каждую ночь, бесконечно повторяясь. Шань Чао глубоко вздохнул и положил ладонь на Лунъюань. Через мгновение дрожь клинка утихла, подавленная его сильной рукой. За окном царила глубокая ночь — луна сияла ярко, звезды были редки. Сон бежал от него, и он, накинув черное монашеское одеяние, вышел из зала для медитаций. Тихая тропа среди деревьев и цветов вела к величественному храму, освещенному лунным светом. Где-то дальше, в кварталах Чанъаня, уже закрылись ворота, и в ночи раздавались отдаленные удары колокола ночного сторожа. На небе созвездие Большой Медведицы выстроилось так же, как семь звезд на клинке Лунъюаня, мерцая холодным светом. Шань Чао закрыл глаза, и в его сознании свет созвездия превратился в палящее солнце пустыни, ослепительный блеск лезвия — и улыбку, нежную, как у девушки, но жестокую, как у демона. — Кто же ты, человек из моих снов? *** В это же время, в Чанъане, в резиденции помощника начальника Императорского секретариата... Прекрасная танцовщица закончила танец и склонилась, ее струящиеся рукава мягко упали на пол. Присутствующие захлопали: — Прекрасно! Хотя уже была третья стража, пиршество в самом разгаре. На столиках стояли изысканные яства и вина, а по залу были развешаны искусственные цветы и птицы из шелка, сверкающие в свете фонарей. Сама же танцовщица была подобна пиону — самому прекрасному цветку в этом саду. Помощник начальника секретариата Юй Чжуннин с улыбкой поднялся и жестом велел служанке поднести танцовщице кубок изысканного вина со своего стола. Затем он обратился к гостю во главе стола: — Командующий Се... Эту девушку зовут Лю Яо, она — приемная дочь одного из моих родственников. Хотя с детства она не блистала особой красотой, но все же освоила азы музыки и танца. Он сделал паузу, наблюдая за реакцией гостя. Молодой человек на почетном месте сохранял легкую, безразличную улыбку, не выражая неудовольствия, и Юй Чжуннин слегка расслабился: — Эта девушка давно восхищается юным героизмом командующего Се, потому добровольно вызвалась показать свое искусство. Если ее скромное искусство хоть немного заслужило Ваше внимание, я бы предложил ей преподнести Вам чашу «Нюэрхун», выдержанного восемнадцать лет... Соблаговолите ли вы принять этот скромный дар? Гости захлопали и засмеялись, атмосфера стала еще оживленнее. Молодой человек во главе стола наконец проявил интерес и произнес с легкой усмешкой: — «В южных землях есть красавица, легкая, как танец зеленого пояса...» Редкое мастерство. Его голос, чистый и глубокий, странным образом выделялся среди шума, проникая прямо в сердце. Лю Яо вздрогнула, когда он добавил: — Подними голову. Она медленно подняла взгляд. В душе у нее должны были роиться разные мысли, но первое, что она осознала, было: «...Невероятно красив». Ходили слухи, что командующий дворцовой охраной Се Юнь был трехглавым и шестируким чудовищем с синим лицом и клыками. Реальный человек оказался совершенно иным. На нем было расшитое серебром парчовое одеяние, нефритовый пояс и белые сапоги. Даже небрежно полулежа за низким столом, он сохранял осанку. Узкая талия, широкие плечи, длинные ноги. Его манеры разительно отличались от других чиновников на пиру. Единственное, что соответствовало слухам — изысканная серебряная маска, скрывающая большую часть лица, включая брови и глаза. Но даже так, изящный контур тонких губ, тронутых теплой улыбкой, и благородные точеные черты открытой части лица вызывали невольную симпатию. В душе Лю Яо всколыхнулось смутное беспокойство. Она всегда знала, насколько она красива. Ее красота была для нее как меч для героя или лук для полководца, непобедимое оружие, сметающее все преграды. И вот теперь все, что она так тщательно планировала для этого вечера, внезапно показалось ей ненадежным. В тот миг, когда она увидела его улыбку, непонятная тревога, словно холодная рука, сжала ее сердце. Се Юнь, казалось, ничего не заметил. Он лишь повернулся к Юй Чжуннину с формальной похвалой: — Девушка и вправду редкой красоты. Тот тотчас же захлопотал: — Что Вы, что Вы! Удостоиться благосклонного взгляда командующего — великое счастье для этой девчонки. После обмена несколькими вежливыми формальными фразами, Се Юнь вновь обратился к Лю Яо, на сей раз лишь небрежно поманив ее рукой: — Подойди. Всего одно слово — ни намека на флирт или двусмысленность, ни тени интереса к ее женскому очарованию. Если прислушаться, в интонации сквозила какая-то почти небрежная обыденность. Лю Яо чуть прикусила губу, подняла чашу с вином и пошла к нему. Она мгновенно перебрала в уме все возможные варианты и остановилась на одном из них. Чтобы дойти от водного павильона до столика в пиршественном зале нужно было подняться на три ступени. На первой, легко ступая лотосовыми ножками, она намеренно оступилась, и тончайший, как крылышко цикады, шарф соскользнул с плеч, обнажив белоснежную кожу от шеи до спины. На второй — золотая шпилька выпала, и черные как смоль волосы волной рассыпались по плечам, подчеркнув их сияние в свете фонарей. На третьей ступени она остановилась перед Се Юнем и глубоко склонилась под восхищенными вздохами гостей — зеленый топ и расшитая золотом пышная юбка подчеркивали соблазнительные изгибы и белизну груди. Ее глаза, кокетливые, вызывающие и смелые, встретились с взглядом Се Юня: — Эта недостойная давно восхищается господином. Увидеть его сегодня — величайшее благословение трех жизней. Пожалуйста, окажите честь, мой господин, и выпейте эту чашу за эту недостойную. Глаза Се Юня за маской, казалось, с живым интересом наблюдали за ней. Через мгновение его прекрасно очерченные губы тронула чуть более явная улыбка. Он протянул руку, чтобы принять нефритовую чашу. Его ладонь была изящной, узкой и белоснежной, с чуть выделяющимися от долгих тренировок суставами, что нисколько не портило ее благородных очертаний. Движение его было учтивым и неторопливым, когда он принимал из ее нежных рук чашу с вином, намеренно избегая малейшего прикосновения к ее коже. Эти юные, прекрасные руки никак не вязались с образом того, кто «просыпается с окровавленным мечом в руках и во хмелю засыпает на коленях красавиц». — Нюэрхун... — произнес Се Юнь, внимательно рассматривая прозрачную жидкость в драгоценной чаше, но не проявляя ни малейшего намерения отпить. Казалось, он совершенно не заметил, как побледнели Юй Чжуннин и Лю Яо в зале. Неожиданно он бросил стоявшему позади подчиненному: — Подай серебряную иглу. Лицо Лю Яо исказилось, ее взгляд метнулся к Юй Чжуннину, и тот еле заметно кивнул. Другого выхода не было — пришло время обнажить кинжал, спрятанный в свитке. Вспыхнув решимостью, Лю Яо выхватила из-за пояса короткий кинжал и резко выкрикнула: — Я заберу твою жизнь! Все произошло в мгновение ока. Еще не смолк ее голос, как синеватый от нанесенного сильнодействующего яда, сверкнув, метнулся к его груди! В тот миг никто не успел среагировать — даже подчиненные за спиной Се Юня не успели шевельнуться. В решающий момент, когда острие уже коснулось одежды и готово было пронзить тело — время вдруг словно застыло. Се Юнь тремя пальцами обхватил запястье Лю Яо — безупречно белое, как нефрит. Его хватка казалась настолько расслабленной, что не содержала ни капли напряжения. Но в следующий миг Лю Яо ощутила, как его внутренняя ци обрушилась на нее подобно горной лавине. Ее сознание помутнело, изо рта хлынула кровь, и ее тело отбросило на несколько чжанов назад! Раздался грохот! Лю Яо прокатилась по полу, опрокинув на своем пути несколько низких столиков. Чаши, тарелки, палочки для еды разлетелись по всему залу! — Что случилось?! Убийца?! — А-а-а, стража, стража! Пиршественный зал погрузился в хаос. Юй Чжуннин, стиснув зубы, резко указал на Лю Яо и крикнул: — Эта женщина осмелилась напасть! Кто-нибудь! Схватить ее! Из внутренних покоев тут же высыпали заранее подготовленные слуги с деревянными дубинками, устремившись к Лю Яо с явным намерением убить ее как свидетельницу. В суматохе никто не заметил этого, да и не успел бы помешать. В тот миг, когда первый слуга занес дубинку для смертельного удара, Се Юнь с главного места спокойно выплеснул отравленное вино из нефритового кубка. Его движения были размеренными и неторопливыми. Затем он сбросил с плеч белоснежный плащ и легким движением запястья швырнул его вперед. Плащ загудел, рассекая воздух, и пронесся над головами собравшихся с сокрушительной силой, разметав всех, кто попался на пути. Слуги, оказавшиеся ближе всех, даже выронили дубинки. А затем плащ опустился прямо на обессиленную Лю Яо, аккуратно прикрыв ее полуобнаженное тело в момент падения. На мгновение в зале воцарилась тишина, но затем люди Се Юня за его спиной выхватили мечи из ножен и грозно закричали: — Стража! Вокруг водного павильона тут же раздался топот множества ног. С грохотом распахнулись окна и двери, и в считанные мгновения пиршественный зал был плотно окружен двумя десятками гвардейцев с обнаженными мечами. Все присутствующие на банкете побледнели от шока, а у самых робких подкосились ноги, и они рухнули на колени. Юй Чжуннин, уже осознавший что дело плохо, все же с трудом сохранял самообладание, достойное его положению ключевой фигуры в партии сторонников наследного принца: — Успокойтесь! Успокойтесь! С командующим Се все в порядке? Немедленно проводите почетных гостей в покои, а эту женщину взять под стражу... Но Се Юнь с улыбкой прервал его: — Не торопитесь, досточтимый Юй. Он поднялся из-за столика, обошел его, под всеобщими взглядами спустился по нефритовым ступеням в зал и остановился перед Лю Яо. Воздух в зале сгустился до предела, лишь прерывистое дыхание присутствующих нарушало тишину. Се Юнь, возвышаясь надо всеми, спросил: — Зачем ты пыталась убить меня? Лю Яо, выплюнув сгусток крови, с ненавистью процедила: — Разве нужен повод, чтобы хотеть убить тебя? Я презираю подлых тварей вроде тебя, которые топчут слабых! — Чепуха, — холодно ответил Се Юнь. Презрение, прозвучавшее в его словах, пронзило ее сердце стальной иглой. — Ты... — все десять пальцев Лю Яо судорожно сжались, вцепившись в пол. Не удержавшись, она разразилась бранью: — Ты, подлый прихвостень, еще спрашиваешь почему?! Когда императрица У, эта курица, возомнившая себя петухом, узурпировала трон, именно такие предатели, как ты, стали ее когтями! Сколько верных слуг императора вы погубили при дворе и в народе? Вся моя семья была предана династии... Теперь все немного прояснилось. Се Юнь шагнул к выходу и, не оборачиваясь, бросил через плечо: — Уведите ее и допросите о сообщниках. Следите, чтобы не покончила с собой. Оцепите усадьбу Юй — никому не входить и не выходить. Завтра я доложу императрице, и тогда проведем обыск. За его спиной гвардейцы хором рявкнули: — Есть! Юй Чжуннин, наконец, не выдержал. Дрожа всем телом, он осел на землю и за мгновение словно постарел на лет на десять. Он не мог вымолвить ни слова. *** Се Юнь широким шагом вышел из усадьбы. Снаружи ярко горели факелы — весь особняк уже был плотно окружен железной стражей императорского дворца. У кареты его ждали несколько преданных гвардейцев. Увидев его, один из них тут же протянул парчовую шкатулку: — Командующий, добыча у нас. Шкатулка размером с ладонь была обтянута золотой парчой с серебряной вышивкой, на уголке красовался маленький знак «Лю» — символ знатного рода, которым помечали драгоценные вещи. Се Юнь приоткрыл крышку и мельком взглянул внутрь: там лежал цветок необычайной белизны. Едва шкатулка открылась, в воздухе разлился странный, пьянящий аромат. Гвардеец понизил голос: — Говорят, этот цветок может исцелить от сотни ядов и даже продлевает жизнь, восстанавливает разорванные раны. Семья Лю прятала его в потайной комнате. Мы с братьями пробрались туда...» Се Юнь поднял руку, веля ему замолчать, после чего закрыл шкатулку и молча сел в карету. Миновала уже третья стража. В Чанъане давно наступил комендантский час — даже во внутренних кварталах не было ни души. Дома стояли с закрытыми ставнями, царила гробовая тишина. Лишь бледный серп луны отражался в плитах мостовой, отбрасывая холодный, призрачный свет. Стук копыт мерно раздавался по пустым улицам. Се Юнь сидел в карете с полузакрытыми глазами — то ли дремал, то ли погрузился в размышления. Внезапно повозка свернула за угол, и он резко открыл глаза: — Где мы? За дверцей раздался голос гвардейца Ма Синя: — Докладываю командующему. Проехали центральную улицу Чжунчжэн, впереди — монастырь Цыэнь. «Монастырь Цыэнь...» Се Юнь безотчетно отодвинул занавеску на окне колесницы, бросив взгляд наружу — и вдруг замер. Величественные ворота монастыря Цыэнь возвышались впереди, их резные перекладины и алые лакированные колонны смотрелись особенно торжественно в ночной темноте. Семь широких ступеней вели от ворот монастыря к просторной улице. На верхней ступени сидел монах в черных одеждах. Заметив приближающуюся карету, он поднялся и поспешил скрыться за воротами. И в этот миг их взгляды встретились. На мужественном лице Шань Чао промелькнуло легкое изумление, а Се Юнь опустил глаза и разжал пальцы, придерживавшие занавеску. Повозка снова тронулась вперед, скрипя колесами, но, не проехав и нескольких шагов, внезапно остановилась. Впереди раздались беспокойные шаги, затем — приглушенные голоса, словно кто-то спорил. Через мгновение разозленный возница крикнул: — Кто там?! Как смеешь перекрывать дорогу в глухую полночь?! Немедленно посторонись! Ночную тишину прорезало ржание лошадей. Снаружи послышались обрывки фраз — люди явно спорили о чем-то, затем быстрые шаги гвардейца приблизились к карете. Ма Синь замер у дверцы, приглушенно спросив из-за занавески: — Командующий, впереди монах с мечом преградил путь. Что прикажете? Он не услышал, как Се Юнь тихо вздохнул. Вздох был едва слышным — лишь сорвавшись с губ, он растворился в глубокой ночи безмолвного Чанъаня. Снаружи шум стих, но не потому, что конфликт разрешился. Напротив, воцарилась странная, тягостная тишина, и даже внутри кареты ощущалось это нарастающее напряжение. Се Юнь наблюдал за пляшущими тенями от колеблющегося пламени свечи, как вдруг услышал ясный и спокойно-уверенный мужской голос перед повозкой... — Имя Дхармы этого скромного монаха — Синьчао. Ночная встреча с Вами, достопочтенный господин, пробудила в памяти образ старого знакомого. ...— Встреча — это предопределение судьбы. Раз уж она свела нас на этой дороге, не соблаговолите ли Вы выйти и побеседовать об этом?» Слова эти прозвучали неслыханно дерзко. Гвардейцы дворцовой стражи вспыхнули от ярости, и Ма Синь уже приготовился прогнать невежу-монаха, как вдруг из кареты раздался спокойный голос Се Юня: — Синьчао... Лишь два слова. Но они были произнесены так, что гвардейцы мгновенно вытянулись по струнке, а сам Шань Чао, стоявший посреди дороги, почувствовал, как у него похолодело внутри. — По законам династии, монахи обязаны уступать дорогу чиновникам пятого ранга и выше. Несоблюдение это закона считается тяжким преступлением. Се Юнь смотрел на закрытую дверцу кареты, и в его голосе сквозила едва уловимая, почти мягкая усмешка: — Скажи-ка, монах... Ты знаешь, кто я? И как ты смеешь говорить, что тебя со мной свела судьба?

***

Примечания

Имена и названия

Шань Чао (单超). «Превосходящий одиночество/в одиночку», «Не имеющий себе равных» Синьчао (信超). «Превосходящий веру/с верой», «Непревзойденно правдивый/искренний» При постриге монахи отрекаются от фамилии, это — двусложное имя. Се Юнь (谢云). «Отцветающее облако». Се – одна из самых древних и распространенных фамилий в Китае. Вряд ли имеет какое-то значение, скорее, делает акцент на аристократизме, элегантности.  Юнь, «облако». Имя-пожелание ребенку иметь легкий характер и свободолюбивый дух. Акцент на способности парить над жизненными трудностями и быть неподвластным суете. Чжиюань (智圆). «Совершенная высшая мудрость». Ма Синь (马鑫). Сильный, верный, успешный. 马 — «Лошадь». Одна из самых распространенных китайских фамилий, ассоциируется с силой, скоростью, выносливостью, верностью и надежностью. 鑫 — «Процветание». Ассоциируется с удачей и успехом.

***

Монастырь Цыэнь (慈恩寺). Буддийский монастырь во времена династии Тан. Он был разрушен во времена династии Сун, и от него осталась только пагода Диких гусей (Big Wild Goose Pagoda). Нынешний храм построен в наше время и находится в южном пригороде Сианя, провинция Шэньси. Последний иероглиф — 寺 «сы» указывает на принадлежность монастыря буддизму и в названии может быть пропущен.

Исторические и культурные отсылки

«28 лунных стоянок» Система 28 созвездий китайского лунного зодиака. Изначально древние люди заметили, что в лунном месяце примерно 28 дней можно наблюдать луну, и луна каждый день перемещается относительно звездного неба на определённое расстояние, словно совершая путешествие по звездному небу. Поэтому древние разделили небо на примерно 28 равных частей, каждая из которых стала называться «созвездием» или «стоянкой» (宿). Также как люди и конные повозки движутся по дорогам днями и ночами, останавливаясь для ночлега, так и луна «останавливается» в этих созвездиях. Поэтому они стали называться «стоянками», — каждая из них была как бы «остановкой для ночлега луны». «Люди Цзинь говорили, что в лунных стоянках Ковша и Быка родилось пурпурное сияние — это духи двух мечей пронзили небо. Один из них зовется Тайа, другой... Лунъюань» Отсылка к истории из «Книги Цзинь» («晋书»), официальной хронике династии Цзинь. Там говорится о том, что Чжан Хуа (张华), советник династии Цзинь, заметил таинственное пурпурное свечение в лунных стоянках Ковша и Быка. Он призвал астронома, который истолковал это как знак явления двух легендарных мечей, которые превзошли земную природу и поднялись до уровня небесных артефактов — Лунъюань и Тайа. Используя астрономические расчеты, мечи нашли в каменных ларцах в колодце монастыря. Со временем они оба были утеряны. «в лунных стоянках Ковша и Быка». Созвездия Козерога и Стрельца. «Пурпурное сияние». Пурпурный цвет (紫) в Китае считался высшим проявлением небесной благодати, и связан с полярной звездой, центром небесного порядка. Возможно, отсылка к Северному сиянию, крайне редкому в южных широтах. Это считалось благим небесным знамением, предвестником явления легендарных героев или артефактов.  «Меч Тайа» (太阿), букв. «Великая несгибаемость», меч порядка. Символизирует непоколебимую волю. По легенде меч «сам появился» в момент кризиса, когда государству угрожала гибель, и помог восстановить справедливость. Считалось, что меч не подчиняется слабым. «Меч Лунъюань» (龙渊). букв. «Драконий источник». Ассоциируется с императорской властью. По легенде, только истинный Сын Неба может пробудить силу и рев этого меча. В руках узурпатора меч терял силу. Ковш Большой Медведицы В китайской традиции Большая Медведица— не просто созвездие, а семь Звезд-Повелителей (北斗七星), каждая из которых имела свое имя и функцию. Во времена династии Тан Бэйдоу считалась «небесным компасом», по ней сверяли календарь и сельскохозяйственные циклы. Её движение интерпретировали как знаки свыше (например, предсказывали войны или урожай). В Чанъане существовал храм Бэйдоу (北斗庙), где императоры молились о долголетии. «Синеватый от нанесенного сильнодействующего яда» Синий оттенок — классический признак яда в китайской литературе. Исторически пошло из классического трактата «本草纲目»: «Яды высшей степени дают синеву на лезвии». Реальные яды древнего Китая содержали мышьяк, который давал синеватый оттенок или медный купорос, который давал сине-зеленый оттенок. Металлическое оружие при контакте с ядами окислялось, приобретая синеватый налет. «Тремя пальцами обхватил запястье» Три пальца используются для захвата запястья в ушу/циньна. Большой, указательный и средний пальцы охватывают и сдавливают цунь-коу (寸口) — пульсовую зону  и нэй-гуань (内关) — акупунктурную точку, контролирующую движение ци. Это позволяет одним движением блокировать кровоток, нарушить баланс ци, обездвижить при необходимости. Карета  В эпоху Тан карета была уже не просто транспортом, а объектом для демонстрации статуса. У Се Юня это закрытая карета красного цвета с занавесками на окнах, запряженная 2 или 4 лошадьми, с деревянными колесами, обитыми сталью. К примеру, у императора (и только у него) могла быть карета, отделанная золотом, с 6 лошадьми. Чиновники 1—3 ранга имели право запрягать 4 лошади; 4—5 ранга — 2 лошади. В древнем Китае, особенно во времена династии Тан, цвет повозок строго регламентировался в соответствии с конфуцианской системой рангов и символикой «Пяти элементов». Был запрет на использование красного и желтого цветов для столичных чиновников. Желтый/золотой — императорский цвет. С эпохи Тан желтый стал эксклюзивным цветом императорской семьи. Чиновникам запрещалось носить одежду или использовать повозки этого цвета — это считалось узурпацией власти. В 670 году чиновника Ли Сычжэня казнили за то, что он надел желтый пояс.  Красный - цвет высшей знати (его использование ограничивалось принцами крови и особо приближенными сановниками. В 713 году сановника Яо Чуна оштрафовали на год жалованья за алую отделку кареты. У Се Юня — карета алого цвета. Зеленые и синие повозки — столичным чиновникам 3-5 ранга полагались зеленые повозки, региональным чиновникам — синие. Цвета в древнем Китае были не эстетическим выбором, а политическим заявлением. Зеленый — самый «безопасный» цвет для тех, кто должен оставаться в тени трона. «Монахи обязаны уступать дорогу чиновникам» В эпоху Тан действительно существовали строгие законы, регламентирующие поведение буддийских монахов по отношению к государственным чиновникам. В уголовном кодексе династии Тан («唐律疏议») написано: «Монахи и даосы, не уступившие дорогу чиновнику, получают 30 ударов палкой». Закон касался чиновников 5-го ранга и выше, действовал на дорогах общего пользования (особенно в 30 ли вокруг Чанъана). Как надо было уступать дорогу: сойти с дороги на расстояние 10 шагов, снять шапку (если монах не в монастырских одеждах, не поднимать глаза. Фраза «карается строго» может подразумевать не только палки, но и конфискацию имущества монастыря и лишение сана.