Тотем Лазурного Дракона

* букв. «цветущий лазурный источник». Императорский термальный комплекс.

В реальной истории его построит только внук нынешнего императора Гао-цзуна, Сюань-цзун. Это будет его личная резиденция для отдыха и романтических встреч с наложницей Ян Гуйфэй, одной из «Четырёх красавиц Китая». В наше время это музей мирового значения под открытым небом.

***

«Широкие улицы Чанъаня переплетаются с узенькими переулками, Колесницы, запряженные лазурными быками и белыми конями, благоухают семью ароматами. Нефритовые кареты беспрестанно снуют мимо княжеских усадеб, Золоченые хлысты мелькают без конца — знать спешит в гости друг к другу...»

Первый луч осеннего солнца, пробившись сквозь высокие ворота Миндэ, лег на широкую улицу Чжуцзюэ, отбрасывая на мостовую прозрачное искристое сияние. В утреннем тумане послышался медленно приближающийся стук копыт, а вскоре стал виден и всадник — высокий, с прямой спиной. Ему было около двадцати, смуглая кожа, четкие, словно высеченные черты лица. У него была необычно прямая для ханьца переносица, а плотно сжатые губы придавали профилю холодную, почти неприступную строгость. Несмотря на середину осени, на нем была лишь простая монашеская одежда из грубой ткани, словно он не чувствовал холода. Под тонкой черной тканью угадывались рельефные мышцы плеч и спины, напрягавшиеся в такт шагам коня. За спиной у него висел меч, туго обернутый лентами из потрепанной серой ткани. Хотя ткань выцвела от долгой дороги и казалась жалкой, знающий человек разглядел бы едва уловимые всполохи меча — холодное сияние, будто отзвук лунного света в кромешной тьме. Внезапно копыта замерли. Мужчина поднял голову. Алые ворота с лазурными карнизами, сквозь дымку четко виднелась табличка с иероглифами, покрытыми позолотой. ...Усадьба Се. Мужчина спрыгнул с коня и постоял несколько мгновений у ступеней, его силуэт, словно черная скала, был суров и безмолвен. Лишь когда его вороной по кличке «Черная туча, летящая над снегами» нетерпеливо фыркнул и толкнул его мордой в плечо, мужчина наконец глубоко вздохнул и шагнул вперед, чтобы постучать в дверное кольцо. Вскоре скрипнула боковая калитка, и привратник, высунув голову, почтительно сложил руки в приветствии: — Господин, Вы... — Я прошу аудиенции у хозяина этого дома. Будьте добры, доложите обо мне. Привратник окинул мужчину оценивающим взглядом. Тот выглядел потрепанным, но в его облике чувствовалась скрытая сила. Не говоря ни слова, привратник лишь вежливо улыбнулся: — Осмелюсь спросить, как Ваше имя и есть ли у вас визитная табличка? Мужчина на мгновение заколебался. Затем медленно снял со спины меч и протянул его привратнику, твердо произнеся: — Вот моя визитная табличка... Помолчав, добавил: — Моя недостойная фамилия — Шань. Имя — Чао. Привратник преисполнился сомнений, но не подал виду, поклонился и удалился. Спустя мгновение боковая дверь вновь открылась, и на этот раз на пороге появилась служанка лет двадцати с небольшим, одетая в легкое платье цвета алого заката. Шань Чао слегка удивился, но девушка спокойно произнесла: — Господин, прошу следовать за мной. Это был уже второй раз, когда Шань Чао ступал на территорию усадьбы Се. Ирония заключалась в том, что усадьба Се, одно из самых влиятельных и недоступных мест в Чанъане, куда ежедневно стекались десятки знатных гостей на роскошных каретах, а чиновники рангом пониже и мечтать не смели переступить ее порог, — уже во второй раз принимала Шань Чао, безвестного простолюдина, через свои парадные ворота. Было еще слишком рано. В саду висел холодный, свежий воздух, а на тропинках, покрытых скользким инеем и мхом, лежала роса. По обеим сторонам крытой галереи тянулись стройные бамбуковые стебли, а в нефритовых вазах цвели пышные хризантемы всех оттенков. Служанка, чья осанка была изысканно грациозна, молча вела его вперед, минуя резные перегородки и лунные ворота. Вдалеке, сквозь щебет птиц, наконец послышалось журчание теплой воды. Шань Чао огляделся и с удивлением осознал, что они находятся во внутренних покоях усадьбы Се. Внезапно служанка остановилась, склонилась в почтительном поклоне и произнесла: — Господин командующий, я привела господина Шаня. Шань Чао замер в ошеломлении. Прямо перед ним в саду находился выложенный белым нефритом источник, от которого поднимались клубы пара. А в нем, спиной к нему, сидел сам Се Юнь! — Мм, — небрежно отозвался Се Юнь, его голос звучал лениво и хрипловато. — Подай чаю. Служанка молча удалилась, а Шань Чао застыл на месте, словно окаменев. С его ракурса было видно лишь, как Се Юнь полулежит на краю источника, его длинные волосы небрежно собраны в хвост и свисают наружу. Над поверхностью воды виднелся лишь отрезок худощавого, но крепкого плеча. В предрассветном полумраке было трудно разобрать, что более безупречно — его кожа или мраморная отделка бассейна. Шань Чао поспешно отвел взгляд. — Зачем пришел? — лениво поинтересовался Се Юнь. Шань Чао сглотнул, его кадык дрогнул, и после паузы он хрипло ответил: — Я подумал... раз уж небо бескрайнее, и земля огромная, и я могу идти, куда хочу, то и в усадьбу Се в Чанъане могу заглянуть. Так что... Но Се Юнь прервал его: — Ты мог бы и в Северную пустыню вернуться. В голове Шань Чао воцарилось смятение. Его взгляд беспомощно забегал, а у корня языка даже появилось легкое онемение. Это ощущение было до жути странным. Он незаметно прикусил кончик языка. Одновременно с привкусом железа во рту острая боль наконец вернула ему ясность сознания. Старшая служанка жестом отпустила младших девушек, и те поспешно удалились. —...Насчет легендарного снежного лотоса из усадьбы старшего советника Лю — это не вымысел. Цветок действительно был, но его украли. А на следующий день отравленный фруктовый морс пили трое: ты, наследный принц и я. Только я не пострадал, и дело вовсе не в том, что я выпил меньше всех. Шань Чао медленно продолжил: — А в том, что тот самый снежный лотос из усадьбы Лю... съел именно я. У края источника в беседке стояла кушетка, покрытая белым лисьим мехом. Се Юнь даже не взглянул на Шань Чао: — И где же ты его съел? — Той ночью на улице Чжунчжэн ты дал мне чашку горячего чая. Видимо, цветок был растворен в воде. А что касается той куртизанки из «Золотого ласточкиного терема»... — Люди, которые слишком много думают, долго не живут, — резко оборвал его Се Юнь. — Лучше бы думал о чем-то полезном, вместо того чтобы вспоминать куртизанок. Это была откровенная уловка, чтобы избежать неудобных вопросов. Уголок губ Шань Чао дрогнул в легкой усмешке, но он покорно согласился: — Верно, я вовсе не о куртизанке думал, а о своем наставнике... — Обо мне? — На этот раз Се Юнь был удивлен. Шань Чао прищурился и изящно поднял нефритовую чашу: — Я думал... сейчас наставник живет среди золотых залов и белых лошадей, но ведь были же годы в суровых землях Северной пустыни. На самом деле ты ведь сильно страдал, верно? Се Юнь усмехнулся, затем поднял руку и щелкнул пальцами в сторону Шань Чао. Этот жест был полон скрытых смыслов — в нем читались и досада, и бессилие, и даже оттенок выговора. Шань Чао почувствовал легкое, но едва уловимое торжество. Однако его триумф длился недолго. Внезапно Се Юнь снял с себя пояс и, взмахнул рукой... Мягкий шелковый пояс со свистом разрезал воздух, извиваясь, словно змея, и прежде чем Шань Чао успел среагировать, молниеносно обвил его шею и резко дернул! Бултых! Вода в источнике взметнулась брызгами. Шань Чао даже пикнуть не успел, как уже с размаху шлепнулся в воду! — Буль-буль... — Шань Чао вынырнул, отчаянно отплевываясь, и яростно уставился на Се Юня. Тот уже стоял на краю нефритового бассейна, скрестив руки на груди, и смотрел сверху вниз с насмешливым блеском в глазах: — Не благодари, ученик. Вода здесь подается по специальному каналу прямо из императорского источника Хуацин. Говорят, продлевает жизнь и лечит от всех болезней — так что хорошенько поплавай. — ...У меня нет болезней! — пробурчал Шань Чао. — Но ты грязный, — ответил Се Юнь. Шань Чао, только что прибывший в столицу с пыльных дорог Цзяннани, мчавшийся без остановок день и ночь, ни разу не останавливавшийся в достойных гостиницах и не мывшийся в дороге, внезапно потерял дар речи. Се Юнь развернулся, чтобы уйти. — Постой! — внезапно выкрикнул Шань Чао. — Ты что сейчас сказал? Ты назвал меня учеником... Се Юнь ответил: — Если ты встанешь на колени и назовешь меня дедушкой, я назову тебя внуком. Хочешь попробовать? Шань Чао тут же лишился дара речи. Се Юнь не оглядываясь, грациозно удалился. Служанка уже приготовила в беседке мягкую кушетку, зажгла благовония и лично расставила несколько тарелок с закусками. Се Юнь с комфортом расположился на белой лисьей шкуре, а служанка начала массировать его шею и плечи. Ее движения были исключительно искусными, пальцы скользили вдоль меридианов — явно она прошла специальное обучение. Шань Чао молча наблюдал из источника, как служанка тихо проговорила: — Командующий, Ваши меридианы забиты, много узлов и застоев. Похоже, они сильно повреждены. В ближайшее время Вам лучше избегать боевых практик. Се Юнь промычал что-то невнятное, а через мгновение приказал: — Сильнее. Служанка усилила нажим. Примерно через время, необходимое для половины чашки чая, Се Юнь снова невнятно пробормотал: — Еще сильнее. Утренний бриз играл в павильонах сада, шелковые занавески в беседке колыхались, разливая в воздухе теплый аромат. Служанка, заметив, что дыхание Се Юня постепенно выравнивается, прекратила массаж, бесшумно поднялась и удалилась. Шань Чао оставался в источнике, глядя на роскошный цветущий сад, изящный павильон у воды и на Се Юня, который мирно спал, распластавшись на лисьей шкуре всего в нескольких шагах от него. Внезапно его охватило странное чувство абсурдности и нереальности происходящего. Он предполагал несколько вариантов развития событий, когда решил явиться в усадьбу Се. В худшем случае — его сразу же бросили бы в темницу. В лучшем — с трудом пустили бы на порог, позволили задать пару вопросов, после чего вышвырнули бы на улицу. Но ни в одном из его предположений не было такого, чтобы он сидел в горячем источнике во внутреннем дворе усадьбы, а в паре метров от него беспечно спал командующий императорской стражей. Шань Чао поднялся и вышел из воды, стараясь не создавать шума, переступил через нефритовый бортик и бросил мокрую монашескую робу на землю. На золотом подносе, который принесла служанка, лежали полотенца и чистая одежда. Он наспех вытерся, оделся и вдруг ощутил, как все его меридианы и энергетические точки раскрылись, наполняя тело невыразимой легкостью. Он подошел к павильону. Се Юнь не шелохнулся, лишь его ровное глубокое дыхание нарушало тишину. Шань Чао ни на секунду не сомневался: если бы сейчас из сада выскочил убийца, пытаясь напасть на Се Юня, то еще до прибытия охраны тот собственными руками оторвал бы ему голову и швырнул на землю. Но в этот момент командующий императорской стражей спал удивительно мирно и безмятежно, и, казалось, в его чертах даже читалась едва уловимая усталость. Шань Чао и сам не понял, что им движет. Он не отдавал себе отчета в своих действиях, пока не осознал, что уже стоит у кушетки, а его руки сами собой начали массировать меридианы на плечах Се Юня. Шань Чао не обучался искусству массажа, но руки воина, наполненные внутренней энергией, через ладони передавали тепло, проникающее глубоко в меридианы. Затвердевшие и поврежденные каналы под воздействием этой силы постепенно расслаблялись. Се Юнь издал тихий стон. Тело командующего императорской стражей не отличалось мощью — вернее, только сейчас Шань Чао с удивлением заметил, насколько оно было хрупким по сравнению с обычными людьми. Мышечный рельеф не выделялся, лишь тонким слоем обтягивая кости, но именно эта сухощавость придавала фигуре утонченную грацию. Шань Чао медленно спускался вдоль позвоночника, пока пальцы не остановились на самом изгибе талии. — М-м... — Се Юнь потянулся, лениво пробормотав хриплым голосом: — Неплохо услужил. Он поднялся с ложа, а Шань Чао отступил в сторону, и почему-то его движение получилось резкими, он едва не задел фарфоровую вазу в углу павильона. — Что? — Ничего... — Шань Чао глубоко вдохнул и холодно произнес: — Ученик должен служить наставнику. Это естественно. Се Юнь усмехнулся в ответ: — Даже если однажды ты взойдешь на трон и станешь императором — служить мне будет само собой разумеющимся для тебя. Шань Чао совершенно онемел от таких слов. К счастью, Се Юнь не стал развивать столь крамольную тему. Поправив ворот одежды, он, не оглядываясь, вышел из павильона и подозвал служанку: — Приготовьте карету. И подберите этому монаху подходящую дорожную одежду. Служанка склонилась в поклоне и удалилась. Шань Чао в недоумении спросил: — Куда... мы едем? — Во дворец, подносить лекарство, — последовал прямой ответ. Насмешливый взгляд Се Юня скользнул за пределы павильона: — У наследного принца уже масло кончилось и лампа угасает в ожидании снежного лотоса. А ты, неизвестно, то ли болтался по публичным домам, то ли детей плодил в дороге, задержался до сегодняшнего дня. Ты хоть представляешь, сколько важных дел из-за тебя сорвалось?

***

Примечания

Стихотворение «Чанъаньские улицы» Лу Чжаолиня («长安古意», 卢照邻).

«Широкие улицы Чанъаня переплетаются с узенькими переулками,

Колесницы, запряженные лазурными быками и белыми конями, благоухают семью ароматами.

Нефритовые кареты беспрестанно снуют мимо княжеских усадеб,

Золоченые хлысты мелькают без конца — знать спешит в гости друг к другу ...»

Это одно из самых знаменитых поэтических произведений ранней эпохи Тан. Сам Лу Чжаолинь, один из «Четырёх выдающихся поэтов ранней Тан», умер от проказы в нищете. В нем метафорами описывается роскошь и пороки столицы — тщеславие, связи и коррупция. Лазурные быки — ученые и чиновники на государственной службе. Лазурный — цвет интеллекта, мудрости. Бык — символ упорного, приземленного  труда. Белые кони — символ аристократии и воинской славы. Высокие военные чины из знатных семей.  «семь ароматов». Ценные благовония для знати (корица, мускус, сандал и др.) «Нефритовые кареты». Так-то привилегия императора, а не аристократии. Символизирует коррупцию. «Золочёные хлысты». Опять же, золотой в эпоху Тан — цвет императора, кроме того, символизирует тщеславие, показушную роскошь — даже хлысты золотят. Подтекст: в оригинале стих заканчивается так:

«节物风光不相待，桑田碧海须臾改»

«Времена года не ждут никого,

Шелковичные поля и лазурные моря могут измениться в мгновение ока».