Тотем Лазурного Дракона

Чэньсинь (称心) — двойной смысл. Буквально — «приходиться по душе», «быть полностью удовлетворенным». Но еще это и имя.

***

По мнению Шань Чао, когда грязные делишки раскрываются, их зачинщик должен по крайней мере испытывать стыд или хотя бы робость. Однако, к его удивлению, Се Юнь не проявлял ни того, ни другого. Напротив, его поведение было агрессивным, словно происходящее было не только оправданным, но и необходимым. — Госпожа Цзиньсинь слишком любезна, но я, право, не могу принять ее услуги, — Шань Чао, оправившись от краткого изумления, спокойно уставился на Се Юня. — Прошу Вас, господин командующий, заберите ее обратно. На лице Се Юня не дрогнул ни один мускул: — Цзиньсинь, хоть и постарше, но на редкость надежна. Если она тебе не по нраву, можно заменить на другую. Уходи, она все уладит. — Ничего улаживать не нужно. — Вон. — Ничего улаживать не нужно! Их взгляды скрестились, воздух натянулся до предела, и только треск свечей нарушал тишину. Шань Чао произнес медленно, подчеркивая каждое слово: — Я сказал: ничего улаживать не нужно. Се Юнь слегка откинулся назад, оценивающе оглядел Шань Чао с ног до головы и внезапно спросил: — Это потому что ты монах? Шань Чао на мгновение застыл. Он, ставший монахом по обстоятельствам в середине пути, на самом деле не отличался особым благочестием. Даже без внутренних ограничений монашеских обетов, он почему-то испытывал острое отвращение к близости с такой ослепительно красивой женщиной — не потому что считал Цзиньсинь «нечистой», нет. Просто... он сопротивлялся самому факту. «Что, я для них жеребец, что ли? Достиг определенного возраста — и можно свести с любой самкой для случки?» Шань Чао холодно выдохнул, не желая объясняться, и коротко бросил: — Да. Се Юнь спросил: — Тогда почему, когда дело доходит до вина, ты не испытываешь ни малейших угрызений совести? Шань Чао: «...» Се Юнь приподнял бровь, покачивая указательным пальцем. Руки человека, с детства тренировавшегося с мечом, всегда отличались изяществом. Пальцы Се Юня были особенно прекрасны, и даже такой простой жест выглядел издевательски-насмешливым. — Ты ставишь меня в затруднительное положение, — медленно произнес Се Юнь. ...— Если бы тебе просто не нравилась Цзиньсинь, это еще можно было бы понять — у каждого свои предпочтения. Но если ты не хочешь никого... это уже странно. Ма Синь и другие уже обзавелись любовницами, а ты за полмесяца в моей усадьбе даже не взглянул на служанок... ...— Это заставляет меня задуматься, нет ли у тебя... особых пристрастий. — Се Юнь сделал паузу. — Если это так, то это действительно проблема. Невидимая рука внезапно сжала горло Шань Чао, будто когти впились в его плоть. Он даже не сразу осознал, на что намекает Се Юнь. Вернее, подсознание мгновенно распознало ужасающий подтекст этих слов, заставив его сознание отказываться от понимания. Шань Чао сглотнул. Когда он наконец заговорил, его голос звучал с небывалой ледяной жесткостью: — Нет. Это не так... Просто не заставляй меня делать то, что мне противно. При свете лампы выражение лица Се Юня внезапно изменилось. Хотя времена изменились и обстановка была совершенно иной, но в тот момент — тот же человек, тот же ответ, не изменившийся за годы тон этого голоса — все это внезапно создало иллюзию путешествия во времени. ...Что он сказал тогда?.. «Даже если власть и престол превратятся в прах — это уже вопрос жизни и смерти. Тебе стоит лишь пожелать, и тысячи людей лягут костьми, пролагая тебе путь, даже без твоего личного участия...» Но юноша стоял неподвижно посреди песчаного вихря, его голос, хриплый и непреклонный, врезался в память так глубоко, что даже спустя годы эхом звучал в ночных кошмарах: «Здесь нет места компромиссам... Наставник, не заставляй меня делать то, что мне противно!» Се Юнь почувствовал горькую иронию. Ему даже захотелось громко рассмеяться — но годами выкованное самообладание подавило этот смех еще в горле. Его взгляд, устремленный на Шань Чао, был темным и ледяным. Внезапно он резко и громко захлопнул лежавшую перед ним книгу. Шань Чао увидел, как он поднялся, обошел стол и направился к двери. Проходя мимо, Се Юнь даже не удостоил его взглядом. Распахнув дверь, он резко крикнул: — Прислуга! Готовьте карету! Снаружи сразу же засуетились. Дежурный слуга с фонарем поспешил к нему, лицо его выражало недоумение, но он не смел медлить и тут же бросился к воротам. — Раз ты утверждаешь, что у тебя нет особых пристрастий... — Се Юнь повернулся. Шань Чао настороженно замер. Ирония в глазах Се Юня наконец всплыла на поверхность, словно тень из глубины: — ...Тогда докажи это. Спустя час. — Квартал Чанпин, Терем Чэньсинь. На главной улице Чанпина теснились бесчисленные дома музыки и увеселительные заведения. Повсюду горели огни, лилось вино, звучали струны и флейты — даже ночной ветер был пропитан ароматом румян и пудры. Шань Чао с рождения не видел ничего столь пышного и развратного. Даже ночные пиры во дворце, и те казались скромными по сравнению с вольными нравами Чанпина. Кругом сверкали дорогие кареты и породистые кони, ослепляя роскошью. Казалось, стоило лишь на миг отвлечься — и можно было навсегда утонуть в этом прибежище неги, где соловьи пели, а ласточки кружились в танце. Се Юнь звонко поставил чашу. Вино искрилось в нефритовой чаше, густое, как голубиная кровь, нежное, как бараний жир. В свете огней оно переливалось, словно драгоценный камень. Пальцы Се Юня, лежавшие на краю бокала, казались продолжением нефрита — изящные, с тонкими суставами, безупречные. Шань Чао невольно задержал на них взгляд и не мог отвести несколько долгих мгновений, пока Се Юнь не поднял кончики пальцев и не постучал ими по стенке бокала — медленно, с подчеркнутой небрежностью. Шань Чао резко поднял глаза. Се Юнь смотрел на него холодно: — На что уставился? Дыхание Шань Чао на мгновение сбилось. Он отвел взгляд, не ответив. К счастью, Се Юнь не стал настаивать, лишь усмехнулся и коротко бросил: — Налей. Этот приказ «налей» относился не к нему, а к девушке, стоявшей рядом. Чанъаньские увеселительные кварталы были местом, где за ночь легко спускали тысячи золотых, но в Тереме Чэньсинь цены на все были вдвое выше, чем у других. И это было неспроста — совершенство черт здешних красавиц стоило каждой монетки. Се Юнь не скрывал лицо — маска сразу выдала бы, что командующий императорской стражей заглянул в увеселительный квартал. Однако, едва переступив порог, он рассыпал горсть золотых семечек в виде чаевых и потребовал, чтобы вино налила первая красавица заведения. Хозяин заведения, мельком взглянув на пробу золота, мгновенно понял, что перед ним важный гость, и без лишних слов провел их в лучший кабинет, прислав еще четырех популярных здесь девушек аккомпанировать на струнных и бамбуковых инструментах. Красавица грациозно протянула руку, наливая Шань Чао бокал прозрачного вина светло-золотистого оттенка, и с улыбкой промолвила: — Это наше домашнее вино «Пьянящая тело нега». Его делают девушки нашего Терема сами из свежих цветов и фруктов. Оно опьяняет, но не вредит здоровью. Прошу Вас, оцените. Ее опытный взгляд сразу уловил суть. Се Юнь, хоть и был ослепительно красив и щедр, но... слишком щедр, а в его взгляде читалась опасная холодность — явно не мирный праздный аристократ. Шань Чао же казался куда более сдержанным и устойчивым, к тому же совершенно неискушенным в делах любви: с момента прихода он даже не взглянул на девушек. С таким новичком сладить — пара пустяков. Красавица вполне доверяла своей внешности. Легко коснувшись рукой с шелковым платочком плеча Шань Чао, она сразу поняла, что этот мужчина, должно быть, занимается боевыми искусствами — его осанка была прямой и собранной, несравнимой с изнеженными мандаринами, которых она обычно развлекала. В душе она даже прониклась к нему симпатией. Но Шань Чао неожиданно уклонился от прикосновения, одним глотком осушил чашу и молча поставил его на стол. Красавица на миг растерялась, но тут же улыбнулась: — Вам понравилось? — и снова налила. Шань Чао не ответил, просто выпил еще раз. Девушка замерла с нефритовым кувшином в руках, не понимая, что делать, но тут раздался голос Се Юня: — Еще. Красавица не осмелилась возражать, лишь с застывшей сладкой улыбкой налила очередную порцию играющего на свету вина. Она смотрела, как Шань Чао в третий раз одним махом опрокидывает бокал «Пьянящей тело неги» — напитка, о котором обычные посетители могли только мечтать. Он оставался невозмутимым, будто не замечая ни мелодий струнных, ни тихих песен, и лишь прямо сидел, уставившись в глаза Се Юню. Красавица и вправду не понимала, в какую игру играли сегодня эти двое. Чувствуя, что нарвалась на сложных клиентов, она уже собиралась найти подходящие слова, чтобы разрядить обстановку, но тут Се Юнь равнодушно произнес: — Чего застыла? Голос его звучал спокойно, но в нем явно читался холод. Нежная ручка красавицы дрогнула. Она вынуждена была снова и снова наполнять бокал, а Шань Чао — без единого слова — продолжал пить. Хотя никто не говорил ничего плохого и не проявлял агрессии, атмосфера становилась все более напряженной, и ей было не по себе. Когда же нефритовый графин окончательно опустел, она наконец собралась с духом и мягко предложила: — В последние дни я неважно себя чувствую, наверное поэтому вид у меня не самый свежий. Если господину не по нраву, у нас есть и другие сестры — Чуньхуа, Цююэ — все красавицы, да и талантами не обделены. Не желаете ли взглянуть? Логика красавицы оказалась схожа с мышлением командующего Се: «Не нравлюсь? Что ж, найдем другую». В этом и проявлялась ее тактичность — она не ревновала, если гости выбирали других, а слова ее звучали мягко и учтиво. Именно в этом и заключалось превосходство Терема Чэньсинь над прочими заведениями. Однако Шань Чао лишь усмехнулся — улыбка мелькнула и тут же исчезла в глубине его темных глаз: — Благодарю за гостеприимство, но не стоит. Можете удалиться. Красавица замерла в недоумении. — ...Господин недоволен игрой на струнных? Может, мелодия Вам не по нраву? — Нет. — Тогда, быть может, мои сестры ведут себя недостойно? — Тоже нет. — Но... — красавица хотела было продолжить, но Шань Чао неспешно поднялся и, глядя на Се Юня сверху вниз, произнес: — Наставник, я выйду. Если тебе приглянется какая-нибудь... или даже несколько девушек... можешь воспользоваться без стеснения. Я подожду снаружи. «Бывает же, чтобы наставник брал ученика в публичный дом — вот это я понимаю, наглядное обучение!» — промелькнула в голове у красавицы единственная мысль. Се Юнь медленно поднял руку и отмахнулся — но не от Шань Чао, а от девушек: — Вон. Не смея вымолвить ни слова, красавица поспешно поднялась и, пятясь, вывела всех четырех девушек из комнаты. Они исчезли бесшумно, словно тени. Когда в комнате не осталось никого постороннего, Се Юнь наконец заговорил: — Ты презираешь их? — Нет, — ответил Шань Чао. — В Чанъане чиновники сменяются как приливы и отливы, знатные семьи в одночасье лишаются всего, а женщин их семей ссылают в увеселительные кварталы. Многие попадают сюда, в Терем Чэньсинь. Не суди их по статусу — большинство из них образованны и талантливы не меньше, чем Цзиньсинь. Не стоит смотреть на них свысока. Шань Чао ненадолго замолчал, затем произнес: — Я ни на кого не смотрю свысока. Но тут же его тон изменился, став ледяным: — Командующий Се... Ты так часто упоминаешь Цзиньсинь — даже в случайном разговоре. Это потому, что ее тебе пожаловала сама императрица У? Се Юнь не ожидал такого вопроса. На мгновение он замер, затем резко, с откровенной насмешкой, приподнял бровь: — Я полагал, ты не настолько глуп, как Хэлань. Оказывается, я ошибался. Шань Чао: «...» Он уже открыл рот, чтобы ответить, но Се Юнь внезапно спросил: — Ты знаешь, почему это место называется Терем Чэньсинь? — ... — Чэньсинь... — продолжил Се Юнь, его голос звучал почти небрежно. — Покойный император лишил наследного принца Чэнцяня титула за то, что тот был слишком привязан к музыканту по имени Чэньсинь. Узнав об этом, император пришел в ярость, казнил музыканта, а вместе с ним — еще несколько человек. Чэнцянь так горевал, что устроил в саду алтарь в память о возлюбленном, месяцами не появлялся при дворе под предлогом болезни... и в конце концов поднял мятеж, стоивший ему жизни... — Поэтому Чэньсинь олицетворяет южный ветер, — взгляд Се Юня скользнул в сторону Шань Чао, наполненный опасным намеком, — и именно поэтому этот квартал славится на весь Чанъань. Глаза Шань Чао едва заметно прищурились. В следующее мгновение раздался легкий стук в дверь, и она распахнулась. Четверо юношей с изящными, почти детскими, чертами лица вошли в комнату. Им на вид не более четырнадцати-пятнадцати лет — все белокожие, хрупкие, с невинным выражением лиц. Они выстроились в ряд и почтительно поклонились. Шань Чао ошеломленно произнес: — Ты... — Меня не касается, — лениво опершись на руку, проговорил Се Юнь. — Не в моем вкусе. Затем он кивнул в сторону Шань Чао и распорядился: — Идите к нему. Угодите — щедро вознагражу.