Тотем Лазурного Дракона

Как можно победить, уже потеряв одну стрелу? В это мгновение, достаточное лишь для вспышки молнии или искры от кремня, Шань Чао успел бросить только эти слова. Се Юнь не успел и рта раскрыть, как тот уже развернулся в седле, натянул тетиву и прицелился в мишень в сотне шагов перед собой. Армейская мишень была ростом со взрослого человека — не сказать, что маленькая. Но на расстоянии в сто шагов, да еще на бешено скачущем легендарном коне, даже человек с исключительным зрением видел лишь далекий пляшущий контур. ...Как можно уловить в этом мельтешении точку размером с игольное ушко, да еще с учетом ветра, скорости коня и тяжести лука в тысячу ши? Глаза Шань Чао сузились до щелочек. Ветер выл, копыта стучали, одежда хлопала, как парус, — весь мир вокруг бешено трясся, но он сам был неподвижен, как скала. В его глазах та крошечная точка вдали росла, росла, пока не превратилась в... ...ту самую стрелу. «...Стрельба требует зоркости, твердой руки и спокойного сердца. Видишь того лиса? Прицелься, учти ветер и расстояние, но не позволяй ничему постороннему тебя отвлечь». В памяти всплыла пустыня: юноша на коне, натягивающий тетиву, прищуривающийся, глядя вдоль древка стрелы... Его лицо, огрубевшее от ветра и песка, но с четким, благородным профилем, в тот момент было полно сосредоточенности и невероятного спокойствия. — Он пошевелился, — резко сказал ему молодой человек. — Стреляй! Юный охотник разжал сильные пальцы, и стрела с свистом понеслась к цели. Лис рывком вскочил, но в следующее мгновение стрела пробила ему голову, и он с глухим стуком рухнул на землю. Юноша спешился, подошел к добыче, осмотрел ее и покачал головой: — Я целился в глаз. Теперь шкура испорчена, из нее не сшить для Вас одежду, наставник. Его наставник был подобен глубокому озеру — никакие эмоции не могли нарушить гладь этого прекрасного лица. Лишь на миг в уголке его губ мелькнула улыбка. Юноша вернулся к наставнику, примерил лису к его плечу, словно прикидывая, сколько еще таких шкур понадобится на меховой плащ. Затем поднял подбородок, долго разглядывал его и вдруг выпалил: — Наставник, Вы ведь и правда красивый. Тот усмехнулся и развернулся, чтобы уйти. — Правда! Вы красивее, чем та девушка, которая на рынке продает вино... Нет, даже чем та танцовщица ху в таверне! — Юноша волоком тащил лису за собой, ведя коня, и продолжал разглядывать наставника, будто пытаясь понять, видел ли он кого-то прекраснее. Потом его внезапно осенило: — Но, наставник... Почему Вы никогда не выглядите счастливым? — Я не несчастлив, — ответил тот, не оборачиваясь. — Но Вы никогда не улыбаетесь мне, как та танцовщицаху! — ... Юноша приблизил лицо и спросил: — Вы недовольны, потому что я плохо учусь? Его черты еще хранили юношескую мягкость, но уже угадывались будущие высеченные линии взрослого мужчины. Наставник раздраженно мотнул головой — этот взгляд был ему слишком хорошо знаком — и отстранил его. — Как я могу сделать Вас счастливым? Победить в бою? Хотя нет, это будет оскорблением наставника и предательством предков. А если превзойду Вас в стрельбе? — ... — Но как я смогу понять, что превзошел Вас? — Юноша задумался, потом взгляд его упал на орлиный коготь у себя на груди, и он рассмеялся: — Наставник, когда я стану мастером, я добуду для Вас орла! Наставник тяжело вздохнул. — Решено, подождите меня! — Юноша уверенно хлопнул по луку. — Дайте мне время до следующего года — и я принесу Вам орла! Орла... Голос юноши из воспоминаний то приближался, то терялся в песчаном вихре. А Шань Чао, сидящий сейчас на коне, сейчас застыл, перестав дышать. В следующий миг он выпустил стрелу. Стальной наконечник пронесся через конную площадку, словно комета, и исчез вдали. Затем мишень зашаталась так сильно, что это заметили все. ...Попадание! Шань Чао даже не взглянул на результат. Он подхватил поводья, обхватив Се Юня, и крикнул: — Хэй! Гнедой конь, несущий двоих всадников, неизбежно замедлился. К тому же Юйвэнь Ху уже опередил их на несколько метров, и если бы не оглянулся после выстрела, отрыв был бы еще больше. Но даже так, благодаря яростному напору Шань Чао, гнедой рванул вперед с невероятной скоростью и пересек финиш, отстав всего на полкорпуса! Той же ночью... — Судья, проверяющий мишени, просто обалдел! Император лично велел разрубить мишень — и оказалось, что стрела Шань Чао вошла точно в оперение стрелы Юйвэнь Ху, расщепив его на четыре части! А сама стрела раскололась вдребезги — ее обломков даже не нашли!.. — Да ладно?! Значит, он попал в оперение? Но оно же размером с ноготь! Какая же это точность! — Да не только точность — силища! Стальную стрелу раскроил! Император так обрадовался, что тут же пожаловал Шань Чао тысячу золотых и должность заместителя командующего императорской стражи!.. — Кхм-кхм! — Шань Чао наконец не выдержал и резко прервал поток небылиц. Под пристальными взглядами окружающих он сдавленно пробормотал: — ...Не было никакой тысячи лянов золотом, да и заместителя командующего императорской стражи тоже не было... Хватит нести чепуху. Бездельничающие дворцовые гвардейцы громко рассмеялись, разгоряченные вином, и наперебой стали обнимать его, называя «братцем», после чего весело вернулись к еде и выпивке. Большинство гвардейцев императорской стражи происходили из аристократических семей, среди них было множество обладателей всяческих титулов и заслуг перед троном. Поэтому, когда во время Восточного шествия внезапно объявился Шань Чао, да еще и сразу в должности помощника командующего Се, многие восприняли это в штыки. Конечно, до открытых издевок или подлых подножек дело не доходило, но вот «забыть» позвать его на попойку или обозвать за глаза «лысым ослом» считалось в порядке вещей. Волосы Шань Чао, хоть и отросли за два месяца после ухода из монастыря Цыэнь, все еще были далеки от благородной прически с высокой заколкой, так что прозвище «лысый» хоть как-то оправдывалось. Два года, проведенные в буддийских практиках, научили Шань Чао сохранять сердце спокойным как вода, поэтому такая намеренная изоляция его совершенно не трогала. Он полагал, что после окончания шествия все разъедутся по домам и больше они не пересекутся. Но неожиданно он удачно вступил в собачье дерьмо: вчера он в одиночку жестоко потрепал Юйвэнь Ху, а сегодня на скаковой дорожке ошеломил всех мастерским выстрелом из лука и буквально выжег всем собачьи глаза. И вот «лысый осел» моментально превратился в «брата Шаня» — красивого и харизматичного, который с доблестью, потрясшей мир, принес славу Северной страже. — Теперь эти деревенщицы из Доблестной конницы поубавили спеси! Сам император сказал: «Северная стража одержала великую победу» Если эти наглецы посмеют еще хоть раз задрать нос — мы их покрошим! Шань Чао невольно потер нос и, прикрыв рот чашей, пробормотал: —...Не говорил он про «великую победу». Император назвал это ничьей. — Да это только потому, что Его Величество решил позволить сохранить лицо роду Юйвэнь! — даже не задумался У Тин, который брызгая слюной, расписывал, как была уродлива физиономия Юйвэнь Ху. — Знатные семьи заняли половину императорского двора, а род Юйвэнь — и вовсе первый среди них. Даже император избегает открыто связываться с их спесью. Иначе почему наш командующий Се раз за разом терпит выходки этого Юйвэнь Ху? Будь это кто-то другой — его бы уже избили до полусмерти, раздели догола и вышвырнули на улицу! Шань Чао: «...» — И потом, если бы Его Величество не был уверен в твоей победе, разве он одарил бы тебя и скакуном, и жеребенком? — У Тин с наслаждением закатил глаза и поучительно добавил: — Раз уж вступил в нашу императорскую стражу, помни — не посрами наш дух! Когда вернемся в столицу, с братьями проедешься мимо ворот Доблестной конницы. И пешком — ни шагу! Только верхом, на том самом гнедом, которого сегодня даровал тебе император! Шань Чао: «...» Линия подбородка У Тина была поразительно похожа на Се Юня — если закрыть верхнюю часть лица, их почти невозможно было отличить. Именно этот двойник когда-то изображал Се Юня, чтобы задержать Юйвэнь Ху. Пострадав от рук генерала, У Тин говорил с особой резкостью. А когда он закатил глаза, Шань Чао невольно вспомнил, что Се Юнь также смотрел на него... и поспешно взял себя в руки. — Шань Чао теперь на заметке у императора, — более рассудительно заметил другой гвардеец. — Сегодня было понятно, что Его Величество хочет повысить его, но из уважения к генералу Юйвэню не стал издавать указ сразу. Если за время Восточного шествия ничего не случится, по возвращении император под любым предлогом наградит его, и повышение гарантировано... — Ждем не дождемся пирушки сожженного хвоста! — молодежь галдела, обнимая друг друга за плечи: — Терем Чэньсинь в квартале Чанпин — берем его на всю ночь! Вперед! — Куда «вперед»? — раздался у входа ледяной голос. — Ну как же... — с ухмылкой обернулся У Тин — и чуть не лишился трех хунь и шести по. Чашка с вином упала и со звоном разбилась, когда он рухнул на колени. Сзади опрокинулись столы и стулья, посуда покатилась по полу. Гвардейцы, полумертвые от страха, забормотали: — Ком.. ко.. командующий! Се Юнь стоял в дверях, скрестив руки. Небесно-лазурный плащ, расшитая парчовая одежда и нефритовая подвеска цвета молодой листвы, идеально сочетавшаяся с плащом — этот наряд придавала ему утонченный и интеллигентный вид, в отличие от стандартной формы командующего императорской стражей. Жаль только, что лицо оставалось прежним — холодным и непроницаемым. Его взгляд, лишенный малейшего тепла, скользнул по склоненным головам, словно царапая каждого ледяными иглами. — Императорская резиденция — не место для ночных попоек! — голос Се Юня звенел как ледяная сталь. — Или вам не терпится, чтобы вас выволокли во двор и каждому всыпали по десять ударов плетью для укрепления памяти? У Тин украдкой оглядел товарищей — те дрожали, будто перепелки с подрезанными клювами — и понял, что помощи ждать неоткуда. — Г-господин командующий, — заикаясь, пробормотал он, — сегодня ведь… — Это я виноват, — Шань Чао опустил голову. — Все собрались, чтобы отметить мою победу на состязании. Если наказывать — так только меня. В эту секунду все гвардейцы подумали как один: «Братан… Ты спаситель!» Се Юнь медленно окинул взглядом Шань Чао — взглядом, от которого у молодых новобранцев могли отняться ноги. Затем он лишь фыркнул: — Хлопот от тебя не оберешься. Десять ударов пока откладываются. Иди за мной. «Прощай, герой…» — под взглядами товарищей, полными немого восхищения и скорби, будто они провожали его на верную смерть, Шань Чао вышел. На пороге он обернулся — гвардейцы в унисон помахали ему в воздухе несуществующими шелковыми платочками. *** Во внутреннем саду негромко журчал ручей и стрекотали ночные цикады. Серп луны висел в небе, заливая все бледным светом, и казалось, будто кусты и камни окутаны дымкой. Шань Чао молча шел за Се Юнем, лазурный силуэт которого скользил меж алых колонн. — Юйвэнь Ху или Хэлань Миньчжи не искали тебя потом? — небрежно спросил командующий. — Нет. — Шань Чао удивился. — А что? После того как император объявил ничью, лицо Юйвэнь Ху потемнело, но протестовать он не стал. Поблагодарив за милость, он развернулся и удалился, скрывая раздражение и не проронив ни слова. А вот Хэлань Миньчжи с сияющей улыбкой подошел, чтобы поздравить Шань Чао, и радостно отметил: — Северная стража уже дважды одержала верх над Доблестной конницей, и теперь, похоже, в столице не осталось войск, способных соперничать с вами. Титул «первого войска Поднебесной» уже не за горами! Хэлань Миньчжи принадлежал к тому типу людей, которые готовы навесить на тебя всевозможные громкие титулы, прежде чем ты хоть что-то совершил. И если титул «первое войско Поднебесной», заведомо способный вызвать недовольство императора, действительно будет получен, он же первым накинется с обвинениями в заносчивости и коварных замыслах. А если не будет, то станет повсюду высмеивать твое самомнение, как будто это не он сам и навешивал эти громкие ярлыки. Первый метод — яд, второй — подлость. Пусть приемы и нехитрые, но при постоянном применении способны изрядно досадить. Потому Се Юнь, стоящий рядом, тут же, с учтивой улыбкой, ответил: — Титул первого войска Поднебесной мы принять не посмеем. А вот кому принадлежит титул первого бесстыдника Поднебесной, мне как раз известно. Тогда Хэлань Миньчжи, по примеру Юйвэнь Ху, развернулся и удалился, гневно взметнув рукава. — Юйвэнь Ху — потомок знатного рода, честь для него очень важна. Ты дважды задел его достоинство, и он непременно захочет вернуть удар. Неизвестно лишь, когда и как он подставит тебе подножку в делах службы. А Хэлань Миньчжи — человек мрачный и злопамятный, в душе у него копится яд... Шань Чао прервал его: — У тебя с ним старая вражда? Се Юнь холодно ответил: — Я полагал, весь Чанъань уже знает, как я связал его по рукам и ногам и выбросил у ворот увеселительного квартала. — ... — Шань Чао мысленно согласился: именно на такое Се Юнь и был способен, но тут же спросил: — А до этого? Должна же быть причина, почему он среди белого дня во дворце Циннин осмелился приставать к служанке чтобы подставить тебя? В лунном свете большая часть лица Се Юня была скрыта тенью, но взгляд Шань Чао, способный разглядеть мишень за сотню шагов, сразу уловило едва заметную перемену в его выражении. ...Это что, смесь отвращения, неловкости и... чего-то еще, что сложно назвать? Шань Чао слегка насторожился, но Се Юнь лишь небрежно бросил: — Хэлань — один из тех, кто родился без мозгов. Пусть плещется в своем дерьме, зачем тебе пытаться понять логику идиота? Тоска по родственной душе или жалость к себе? Уголок глаза Шань Чао дернулся. — Я позвал тебя не для этого, — Се Юнь явно не хотел продолжать тему Хэлань Миньчжи и резко сменил направление: — Императрица хочет сделать тебя настоящим заместителем командующего императорской стражей. Но ты все еще считаешься монахом из монастыря Цыэнь, и официально назначить тебя нельзя. Что думаешь? — Что? Се Юнь не остановился, лишь бросил на него взгляд через плечо и раздраженно уточнил: — Ты вообще сможешь вернуться в монастырь Цыэнь? Первой мыслью Шань Чао было: «А почему нет? Разве императрица может уговорить Его Величество издать указ, силой принуждающий меня вернуться к мирской жизни?» Но затем он понял намек: он уже увидел роскошь дворца, соблазны увеселительных кварталов. Даже если его тело вернется в храм, душа останется здесь. Он рассмеялся и покачал головой: — Поднебесная не имеет границ, разве есть только Чанъань и Северная пустыня? Если дух спокоен, то даже в борделе можно найти покой Цыэня. А если нет — то и монастырь станет лишь домом из прогнивших досок. Почему я не смогу вернуться? Се Юнь ненадолго замолчал, затем внезапно приоткрыл губы. На мгновение Шань Чао подумал, что сейчас последует язвительный комментарий, но вместо этого тот лишь тихо выдохнул, выпустив белое облачко. Теплый пар, в на миг застыл в холодном воздухе, затем растаял без следа. — Твой дух... действительно всегда спокоен, — тихо произнес он, и было непонятно, звучало ли это как похвала или насмешка. Но это слово — «всегда» — прозвучало так странно, будто между ними уже что-то было. Сердце Шань Чао дрогнуло, и он осторожно окликнул: — Наставник?.. Се Юнь глухо ответил: — Мастерство — это товар для императорского двора. Это правило незыблемо с древности. Талант, прячущийся от мира, подобен нефриту, за который убивают. Даже если ты сам не хочешь славы, суетный мир найдет способ вытащить тебя: уговорами, хитростью, насилием... Был бы ты где-нибудь подальше от Чанъаня — еще куда ни шло. Но ты сам вошел через ворота Миндэ, прошел по улице Чжуцюэ с семизвездным мечом Лунъюань за спиной, вошел во дворец Дамингун — разве тебя к этому принуждали? Шань Чао не нашел, что ответить. — Если ты хотел укрыться от мира — разве мало других мест? Зачем ты пришел в Чанъань? Глаза Се Юня были опущены, профиль в лунном свете казался столь же холодным и совершенным, как нефрит у его пояса. Шань Чао смотрел на него — и внезапно ощутил нестерпимое желание сказать правду: — Только ради тебя... Се Юнь поднял взгляд. — ...чтобы найти тебя, — Шань Чао сглотнул, встретившись с ним взглядом. — Наставник, я забыл все, что было между нами в пустыне. Но будь то милость или обида, я не хочу просто так это терять. Чанъань прекрасен, но это не мой дом, а в северных степях небо велико, земля просторна, и нет ограничений. Когда все закончится... если ты захочешь вернуться со мной... Уголок губ Се Юня дрогнул — будто он услышал нечто нелепое: — Вернуться? Куда? Голос Шань Чао прервался, словно в горле застряло что-то горькое и твердое. — Отправка в Северную пустыню для меня — ссылка. А приезд в Чанъань — возвращение. Се Юнь окинул его взглядом из-под длинных, чуть приподнятых ресниц — в его глазах читалась легкая насмешка: — Благодарю за незаслуженную привязанность, ученик. Но в этом мире подавляющее большинство людей готовы на все ради власти и богатства. И твой учитель, к несчастью, — самый заядлый и жадный до денег карьерист среди всех. Взять тебя тогда к себе — было просто минутной прихотью. ...Эти его слова звучали так, будто намекали, что когда-то в пустыне именно Шань Чао помешал ему вернуться в Чанъань — и за это получил удар мечом. Был бы Шань Чао сейчас все еще в монастыре Цыэнь, ни разу не переступив его порога, глядя сейчас на ледяные глаза Се Юня, он, возможно, и впрямь решил бы, что стал жертвой очередной злобной насмешки. Но после отравления в Восточном дворце, резни в «Кузнице мечей», оказавшись среди бесконечных интриг императора, императрицы и наследного принца, он познал все темные глубины человеческой натуры. И теперь он видел: в этой насмешке лишь две части злости из десяти было направлено на других, а остальные восемь — на самого Се Юня. — ...Наставник, — наконец выдавил Шань Чао. Голос его звучал хрипло. — Ты уже обладаешь огромной властью и несметными богатствами. Чего еще тебе не хватает? Се Юнь уже собирался ответить, но вдруг резко поднял руку, веля Шань Чао замолчать. Тот обладал огромной внутренней силой, и его восприятие, возможно, было даже острее, чем у Се Юня. Просто из-за душевного смятения он ненадолго утратил бдительность. Теперь же он мгновенно уловил движение. Они незаметно для себя углубились во внутреннюю часть дворца. Неподалеку, за густыми ветвями деревьев и изогнутыми крышами, темная подозрительная фигура кралась вдоль алых колонн, торопясь к дальнему концу галереи. Шань Чао узнал его с первого взгляда и тихо прошептал: — Хэлань Миньчжи? Что делал посторонний чиновник в глубине внутреннего императорского дворца посреди ночи? Шань Чао почувствовал недоброе и уже хотел спросить, но Се Юнь, словно призрак, бесшумно рванулся вперед, скользнул сквозь кусты и бесшумно приземлился на резные перила галереи. ... Все-таки он — бывший убийца, его проворству и легкости Шань Чао мог только позавидовать. Сам он, подпрыгнув, вынужден был оттолкнуться от ветки, прежде чем приземлиться на каменные плиты галереи. Едва коснувшись земли, он поскользнулся, едва удержав равновесие. Взгляд упал под ноги — там было что-то скользкое. С любопытством подняв находку, он разглядывал изумрудный шелковый платок с вышитой в углу веткой ивы. Пусть Шань Чао и был провинциальным красавчиком, не избалованным роскошью, но на ощупь ткань явно была дорогой и не принадлежала служанке. Он машинально провел пальцами по вышивке — и вдруг мысль ударила, как молния. ...Пэй Цзылю! Это ее платок! Как он оказался на пути Хэлань Миньчжи?! В памяти всплыли грязные слухи о похождениях Хэлань Миньчжи, а затем перед глазами встала его крадущаяся тень, направлявшаяся вглубь дворца. Платок сжался в его кулаке. Подошедший Се Юнь взглянул и на мгновение потерял дар речи: — Пэй Цзылю… ей всего двенадцать. Хэлань Миньчжи действительно ищет смерти… Эти тихие слова сдавили сердце Шань Чао стальными тисками. Не раздумывая, он кинулся в сторону, где скрылся Хэлань Миньчжи. За поворотом галереи выстроились темные служебные флигеля — и лишь в самом дальнем углу мелькнул и погас слабый огонек. Если у Шань Чао и оставались сомнения, теперь они исчезли. Разве благородная барышня вроде Пэй Цзылю добровольно пришла бы на свидание в такую глушь? В этот момент в ночном ветре раздался приглушенный вскрик — настолько тихий, что, не обладай Шань Чао невероятным слухом, его можно было бы принять за шум ветвей. ... Плохо! В глазах Шань Чао мелькнула жестокость, и он уже сделал шаг вперед — как вдруг тяжелая рука опустилась ему на плечо. — Наставник... Если бы он присмортрелся, то заметил бы, что с Се Юнем творилось что-то странное. Подбородок его приподнялся, взгляд устремился вглубь темной рощи. Зрачки резко расширились, затем сжались. Даже сквозь свободные рукава угадывалось, как напряглись мышцы. — Не двигайся, — только и сказал он. Шань Чао, охваченный яростью, не сразу понял: — Что? Но Се Юнь лишь крепче сжал его плечо, и тогда до Шань Чао медленно дошло. Хэлань Миньчжи годами творил бесчинства и оставался безнаказанным не только потому, что был преемником рода императрицы У, но и благодаря покровительству Хэлань-ши, имевшей влияние на императора. Судя по его натуре, он не раз клеветал на Се Юня перед троном. А Се Юнь… Се Юнь не мог его убить, не навлекая беды на себя. Но если... эта крыса сама лезет под нож, все становится куда проще. Тем более, что род Пэй из Хэдуна — один из главных сторонников наследного принца. Почти все знают: госпожа Пэй — будущая невеста наследника. Если с ней что-то случится во дворце... если Восточный дворец потеряет такую опору... Леденящий холод, поднявшийся из самых глубин костей, сковал все тело Шань Чао. Даже сжатые зубы словно покрылись инеем. «Большинство в этом мире готовы на все ради власти и богатства»... Но разве ради этого нужно опускаться до подлости? До грязи, которая поглотит невинную девочку? Разве такая власть и богатство стоят того? Разве они не леденят душу? Шань Чао заговорил, его голос прерывался от хрипоты, каждое слово звучало как удар: — Отпусти... меня...

***

Примечания

Исторические и культурные отсылки

Пирушка сожженного хвоста По легендам, в верховьях реки Хуанхэ существовали Драконьи Врата (龙门) — узкое ущелье с водопадом. Раз в год тысячи карпов собирались здесь, чтобы попытаться прыгнуть против течения. Только один из них, проявивший невероятную силу и упорство, преодолевал порог и превращался в дракона. Когда карп успешно преодолевает водопад Драконьих Врат, он теряет рыбью природу и трансформируется в дракона. Этот процесс сопровождается "сжиганием хвоста" (烧尾) — будто пламя небесной силы опаляет его, уничтожая последний признак рыбы. Без этого трансформация считается незавершенной.