Vitis memoriae

      Сказать, что пробуждение случилось где-то в другой реальности, — это ничего не сказать.       Проснулся я довольно-таки рано: от головной боли, жажды, духоты и непонятного томления. Закинув свою полудохлую тушу в душ, провёл внутри в позе «я падаю, стены, держите меня» до тех пор, пока Жак не забарабанил в дверь. Он окинул меня насмешливым взглядом, мол, ну ты и учудил, придурок, затем сунул в руку таблетку со стаканом воды и ушёл, слышимо посмеиваясь.       Из его слов я понял, что отключился прямо в машине. И сам постепенно начал вспоминать, как меня отрубило после очередного фейерверка в пакет. Попутно перед глазами промелькнуло само путешествие, воспоминания которого вновь затолкали меня в объятия ледяной воды, мурашек и стучащих зубов. Что, как ни удивительно, привело в чувство. Вот только легче от этого не стало.       Так облажаться нужно ещё уметь.       Я отлично понимал, что крутилось тогда в моей одурманенной алкоголем черепушке; понимал, что, не будь там друзей, я отсосал бы Маре прямо в машине, наплевав на собственную безопасность — не только физическую, но и психическую.       Разумеется, понял я и другое: шарахаться при его приближении не стоит. Мало ли это и правда выглядит как очередная форма слежки. Лучше сделать вид, что у меня алкогольная амнезия и ничегошеньки я не помню. Трусовато, конечно, но таким образом хоть не придётся с ним объясняться. А стратегия предельно проста.       Что было?..       Не знаю. Не помню. Разве ж я мог такое вытворять? Вы уверены, что не обознались?       Голова всё ещё гудела наравне с трактором, когда мы стояли, словно школьники на экскурсии с блокнотами в руках, и старательно записывали. А Адам выглядел так, будто только что с отдыха вернулся: свежий, благоухающий, аки роза майская, и чертовски раздражающий. У меня жутко чесались кулаки ему вмазать, а после нагнуть где-нибудь в кустах и трахнуть — совершенно необоснованная и гремучая смесь из ярости и желания, если учесть, что он сорвался посреди ночи и довёз нас до дома, вроде как сделав тем самым одолжение. Тем не менее злость была со мной все три часа, что мы болтались как привязанные за этим блядским трактором и записывали какие-то бесполезные технические данные.       Моё настроение не осталось незамеченным. Маре, задумчиво щурясь, постоянно мазал насмешливым взглядом по мне, а я тоже не отводил глаз — встречал это внимание с таким же насмешливым недопониманием и пожимал плечами. Мол, чего пялишься? Ничего не помню, ничего не знаю, и был то не я.       Конечно, имелись некоторые сомнения насчёт эффективности такой позиции, но извиняться за своё поведение я не собирался. Он сам виноват — до греха меня постоянно доводит. Даже сейчас своими маслянистыми глазами провоцирует на очередную глупость. Но чем больше провокации витало в воздухе, тем сильнее я утыкался в блокнот, грызя кончик ручки и притворяясь старательным студентом, у которого ни капли не раскалывается голова, и всё, что ему говорят, так занятно, что я не могу упустить ни единого слова.       Впрочем, когда Маре, забравшись в трактор, исчез с глаз, а я смог перевести дыхание, стереть ручьи пота со лба, засунуть блокнот подальше и засесть в тенёчке, пусть нам полагалось перемещаться — на что там смотреть? как он маневрирует между рядами? — то проблема обрисовалась сама. Каким-то образом я сблизился с ним вчера. И это ощущалось так, словно между нами повисла недосказанность; будто отношения, которых как бы и нет на самом деле, поставили на паузу в ожидании чего-то ещё: нового, будоражащего, тревожного... Вот только я понимал, что это ожидание чертовски обманчиво. Как ждать у моря погоды.       А затем он вновь нарисовался в поле моего зрения:       — Всё-таки я был прав вчера, — заметил Адам с полуулыбкой.       И конечно же, мне было понятно, что он имел в виду: этиловую кому и отлынивание от работы. Но я взял под контроль пропадающего в себе актёра и, хлопая глазами, не без толики притворного удивления спросил:       — А мы разве разговаривали вчера?       — Всё может быть, — понимающе хмыкнул Маре. — Тяжёлый ты, Джонас.       И что это должно было значить?       Тот больше ничего не добавил, вновь вдаваясь в бесконечные разглагольствования, от которых Ирен, похоже, кайфовала «по-научному», Жак медленно скисал, а я продолжал тратить чернила с бесстрастным видом прилежного ученика.       Мы оба играли в недопонимание и оба отказывались сдавать позиции. Я продолжал разыгрывать театр одного актёра, а он делать вид, что является моим единственным зрителем. И эта азартная игра была ещё страннее той, которая произошла в машине, и определённо куда более рискованной для меня. Потому что сейчас хмельного экстаза в крови не было, а я всё равно желал его. И злился. И желал. И злился. Пока не заметил, что блядский скрежет зубов принадлежит мне. Очередной замкнутый круг, в который он поместил меня.       — Расслабься, Джо, — шепнул Жак, хлопнув меня по плечу.       Я медленно разжал кулаки и глубоко вдохнул подогретый солнцем воздух.       Как будто это было так просто. Во мне сегодня бурлила такая убойная смесь из усталости, раздражения, вялотекущего похмелья, внезапно проснувшейся совести, которая запела о том, что я натворил вчера и какой я вообще мерзавец, что приставал к занятому мужику, да ещё и занятому Алексисом, когда сам ему втирал о надежде, верности и любви… Да. Вот только совесть пела, а затычки в ушах я не спешил вынимать, что выливалось в излишнюю нервозность.       К тому же наличествовала одна небольшая проблема: неудовлетворённое возбуждение не давало покоя с самого утра — а если быть честным, почти что с начала стажировки. Казалось, я скоро ладошки сотру, и всё равно будет мало. Столько я не дрочил, наверное, даже на самом пике пубертата. Это тоже добавляло парочку баллов в шкалу злости: я страдал, а ему хоть бы хны. Удовлетвориться самостоятельно не мог; найти никого не мог — до сих пор был свеж в памяти казус с внезапно постигшей меня эректильной дисфункцией прямо в процессе; получить Маре я опять же не мог.       Прям человек с ограниченными возможностями, блядь!       И когда Адам повёз нас домой, мне удалось спихнуть Ирен вперёд, лишь бы не вспоминать, как мы так же сидели и я заплетающимся языком говорил ему о своих «восхитительных» планах на его счёт. Потому что это грозило внеочередным стояком, лишний раз указывая, что я — животное или же совсем озабоченный, у которого только одно на уме. Ирен не заметила этой уловки, настолько была увлечена расспросами, которые не прекращались даже в машине, а я мысленно благодарил её за своевременный разговор с Маре, заполняющий неловкую тишину.       — Можно перенести экзамен? — с нулевой надеждой спросил я, выйдя из машины.       — А ты чем-то сильно занят, Джонас, — парировал Адам, захлопывая дверь и убирая ключи в карман, — что не можешь уделить час экзамену?       — Мне сегодня малость нездоровится… — продолжил я гнуть свою линию и даже выдохнул с такой натяжкой, точно страдал от нехватки воздуха.       — Да неужели? А мне показалось, что ты просто фонтанируешь энергией, — безразлично пожал он плечами. — В семь, и без опозданий. У меня тоже есть дела.       И ушёл, не дождавшись моего ответа, словно всем этим делал мне блядское одолжение. Хотелось поступить наперекор — просто не явиться, — но я понимал, что врежу лишь себе и творить всё, что мне вздумается, без уважительной на то причины не имею права. И тем не менее… как я буду писать этот чёртов тест, запертый с ним в одной комнате целый час? Звенящая тишина, скрежет ручки о бумагу, нервное поглядывание на время и на Адама — всё это станет грёбаным нокаутом сегодня.       — Между вами есть какой-то прогресс? — шёпотом поинтересовалась Ирен.       — Скорее регресс, — процедил я и перевёл взгляд на дом, замечая сидящего на веранде Алексиса.        Тот смотрел куда-то мимо меня странно-отсутствующим взглядом, словно пребывая в глубокой задумчивости, но, стоило Адаму пройти мимо, как сразу оживился, соскочил с кресла и спешно что-то затараторил, следуя за ним. Меня вновь затошнило от этой их двусмысленной возни, и я отвернулся.       — Лучше бы пешком дошли вчера, — поделился тупыми соображениями.       — Ага, — невесело усмехнулся Жак, — тащил бы я вас три часа на своём горбу в кромешной темноте.       — Можно было поймать машину, — качнул я головой, обрывая по пути листья с кустов, будто это они виноваты во всех моих бедах.       — Ирен стало плохо, Джонас, — повторил с укоризной Жак. — Их ебучая система такси полетела, я не хотел оставлять её одну и бегать по проезжей части, уговаривая какого-нибудь уставшего работягу везти нас к чёрту на кулички.       — Это я позвонила Нико, — вклинилась она, будто оправдываясь. — Но что произошло между вами и когда?..       Моему изумлению не было предела.       — Вы не слышали нашего разговора вчера?       Ладно, можно было не уловить все нюансы, но чтобы полностью пропустить ВЕСЬ разговор…       — Мы таблетки искали, — сообщил Жак, еле заметно указав подбородком в сторону Ирен. — В этой сумке разве что не сдохла мышь. Она уверяла, что всегда берёт с собой лекарство, я же — что оно осталось дома… А потом я заметил, как тебя чуть не стошнило на сеньора Маре. Вроде всё?       Ирен кивнула, озадаченно переводя взгляд с меня на Жака. Мне стало смешно.       — Так даже лучше, — я возобновил шаг. — Это ты дотащил меня до кровати?       Друг поравнялся со мной, покачав головой.       — Это был Маре, — как-то даже неловко ответил он, будто испытывая чувство вины.       А я вновь встал столбом.       — Маре тащил меня? — выдохнул я полушёпотом. — На руках, что ли?       В голове, как заевшая пластинка, прокрутились его слова: «Тяжёлый ты, Джонас».       — Ну не совсем… — неуверенно произнёс Жак.       И внезапно подхватил Ирен, закинув её к себе на плечо, отчего та шутливо забрыкалась, хлопнув его для вида по спине.       — Скорее так, — сказала она с нервным смешком. — Я, конечно, предупредила, что ты можешь разукрасить его спину очередной порцией коктейля… — Ирен тактично кашлянула, и Жак опустил её на землю, придержав за талию, — но сеньор Маре не обратил на это внимания. Разве это не мило?       — Он нёс меня, как мешок картошки… и это должно быть милым? — вспыхнул я, ощерившись то ли от приступа раздражения, то ли от желания сдержать истерический смех, рвущийся наружу от одной лишь картинки того, как я свисал мёртвым грузом с его плеча.       Прям рыцарь, мать его, в сияющих доспехах: и подвёз, и донёс.       «Тяжёлый ты, Джонас…» — это что, был упрёк тогда?       Меня никак нельзя было назвать стройно-изящным, как, к примеру, Алексиса, но моё спортивное телосложение полностью меня устраивало. И теперь я лишь жалел, что всё-таки недостаточно тяжёлый, чтобы Маре в своём геройском порыве надорвал спину.       — Так что случилось? — настояла Ирен, поравнявшись со мной.       — Небольшой конфликт интересов, — пояснил я безразличным тоном.       И в третий раз застыл.       Из этого можно было извлечь выгоду.       — Гм… Знаешь, я тут кое-что подумал, — пристально посмотрел я на неё с заискивающей улыбкой. — Что-то необходимое, просто жизненно важное для меня. Сегодня, по крайней мере… Сделаешь мне одолжение?       — Мне уже не нравится, как это звучит, — со вздохом поделилась она, а затем, как обычно, проявила чудеса проницательности: — Ты не хочешь, чтобы он следил за тем, как ты будешь писать экзамен?       — Не хочу. Но Жаку Маре не поверит, а тебе — вполне.       — Но я нескладно вру… — неуверенно пробормотала Ирен, склоняя голову.       — Если будешь нервничать, как сейчас, то получится очень даже складно, — поддержал меня Жак.       — И что мне ему сказать?..                            

***

                           Я выбрал самое доступное — обострение несуществующей язвы. Безусловно, я понимал, как по-детски всё это выглядит со стороны, а Жак не прекращал вполголоса подкалывать, напоминая, как я симулировал разные болезни перед Николасом, чтобы школу пропустить.       Да уж, знатно я разыгрывал деда, вот только Герман тут же стаскивал маску недомогания вместе с одеялом, а потом и меня с постели — угрозы в его исполнении были воистину устрашающим зрелищем.       Впрочем, я также понимал, что эта отсрочка мне ничего не даст. Не сегодня так завтра, но напишу экзамен как миленький. Нико вернётся чёрт знает когда, а до его возвращения разыгрывать разные сценки перед Маре у меня просто не получится — даже в успехе сегодняшней я сомневался. Да и постоянно втягивать в это дело Ирен не хотелось.       Поэтому, дабы поддержать облик безмерно страдающего, я принял обжигающий душ и весь раскрасневшийся и запыхавшийся забрался в кровать, мысленно проклиная эту жару. В какой-то момент под тёплым зимним одеялом, вытащенным на смену тонкой простыне, мне и правда показалось, что у меня подскочила температура до сорока, желудок сводит от спазмов, а жар скоро изжогой полыхнёт изо рта, как огонь на фаер-шоу. Хотелось спихнуть пуховую массу с себя и открыть окно нараспашку, но я терпел, постепенно уходя мыслями к вчерашнему вечеру, к Адель, к танцам в клубе…       Лежать, откровенно говоря, было скучно. А лежать и изнывать от духоты — ещё и ужасно. И в какой-то момент мне показалось, что я просто тупо усложняю себе жизнь такими вот бесполезными закидонами, но давать заднюю было уже поздно — Ирен ушла байки травить перед Маре о моих внезапно вскрывшихся болячках.       Выудив телефон, я порыскал в контактах и ткнул на «Адель (клуб)», отправляя сообщение с мучившим ещё со вчера вопросом. Но её ответ лишь сильнее озадачил: «Да, мы танцевали. Я отходила пару раз, да и ты пропадал в толпе. А что такое?»       «Ты трогала меня?» — отправил я тут же, решив не тянуть с предисловием, а затем ещё и добавил, поняв, что «трогать» слишком обширное понятие: «Залезала мне под рубашку?»       Однако отклика не последовало. Только у неё мог быть ответ, а могло и не быть — ведь, по сути, я понятия не имел, сколько продолжалось то призрачное видение. По ощущениям, целую вечность, а в действительности это могли быть считаные минуты.       Чёрт.       Уткнувшись носом в подушку, я зажмурился, моля, чтобы член так и оставался лежать, не принимая всерьёз последующее, и стал вспоминать каждое мгновение жгучих прикосновений, каждое ощущение плавящих кожу губ, каждый забивающийся глубоко в лёгкие запах... И гипнотическую песню. Мы танцевали — если были какие-то «мы» — столько, сколько длилась та песня. А значит, от трёх до пяти минут; хотя клубные миксы могли играть и дольше — поди разбери теперь. И да. Я почти был уверен, что это была не Адель. Её цветочные духи не выветрились из памяти — будь она впритык ко мне, запах бы был совсем другим. Самое логичное умозаключение приводило меня к абсолютно постороннему человеку, который, сменив пару, просто «примостился» ко мне, свободно отвечающему на его действия, ведь я даже не попытался отстраниться или остановить, думая, что это Адель, а представляя — что это Адам. Но если на мгновение предположить, что это и правда был он…       И снова чёрт.       — Жа-а-ак, — громко пробухтел я.       Ответом мне стал шум пылесоса.       Отлично. Нашёл время для генеральной уборки.       Вздохнув, я снова подхватил телефон: «Маре ходил меня искать в клуб? Ты ведь не мог меня найти. Просил у него помощи?»       Я ощущал себя грёбаным Шерлоком Холмсом-недоучкой, однако вся эта история не давала мне покоя. Нет, не так. Глубоко внутри теплилась неоднозначная надежда, и именно она не позволяла мне успокоиться: я желал узнать правду, но и в то же время не хотел этого, так как с равной вероятностью мог и победить, и проиграть, делая ставки.       Пылесос продолжал шуметь в отдалении, а Жак молчал, позволяя мне и дальше предаваться размышлениям.       Если Маре всё-таки пошёл меня искать, ведь клуб немаленький, а две пары глаз всегда лучше одной, то вполне мог и найти потеряшку. Тогда что получалось? Что он делал? Что он хотел сделать? Зачем?..       «Неа, — внезапно всплыло сообщение, и я моргнул, стряхивая с себя наваждение. — Ирен надо спросить. Когда я пошёл тебя искать, он остался с ней».       Блядь.       Я чуть не застонал, повернувшись на живот и побившись башкой о подушку.       Да что ж такое-то?!       Спихнув тяжеленное одеяло в сторону, я с наслаждением ощутил кажущийся теперь ледяным воздух, коснувшийся кожи, и завис вместе со своим телефоном — всплывшее окно о захламлённости памяти затормозило всю систему. Дожидаясь новостей от Ирен, я очищал галерею от хлама, сохранённого из группового чата — сотни мемов, приколов, дебильных видео, чаще всего присланных Феликсом, — и наткнулся на фотографию, сделанную около недели назад.       Видимо, во мне что-то явно поломалось, если это можно так назвать, или же тайно сфотографированный Маре действовал лучше любой порнушки, но зажатый между телом и простыней член встал как по стойке смирно. Я в неверии приподнялся на локтях, глянув вниз, чтобы тут же рухнуть обратно и на этот раз и правда застонать в голос — завыть, точно раненный зверь.       Снова-здорово.       Казалось, с того треклятого танца в клубе моё тело отказывалось подчиняться, словно вместо алкоголя я накачался под завязку афродизиаком замедленного действия, который теперь при любом удобном — а чаще неудобном — случае даёт о себе знать. И вроде бы уже не пьян, но всё ещё обдолбан чем-то. Бессрочно.       Собираясь стереть причину очередного повода подрочить, я замер, пристально вглядываясь. На снимке Адам стоял вполоборота, слегка склонившись над лозой, и что-то показывал Ирен. К своему облегчению, роль папарацци я только себе приписывал, но не исполнял её исправно, и тучи снимков Маре на телефоне у меня не имелось. Сделанных мной, по крайней мере. Однако про эту фотку я категорически забыл. И уж лучше бы не натыкался на неё вообще.       Мазнув глазами по снимку, я шумно выдохнул. Блядская полоска кожи выступала из-под футболки и заставляла раз за разом прикипать к ней взглядом, подкидывая откровенные картинки того, что было скрыто тканью — чуть выше, да и чуть ниже. Ему даже раздеваться не было нужды, а у меня стоял. От одного, сука, фото. Где даже эротического подтекста не было.       Я так и лежал, когда еле заметный скрип двери за спиной и оживлённый полушёпот Ирен ворвался в мою комнату:       — Готово! Вроде поверил!.. По крайней мере, он передавал тебе свои наилучшие пожелания.       «В его стиле», — хотелось мне хмыкнуть вслух, но я сдержался.       — И пожелал скорейшего выздоровления, — добавила Ирен.       — Аллилуйя, — флегматично отозвался я, всё ещё лежа выброшенным на берег китом.       — Ты чего? — она обошла кровать, а я вцепился в телефон, делая вид, что старательно что-то там тыкаю.       — Да стираю муть всякую… Феликс шлёт по двадцать видео за день. С котятами… Всю память ими захламил, — помахал я перед ней телефоном и вжался в постель, еле слышно выдохнув.       Возбуждение не хотело спадать, а внимательный взгляд Ирен нервировал.       — А, — лишь кивнула она. — Мне забрать одеяло? Оно вряд ли тебе уже понадобится… И так выглядишь, словно только что из парилки.       Смахнув прилипшую ко лбу прядь волос, я кивнул.       — Я, наверное, лягу спать… После убойной ночки и правда чувствую себя не очень.       — Поняла, — хмыкнула она и, сложив одеяло, обхватила его руками, бочком вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь небольшим пинком.       Когда комната погрузилась в полумрак, я отбросил телефон в сторону, а затем перекатился на спину, натягивая тонкую и прохладную простынь до самого подбородка.       По-хорошему нужно было бы пойти в ванную, но после обжигающего душа там стояла такая духота, да и двигаться не хотелось категорически — нервозность слегка спала после этого радостного «готово!» Ирен.       Похуй. Завтра будет завтра, тогда и буду думать, что делать дальше.       Приспустив штаны, я прикрыл глаза, медленно скользя рукой вдоль бёдер, точно в какой-то неловкой прелюдии, но длилось смущение пару мгновений — шальные мысли сами выпорхнули на поверхность, взяв под контроль тело. Обхватив член, я сжал пальцы, скользя кулаком вверх и вниз: неторопливо, точно пробуя, сколько продержусь на этот раз. Мне даже не нужна была визуальная стимуляция: память сама воспроизводила необходимое. И необходимым стимулом был не клуб, а эпизод в машине: поворот, жар чужого тела через тонкую ткань, хриплый голос над ухом, от которого шея покрылась мурашками, потемневший взгляд, требование заткнуться…       Я резковато провёл рукой по всей длине, и…       Чёрт!       Совсем забыл спросить Ирен о Маре.       Завтра… или послезавтра. Да, потом как-нибудь.       В этом и крылась вся неоднозначность: пока Ирен окончательно не развеяла мои сомнения, я хватался за надежду, что это мог быть он. И сколь упоительна была эта надежда, столь же и опасна. Потому что, если со мной танцевал Маре, я не понимал, как мне стоит поступить. Если это был он…       Я мягко потёр большим пальцем головку круговыми движениями, закусив простынь, чтобы не застонать в голос.       …значит, его также тянет ко мне. По крайней мере, в сексуальном плане. И что это означает лично для меня — вот в чём вопрос. Те слова о его занятости не стереть, а любой контакт со мной можно считать изменой Алексису. Тот, конечно, тоже не ангел…       Резко остановив руку, я соскользнул ниже, сжав мошонку, и выдохнул, сильнее стиснув зубы.       Тот, конечно, не ангел… Да и весь вес ответственности за этот поступок ляжет на Адама. Но смогу ли я сам договориться со своей совестью? Насильно крутануть моральный компас, чтобы что? Урвать одну ночь для себя?..       Вильнув бёдрами, я подался навстречу кулаку, ускоряя движение руки. Мне снова стало жарко от внутренних противоречий, вылившихся в непонятную злость, которая, в свою очередь, мимикрировала под ещё большее возбуждение, буквально вскипая в крови. Судороги наслаждения прошивали насквозь, посылая тревожные импульсы о стремительном и неотвратимом приближении оргазма.        Слишком мало, слишком быстро…       Блядский Маре. Я не хотел одну ночь — я хотел много ночей; хотел его всего, но сейчас ощущал себя любовником, который уводит примерного семьянина от бедняжки жены и семерых детишек, и это притом, что любовником его я не был — мы и целовались-то раз, — а Адам не был женат.       Вновь замедляясь, чтобы продлить эту сладкую муку на несколько долгих секунд, я стянул простынь вниз — она мешала, липнув к и без того влажному телу. И нащупав телефон, открыл галерею, а там затаённую папку под обыкновенным символом звёздочки. Всего три фотографии, но больше мне было попросту не нужно. Больше — стало бы патологией.       На первом снимке Маре, опираясь на сине-жёлтый трактор, кому-то что-то рассказывал. Возможно, то была какая-то агроярмарка. На втором он же с бокалом вина сидел за столом в окружении ещё четверых неизвестных мне людей. И последняя, моя любимая: на размытом фоне погреба застыл лукаво улыбающийся он. От этой улыбки у меня сердце заходилось, а вместе с ним и всё тело дрожало от перенапряжения.       Цепко всматриваясь в его лицо, я ощутил очередной прилив злости, который накрыл меня с головой, взорвавшись многочисленными спазмами удовольствия. Прикрыв веки и ускорив рваные, резковатые движения кулака, я непроизвольно разжал пальцы, и телефон выскользнул из ладони, скатившись куда-то в сторону. Мышцы живота невольно напряглись от внутренних содроганий, жар коснулся щёк, и откинув голову назад, я резко вскинул бёдра:       — Ада-а-м-м…       Поступающее ощущение влаги на пальцах и животе пришло вместе с послышавшимся шумом за дверью, нервным «он спит», более спокойным «я сам разберусь, сеньорита Корто». Дверь резко распахнулась, и в проёме показался сам объект моих злостно-возбуждающих дум. А перед ним, наверное, предстала картина маслом: я во всей красе. Чуть выгнувшийся в пояснице и кончающий в кулак дебил, каких только нужно ещё поискать. И…       Резко повернув голову в сторону, я опустил взгляд и закусил губу, чтобы не застонать от досады и медленно протекающего оргазма. Голубоватый свет в полумраке моментально привлёк внимание к себе. Рядом с моими бёдрами валялся телефон экраном вверх. На нём с улыбкой в никуда смотрел Маре собственной персоной, а несколько белёсых капель отчётливо проступали, заляпав стекло… заляпав чужое лицо.       Дверь резко закрылась, оглушительно хлопая.       Что ж, блядь, чем я тут занимался, не могло оставить и тени сомнения.