Vitis memoriae

      Когда Маре спешно захлопнул дверь, прислонившись к ней спиной, мне показалось, что вот оно — дно. То мифическое дно моей репутации, к которому я прилип этим самым голым задом. Пасть ниже просто невозможно. Но никогда не говори «никогда», как говорится.       Замков на дверях здесь не имелось по определению, но друзья никогда без стука ко мне не ломились, как и я к ним. Кроме таких случаев, как сегодня, когда я сам дожидался новостей от Ирен. Однако появление Маре ожидаемым не было, тем более после того, как он вроде бы поверил в мою отговорку. И ключевое слово здесь — «вроде бы». Наверное, я был слишком самонадеян, решив, что на мгновение мне улыбнулась удача.       — Впервые вижу, чтобы онанизм был симптомом обострившейся язвы, — помедлив, сказал тот, пока я лежал пластом, не имея ни сил, ни желания пошевелить и пальцем.       Он уже всё увидел, всё понял — какой теперь смысл бежать и прятать следы?       У меня же не кокаин везде разбросан, а всего лишь я сам. В собственной сперме, которая, к слову, начала неприятно стягивать кожу. Но это всё мелочи.       Экран, сменившись заставкой, погас, и пятна отчётливо проявились на тёмном фоне.       — Будь добр, — протянул я, указав взглядом на туалет, — принеси мне салфетки.       Поэтому и смущаться тоже не имело смысла.       Маре двинулся в сторону ванной и уже через секунду кинул мне упаковку влажных салфеток. При этом он встал так близко к кровати, что я вновь ощутил еле заметный шлейф парфюма. Расслабленное после оргазма тело опять напряглось, и он это заметил, прищурив глаза и скользя ими вдоль и поперёк моей туши, будто в поисках чего-нибудь необычного.       — Думаю, приличия уже не нужно соблюдать, — подметил я, криво усмехнувшись, — после того, как я кончил на твоё лицо, — слова были произнесены медлительно.       Я словно нарочно растягивал гласные, отчего фраза прозвучала одновременно томно и насмешливо. Адам ничуть не смутился. Ещё бы. Покрасней он или отведи взгляд, и я подумал, что всё это сон.       — В следующий раз попробуй стучать, мало ли я здесь… голый. Как сейчас, да, — пробормотал я, стирая с себя белёсые разводы.       Которых оказалось чертовски много, будто от долгого воздержания. Тоже мне половой гигант. Если бы я только мог удержать член в штанах, этого бы явно не случилось. Но я — это я, а то, что внизу, жило своей жизнью в последнее время.       Я ожидал неловкой паузы как минимум с моей стороны, но такого душещипательного момента не последовало.       — Стоит ли мне извиняться за то, что повлиял на протекание твоей болезни? — с наигранной заботой спросил Маре. — Может быть, к врачу тебя отвезти? Или вызвать скорую домой?       Я молчал и лишь активнее работал салфеткой после каждого его вопроса.       — Меня и правда рвало. Полчаса назад, — наконец буркнул я. — Можешь спросить у Ирен.       — Удивительно, что после такого количества спиртного ты не заблевал весь сад.       — Не так много и выпил вчера, — возразил я, отбрасывая салфетку и нервно выдёргивая следующую.       — Надо же, заболев язвой, ты чудесным образом излечился от амнезии, — расплылся Маре в хищной улыбке, склонившись ближе.       — Я не… Я помнил. Частично помнил всё, но не путь обратно.       — Врёшь так же нескладно, как и сеньорита Корто. Знаешь, мне было любопытно, что же ты сегодня придумаешь, Джонас, — он с интересом склонил голову. — Знакомо ли тебе: «Аллергия на что-нибудь? Нет. Непереносимость лекарственных препаратов: Пенициллин, — отчеканил Адам. — Хронические заболевания? Никаких. Проведённые операции? Никаких. Недавние травмы? Нет». И далее, далее, далее, — покрутил он рукой с лёгкой улыбкой. — Где же здесь затесалась язва? — почти что шёпотом поинтересовались у меня, округляя глаза.       — Я…       — …Забыл, — заключил Маре за меня с кивком.       И действительно, анкета полностью вылетела у меня из головы.       Заполняли мы её ещё давно — в марте где-то — вместе с другими документами. Конечно, врать никто запретить не мог, но, во-первых, это могло выйти боком, случись какая-нибудь неприятность, а во-вторых, во вранье не было никакой необходимости — анкета заполнялась в интересах самого студента. Во избежание несчастных случаев, ведь были аллергики на пыльцу с листьев оливы, на яд ос, астматики, диабетики… — все эти нюансы здоровья предусматривались во время поступления на стажировку. И такие болезни, как язва, там тоже указывались, как и возможные недавние травмы: работа частично физическая. Я же не указал ничего, кроме своей пустячной аллергии на антибиотик, а сейчас бы добавил ещё и спермотоксикоз, плавно переходящий в хроническую форму.       В любом случае, видимо, не я один полностью запамятовал об анкете, но и Ирен. Иначе бы предупредила, что идея до хуя дебильная.       Поверил он ей, ага…       Небось слушал вполуха и натачивал ножи под столом, чтобы побольнее меня зарезать после.       — Вон, — едва заметно указал он подбородком на мой телефон, — здесь осталась ещё капля.       Я стиснул зубы, с нервозностью выудив третью салфетку, и стёр с треклятого экрана всё, что можно и нельзя — даже бактерии и те сдохли от подобного усердия. Такая упорная чистка привела к тому, что палец мазнул по сканеру и телефон с мерзким «чмоком» разблокировался: на меня вновь уставилась улыбающаяся рожа Маре.       Внутри не поднялась волна отрицания, лишь сердце стало ёкать каждые две секунды, бабахая с оглушительным звуком, который, слава богу, мог слышать только я. А бабахало оно эхом: «Он всё видел, и с этим ничего не поделаешь». Под моей пижамой не скрывался чёрный костюм, и нейрализатора под подушкой не завалялось, чтобы стереть этот грёбаный стыд. Да и стыда-то, если быть честным, я не ощущал. Напротив, некую раскрепощённость, будто на моём месте оставалось только быть уличённым в стриптизе на барной стойке или пойманным восседающим на личном унитазе Маре.       Ни того ни другого я делать не собирался. Пока что.       Подняв взгляд, я заметил, как он, словно при замедленной съёмке, опускает глаза к замершему на экране снимку себя же и разглядывает, точно вспоминая, где тот был сделан.       — Да, всё так. У меня три твоих фотографии, и я на них дрочу, — сдерживая дрожь в голосе, поведал я и отбросил телефон подальше, — временами. Скрывать не стану, — я не желал оправдываться, но звучало это именно так. — Я говорил тебе вчера: у меня целый ворох желаний. Думал, что со временем они утихнут; думал, что твой отказ поумерит мой пыл и я потеряю интерес. Однако я жду, а этого не происходит. Да и ты не упрощаешь мне задачу… Что у тебя за манера общаться такая? Да, не спорю, что подколы — это ещё не флирт, а заботу можно объяснить желанием избежать проблем… Ведь как-никак ты отвечаешь за нас. Но Ирен же ты кепку на голову не надевал?       Я опустил взгляд на свои руки, ощущая покалывание на кончиках пальцев, и продолжил:       — Я правда пытаюсь тебя избегать, но ты, опять же, всё усложняешь. Да, я всё прекрасно помню, но извиняться не собираюсь, потому что ни капли не раскаиваюсь. И в своей сегодняшней выходке тоже, — еле заметно кивнул я, словно в подтверждение собственных слов. — Сдавать экзамен со стояком? Не знаю, пробовал ли ты, но это чертовски неудобно, — резко натянул я штаны, чувствуя, что ещё немного, и пробью дно — событие, казавшееся до этого момента невозможным. — А правда в том, что я не могу находиться спокойно рядом с тобой, не могу смотреть на тебя, не могу вдыхать тебя… О! — Резко остановил я его жестом, заметив приоткрывающиеся губы, и пояснил: — Сожалею, что буйство моих гормонов могло показаться тебе неприятным, однако вызвано оно тобой, так что придётся потерпеть до тех пор, пока я не остыну, ну или же не уеду отсюда к чёртовой матери.       Сама идея возвращения домой сейчас казалась мне отвратительной.       — Можешь просто не обращать на всё это внимания, — я усмехнулся, подтянув к себе простынь. — Наверное, я не первый влюблённый в тебя дурачок. Да и не просил тебя на меня смотреть, вламываться ко мне, словно с бодуна, и даже в штаны не лез. А пока я этого не делаю, не твоё дело, на что я дрочу.       Очередную границу я пересёк на мчавшемся на всей скорости поезде и даже не заметил, как та осталась позади. Рассудок пытался воззвать к гордости, но та, видимо, так себя и проявляла: да, блядь, я дрочу именно на тебя и горжусь этим. Хочешь — смотри, а если не хочешь — выколи себе глаза, и проблема будет решена.       Адам выпрямился, сверля меня нечитаемым взглядом, а я не мог отвести свой, точно между нами происходила какая-то зрительная дуэль. Искорки напряжения глухо потрескивали, обостряя все инстинкты, и я не знал, что он скажет, но сказанное могло ранить одним выстрелом и сразу наповал. Тем не менее ощущение неизведанности, непредсказуемости и бессознательной опасности заставляло сердце метаться в груди.       — Джонас…— интонация откликнулась внутри болезненным спазмом, и я машинально потянулся вперёд, чтобы заткнуть его и не позволить сказать больше ни слова.       Маре не отшатнулся, не возмутился, не оттолкнул меня — он всё так же расслабленно стоял, когда я буквально вжался губами в его губы во второй раз. От ситуации пахло таким диким дежавю, что я внезапно ощутил вокруг себя вечернюю свежесть, еле слышный стрекот кузнечиков и мягкий свет веранды. Но если тот поцелуй был полон надежды, то этот — отчаяния.       — Ничего не говори… Просто молчи, — мои мысли обрели воплощение.       Я, блядь, подумал вслух. Но Адам лишь поднял брови, не сдвинувшись с места; а я не понимал, почему он не двигается.       Чего он, собственно, ждёт?       Может, я и не лез пока в твои штаны, но в рот точно собираюсь пробраться. Мало ли, смогу разбудить тебя, обмёрзшую принцессу, поцелуем настоящей любви? В первый раз не удалось, так во второй точно получится — я всегда был упорным. Поэтому беги от меня, пока не поздно; пока я не натворил ещё больших глупостей, а я ведь могу… Рядом с тобой вообще каждый шаг — это воплощение повёрнутой ко мне задницей Фортуны.       Увы, но читать мои мысли он не мог, а я не собирался упускать этот шанс, ощущая себя удавом, перед которым замер не вовремя пробегающий мимо кролик.       Неторопливо коснувшись языком его губ, я ласково провёл вдоль нижней — от уголка до уголка, — чувствуя слабый привкус кофе и ликёра. Прихватив мягкую кожу, я всосал её, неспешно покусывая и скользя языком вдоль, пока не подался ближе и не накрыл его рот своим: алчно, плотно, ненасытно; не позволяя пропасть ни одной капли слюны между нами. И мой язык скользнул в горячую глубину, мгновенно вовлекая Маре в эту игру, от которой дрожь пробегала по телу, а внутренности болезненно сводило в предвкушении. Я не касался его, а он — меня, и лишь наши губы, точно компенсируя отсутствие желанного телесного контакта, цеплялись друг за друга в отчаянной схватке.       Вкус ликёра усилился. Бейлис пряной сладостью проник внутрь, и я стиснул кулаки, не желая нарушать установленные правила, не желая быть первым, кто сорвётся, чтобы порывисто коснуться, по-животному вжаться в него, врезаться до хруста костей и никогда больше не отдаляться. Еле слышно застонав, я глубже проник внутрь желанного рта, упиваясь этим вкусом, нагло ловя его язык, судорожно вбирая его и посасывая, точно ликёрную конфету, отчего новый стон завибрировал в груди да там же и остался, ибо на мгновение я задохнулся от объёма чувств, распирающих грудную клетку. От их амплитуды. От сворачивающегося клубком желания, которое вновь впрыснуло в тело афродизиак под товарной маркой «Адам Маре». И у меня явно была передозировка.       Не может быть так хорошо от одного поцелуя. Это невозможно, немыслимо, противоестественно… и чертовски плохо. Плохо, потому что я понял, что жить без этого не смогу; не смогу ничего поделать, когда буду сравнивать каждое прикосновение с этим грёбаным поцелуем, на который напросился во второй раз. Я не смогу его забыть, а чувства не утихнут, даже стоит мне свалить на все четыре стороны. Потому что он прописался у меня под рёбрами, заняв место сердца, и теперь без подпитки этого кровяного моторчика я просто сдохну к хуям собачьим.       И я углубил поцелуй, вцепившись в него, сжимая рубашку до хруста суставов и треска ткани, плавно соскальзывая с кровати и буквально вдавливая его в стену, лишь бы руки, спрятанные в карманах, словно Адам не целовался сейчас, а рассматривал результаты продаж вина, очутились на моём теле; лишь бы показали, что я не один здесь такой: болезненно помешанный. Показали, что он тоже… что он тоже сходит с ума по мне… хоть капельку, хоть крошечку, хоть на одну молекулу, блядь!       Адам отклонил голову назад, так резко разрывая поцелуй, что я пошатнулся, как от пощёчины, потерявшись на время в пространстве.       Он приоткрыл глаза, бегло облизал губы с беспечным видом, будто бы такое входило в его расписание (с семи до семи десяти — поцелуй с Джонасом; с семи десяти до восьми — экзамен), и как ни в чём не бывало продолжил то, на чём я его, видимо, прервал:       — Джонас, столь активная… деятельность доказывает, что ты вполне способен написать сейчас экзамен. А о твоей проблеме мы поговорим позже. Сейчас важно то, что личное не должно влиять на работу или учёбу. В будущем тебе придётся сотрудничать бок о бок с людьми, которые будут тебе отвратительны, и с теми, кому ты будешь сильно симпатизировать, но это не значит, что тебе не нужно будет улыбаться первым и держать себя в руках подле вторых. Надеюсь, ты уловил суть. А теперь даю тебе пять минут на сборы и жду в кабинете.       — Сейчас? — хрипло спросил я, ошалело моргая, будто мне только что сообщили, что через полчаса засылают астронавтом на Марс. — Ты серьёзно? Прямо сейчас?!       — А ты собираешься вновь отполировать его? — скривив губы в странной улыбке, которая одновременно казалась и насмешливой, и сочувственной, Маре буквально уколол меня там взглядом, заставляя отступить на шаг. — И не надейся, что это, — он с усмешкой провёл указательным пальцем по моим губам, рождая глубоко внутри желание укусить, а затем и отгрызть чёртов палец, — повлияет на твои результаты.       А затем Адам резко отделился от стены, заставляя отступить ещё на несколько шагов, и направился к двери, следом исчезнув с тихим хлопком, словно его здесь и не было никогда.       — Разве что в худшую сторону, сеньор Маре. Разве что в худшую… — с горечью прошептал я.