Vitis memoriae

      Всё утро творилась какая-то белиберда, если выражаться культурно. Но я, положа руку на сердце, мог назвать это полнейшей хуйнёй.       Сегодня мы должны были обрывать побеги — самая что ни на есть простейшая работа. Здесь даже объяснения были не нужны, и тем не менее каким-то непостижимым образом Маре успевал придираться ко мне на каждом шагу.       — Тебе кажется, что эта огромная лоза — побег? — указывал он на мощную ветвь, которую я безрезультатно пытался оторвать, а потом и отрезать.       Простите уж, бес попутал. Чего она на полу-то валяется, когда мы уже всё подвязали?       — Что ж ты стесняешься, Джонас? Давай с ноги снеси весь куст вместе со шпалерой! — причитал Адам, когда я решил, что дрыгать ногой проще, чем сгибаться и разгибаться каждый раз.       — Не можешь сорвать — отрежь. Для этого у тебя есть инструмент, — указал он мне на свисающие с пояса ножницы, о которых я всё чаще забывал, и теперь чуть не отлетел назад, пытаясь оторвать побег, растущий, казалось, из самого корня.       — Да не дёргай ты так! — одёрнул он, когда вся проволока ходуном заходила, потому что мне попался, видимо, самый сложный, блядь, ряд!       Жак опять в наушниках еле слышно что-то подпевал, а Ирен продвинулась настолько вперёд, что просто не слышала потока критики в сторону каждого моего действия. Да и придирался Маре исключительно ко мне. Не знаю, было ли это оттого, что наши ряды прилегали, следом шёл ряд Жака и последний — Ирен, или же Адам попросту встал не с той ноги. А может — и вернее всего, — сказался вчерашний наш разговор, и он решил извести меня окончательно за такую наглость. Он даже продвигался в одном ритме со мной: то есть со скоростью черепахи.       Очистив очередной ствол, я выпрямился и услышал за спиной:       — Ты пропустил.       Обернувшись, я увидел, как Адам указывает глазами на прежний куст, где остался один — мать вашу! — скуксившийся листочек. Стиснув зубы, я демонстративно вернулся, пятясь и не спуская с него хмурого взгляда, и резко оборвал то, что и побегом сложно назвать. Маре величественно кивнул, но при том выглядел так отрешённо, что мне вновь захотелось или камнем в него пульнуть, благо что булыжников здесь было превеликое множество, или же встряхнуть как следует за шкирку: «Скажи мне уже что-нибудь, ё-моё!» Но он продолжал лишь придираться и молчать, выглядя таким с самого утра — медитативно задумчивым.       Приступив к следующему растению, я столкнулся с очередной неприятностью: побеги успели превратиться в полноценные лозы и даже обзавелись парочкой гроздей. Отчекрыжив их ножницами, я откинул ветки и шумно выдохнул, чувствуя в лёгких всё более раскалённый знойным солнцем воздух.       — Ты что, не видишь? — снова доебались до меня.       Я закатил глаза, моля всех святых подарить мне хотя бы пригоршню терпения.       Предельно медленно обернувшись, я вопросительно вскинул брови, а он уже указывал на листья — более светлого тона, даже кое-где переходящего в желтоватый. Следом я мазнул взглядом по стволу…       Вот же ж! Кора оказалась погрызена, а срезанные мной побеги были способом растения выжить. Теперь же оно, скорее всего, погибнет.       — Я правда не заметил. Прости…       — Ничего. — Адам сразу отвернулся и перешёл на следующий куст. А потом вновь глянул в мою сторону и добавил: — Впредь будь внимательнее.       Я бы был внимателен, не ожидай подвоха на каждом шагу. Вот только кое-кто постоянно меня нервировал, всячески отвлекая…       — Ты придираешься ко мне всё утро, — громче нужного заявил я.       — Что?..       Адам озадаченно моргнул, словно только благодаря моему замечанию обратил на это внимание. Потерев подбородок, Маре с ног до головы просканировал меня взглядом и добавил, заимствуя мою же фразу:        — Не заметил, прости…       Кто-то явно сегодня на автопилоте.       Спустя секунду Адам вновь остановился и обернулся ко мне, всё так же стоящему на том же самом месте.       — Джонас, объясни-ка мне кое-что. Потому что я никак не могу понять…       Его немного сумбурная речь озадачила уже меня. Маре спешно нырнул под проволокой, переходя на противоположную сторону своего ряда, и таким образом оказался на моей дорожке.       — Что понять?       — С чего ты взял, что нас с Алексисом связывает… кхм, любовная связь, так? — тем же задумчивым тоном спросил он.       Вместе с тем там было намешано столько всего — и сомнение, и ирония, и ужас, — что я машинально двинулся вперёд, пытаясь не показывать своего удивления.       — Ты ведь не шутил вчера? — уточнил он, хмурясь.       — А ты подумал, что это шутка?       — Я подумал, что ты сначала языком мелешь, а потом думаешь.       — Нет, я не шутил.       — Вот этого я и не могу понять. Это Алексис сказал тебе, что встречается со мной?       — Ты сказал, — пожал плечами я, — что встречаешься кое с кем.       — И что же тебя заставило думать, что этот кто-то — Алексис?       Я обернулся и встретил столько скепсиса и недоверия на его лице, что мог бы в них захлебнуться.       — Ну…       Моя уверенность в собственных умозаключениях пошатнулась ещё вчера, а сейчас она задрыгала лапками, точно дохлая муха, и завалилась на спину.       Тьфу!       Я резко отвернулся от него, присел и стал тщательно очищать ствол от скрючившихся побегов, будто интереснее ничего в своей жизни не делал.       — Что «ну»? — нетерпеливо подогнал меня Адам, и я увидел его приближающуюся тень.       — Я слышал ваш разговор в день приезда Алексиса, — выдохнул я, вставая и оборачиваясь к нему. — Видел вашу странную игру в преступление и наказание и… поцелуй. Подглядел… то есть.       — Какой такой поцелуй? — растерянно спросил Маре, а затем с хрипловатым изумлением в голосе переспросил: — Поцелуй с Алексисом? — Следом добавил ещё и с возмущением: — Когда?!       Это возмущение оказалось настолько громким, что мне захотелось воровато оглянуться, чтобы удостовериться, что нас никто не подслушивает, но вместо этого я сделал шаг назад и повис локтями на проволоке, искоса поглядывая на него.       — Значит, ты не целовал его, — еле слышно подытожил я, чувствуя, как сердце гулко бьётся в груди.        Голос немного осип от напряжения, и я неловко кашлянул. Почему-то признаваться в этом оказалось сложнее, чем в своих извращённых фантазиях на его счёт.       — Ты заслонял его, он вроде бы дёрнул тебя, и я услышал мычание Алексиса… Мне показалось, что вы поцеловались…       — Я дал ему щелбан! — едва не огрызнулся Маре.       Зажав переносицу, он с минуту медитировал над чем-то, а я не мешал ему осознавать, какой дебил стоит прямо перед ним, понимая… Точнее, теперь я вообще ничего не понимал.       — То есть, — неторопливо начал Адам, подняв на меня полный неверия взгляд, от которого хотелось закопаться в землю, как погрызшему кору кролику, — в день экзамена ты подслушал, увидел мою спину, услышал какое-то там мычание Алексиса и сбежал. Нико сказал, что ты пропустил экзамен из-за отравления, но, — его губы дрогнули в усмешке, — полагаю, всё это были отговорки. Как и в субботу. Получается, что ты сбежал, потому что пришёл к выводу, что мы с Алексисом состоим в отношениях? — и Маре вновь озадаченно моргнул, цепко всматриваясь в моё лицо.       Мне оставалось лишь скривиться в знаке признания его правоты.       Внезапный и оглушительный взрыв хохота отозвался дрожью внутри. Я смотрел, как он заливисто смеялся, чуть ли не хватаясь за бока, и хотел провалиться сквозь землю потому, что даже когда Адам застал меня за дрочкой, мне не было так стыдно, как сейчас.       Когда я рассказывал про это друзьям, ситуация выглядела серьёзно — даже трагично. Хоть Ирен и огласила логически поставленные вопросы, которыми должен был задаться в своё время я сам, но сомнения почему-то ни на секунду не встрепенулись, продолжая спать беспробудным сном. Сейчас же все сформулированные теории казались до тошнотворного абсурдными, когда их озвучивал именно он — участник истории.       — Нет, Джонас, я не могу понять… — посмеиваясь, Адам прикрыл на мгновение лицо, словно вытирая глаза, — как ты пришёл к такому выводу? Чем ты вообще думал? На чём основывался?       — Вы разве не флиртовали? — раздражённо всплеснул я руками, чувствуя смущение и раздражение одновременно: на него, на себя, на Пастера, который странно себя вёл, подкидывая дрова в огонь моей подозрительности. — И Алексис рассказывал мне, что ты был его первой любовью. Конечно, я тогда не понял, что это именно ты. Я даже не знал, что вы знакомы, а потом увидел вас вместе…       — И придумал себе целый любовный роман, — заключил он за меня, вскинув брови. — Раз Алексис рассказал тебе такие сокровенные детали своей биографии, значит, это ты мне солгал, Джонас: вы не просто сокурсники.       Я нахмурился.       — Подумал, если Алексис тебе не рассказал, то и мне не стоит…       — Вы встречались, — резко перебил меня Маре, прищурив глаза. — О, предполагаю, что в тот момент в твоей голове зародилась очередная фантастическая теория: раз мы с ним как бы «вместе», то я стану ревновать его к тебе, когда узнаю, что вы когда-то встречались. Так?       «Да, блядь, всё именно так!» — хотелось мне крикнуть, но я промолчал, поджав губы.       Жар опалил щёки, сигналя о распространяющемся румянце. Хотелось прижаться головой к столбу, чтобы снять это раздражение, вспыхнувшее на коже, как знак моего стыда. Однако вместе со смятением зазвонил новый колокольчик — колокольчик сомнения. А что, если он сейчас врёт?.. Боится, что я расскажу Пастеру-старшему или кому-нибудь другому и пытается разубедить меня?.. Типа я такого не делал — тебе просто показалось. Ведь это небольшой скандал или грандиозный — ещё как посмотреть, — а в свете его последнего разговора с бывшей женой… Всё могло стать искрой, способной разжечь очередное пламя войны между ними в суде. Нет, нет, нет… Тогда зачем ему было позволять мне присутствовать при такой интимной беседе, имея возможность выставить за дверь в ту же секунду, когда в кабинет зашла Дебора?       — Ты опять так шумно думаешь, Джонас, — насмешливо протянул Адам и вздохнул. — Лучше спроси.       Спросить?..       — Тогда, что это было? — тряхнул я головой в попытке собраться с мыслями. — Он сказал, что не видит ничего противозаконного в своих чувствах, ты же сказал, что он хочет тебя извести своими провокациями. Провокациями, которые, по его мнению, могут тебя взбесить. И о чём его отец должен или не должен знать?.. И это наказание — поставить его в угол, ещё и отшлёпать… — закончил я бубнить, закусив губу и уставившись себе под ноги.       Но затем вскинул глаза, пристально следя за каждым его жестом.       Маре смотрел немигающим взглядом, а на лице появлялись разные выражения: сначала изумление, потом дикое веселье — словно я рассказал ему нечто ужасно смешное.       — В твоей интерпретации это звучит так пошло, знаешь ли, что не может не удивлять сама концепция.       Адам смахнул с глаз прядь волос, а следом вновь коротко рассмеялся, словно до сих пор не мог поверить в реальность происходящего. Вот только мне было не до смеха.       — Про меня, стало быть, он рассказал. А не рассказывал ли, каким именно образом каждое лето развлекался здесь? — удостоил он меня вопросительным взглядом.       Я качнул головой.       — Проводить здесь июль–август — это своего рода обычай трёх семей. Ты сказал, что у меня интересная семья… — Адам криво усмехнулся. — Наши с Габриэлем отцы дружили, и мы продолжили эту традицию. Но, в отличие от тех, наши с ним отношения перетекли из открытой вражды в искреннюю дружбу. Когда ему было десять, а мне пять, сам понимаешь, нянчиться с младенцем — то ещё удовольствие. Ему хотелось гулять, а мне — читать детские книжки, которые отец мне запрещал. Так началась наша вражда — детская и пустяковая, разумеется.       Я еле слышно выдохнул, не представляя Маре ребёнком, а ещё меньше — малышом.       Молчать было сложно.       — Как вы с ним связаны?       Вопрос, может, нелогичный — ведь я уже знал, — но он понял, о чём я спрашиваю.       — Люблю предисловия, Джонас: они исключают возможность вольной трактовки.       Это был намёк, заставивший меня ощутить укол вины.       — Когда в компании отца появился давний приятель, — продолжил Маре, — вернувшийся в страну вместе с двумя дочерьми, наше с Габриэлем противостояние перешло на новый уровень: Люциусу понравилась София Шабер. И мне она тоже понравилась, но не в этом плане. Она просто казалась мне любопытной особой: у неё всегда было много историй, а я был очень любознательным. — Адам перевёл на меня взгляд и, видимо, заметив отголоски неудовлетворения, продолжил: — Будучи ровесницей Габриэля, на меня она смотрела, как на миленького щеночка, ходящего за ней попятам. В то время Пастер наивно воспринимал это проявлением её симпатии и, конечно же, злился на меня ещё больше. Само собой, разница в возрасте сказывалась и после: мне едва исполнилось одиннадцать, ему уже стукнуло шестнадцать, и тем не менее он всё равно ревновал её ко мне. А спустя два года я стал тем, кто помог им сбежать, чтобы втайне жениться, и прикрыл их перед его отцом. Парочка больше года отсутствовала, а когда вернулась, то София уже была беременна Алексисом, — хмыкнул Маре, пожав плечами. — Николя Шабер смирился с таким положением дел, возможно, не решившись разрушить дружбу с отцом Габриэля. Потом сюда переехала и третья, самая младшая из сестёр — Дебора. После рождения Алексиса они стали проводить у нас лето: молодое семейство Пастеров и Деб. Ей, скажем, было сложно на новом месте в успевшей стать чужой стране. Со временем это превратилось в своеобразный ритуал, вот только Алексис вырос и его перестали привлекать простые удовольствия небольшого города. Для таких, как он, да и для таких, как ты, здесь не особо много развлечений. Поэтому он придумал для себя новое, — Маре невесело усмехнулся, прислонившись плечом к столбу. — Этот год — исключение, но обычно группы стажёров состояли человек из десяти-пятнадцати. Из приезжих на стажировку студентов он намечал себе цель — иногда одну, иногда несколько, иногда всю группу брал под прицел — и, можно сказать, «зависал» с ними, пользуясь своим положением. Алексис считал, что группы студентов — подаренный ему для развлечения набор солдатиков, с которыми можно играть и распоряжаться по своему усмотрению.       — Что-то типа: если вы не явитесь с утра, вам ничего не будет, потому что «я — племянник начальника?» — задумчиво пробормотал я, буквально слыша голос Алексиса, звенящий в ушах.       Адам кивнул без тени улыбки.       — Они не просто не являлись, а были вообще не в себе: тусовки, алкоголь, травка… Чаще всего всё заканчивалось скандалом, разбирательствами с полицией, нарушением условий контракта… Там было много чего ещё, Джонас. Если хочешь знать, спроси его сам.       — Тебе не кажется, что он делал это ради привлечения твоего внимания? — откинул я голову, всматриваясь в небо.       — Если ты намекаешь на его детскую влюблённость, — едва не закатил глаза Маре, — то ему было шестнадцать тогда. Он признался мне, я отшил его. Он обиделся и два года со мной не общался, потому что ему ни в чём не смели отказывать. Даже Габриэль лишь разводил руками и соглашался с любым капризом. И про угол ты был прав: единственным, кто с детства наказывал этого зарвавшегося мальца, был я. Возможно, он делал мне назло из-за уязвлённого самолюбия, но никак не из-за отвергнутых чувств.       Повисла тишина, а я не мог спросить:       — Ты не хотел обижать Пастеров, запрещая ему здесь появляться?       Это был самый логичный выход из положения.       Адам тихо рассмеялся.       — Запрети ему что-нибудь, и Алексис сделает наперекор с удвоенным рвением, Джонас.       С этим утверждением сложно было поспорить.       — Он бы просто снял коттедж по соседству, узнал, где расселилась очередная группа стажёров — и понеслось. В любом случае портил он жизнь исключительно студентам, которые, вопреки предупреждениям, продолжали вестись на него, Нико, да своим родителям. Мне же приходилось лишь разгребать последствия, а это, разумеется, расточительство времени и ресурсов. Его отец решил отправить Алексиса учиться в Лондон, но летом тот отыгрался и за это решение. Зато вместе с тем и доигрался: два года назад я запретил ему появляться здесь.       — И почему же он вдруг прислушался?..       Адам прищурился, и я тотчас ответил его же фразой:       — «Свои методы»? Полагаю, спрашивать, что это за секретные методы, — бессмысленно.       — Тогда они перестанут быть секретными, Джонас. Но можешь опять же обратиться к источнику: возможно, Алексис поведает тебе о своих насыщенных буднях, — произнёс он с той же толикой скепсиса, давая понять, что такое вряд ли случится.       Что ж, тайны Алексиса меня теперь волновали меньше всего, и я даже мог предположить, чем именно мог оказаться рычаг давления в руках у Маре… Но сейчас не решался строить предположения без наличия достоверных фактов, поэтому оставил эту мысль образно плавать где-то на задворках сознания.       — Вот видишь, Джонас, ты спросил — я ответил. И даже больше того, что тебе полагается знать.       Это он намекал на краткую историю появления Алексиса? Или же Деборы?       Что ж, разве это не равноценный обмен: я тогда рассказал про деда, теперь он поведал что-то о себе.       — Но тогда почему Алексис снова здесь? — совсем обнаглел я.       — Габриэль сказал, что он вроде как успокоился. Изменился или ума поднабрался — без понятия, — Адам усмехнулся. — Впервые сам напросился сюда и даже согласился примерно себя вести. Но стоило переступить порог, как он вновь принялся за старое: к стажёру прицепился, — Адам перевёл на меня взгляд, а я сглотнул, когда он сдвинулся, подойдя впритык. — А потом заявил мне, что это не то, о чём я подумал; что, видите ли, он влюбился с первого взгляда.       — «Не вижу ничего противозаконного в своих чувствах», — взволнованно процитировал я.       Дыхание спёрло, щёки горели так, что, наверное, я был пунцовый как мак, а Адам молча сверлил меня потемневшим взглядом, словно эти слова испортили его иронично-назидательное настроение, воцарившееся во время разговора.       — Ты спрашивал про его отца…       — Заложил ли он меня, рассказав Габриэлю о нашей запретной связи — ты об этом думал? — поинтересовался Маре в ответ, и еле заметная улыбка расцвела на губах, как будто он вспомнил что-то забавное. — Нет, Джонас. Я спрашивал, знает ли отец про его очередную заинтересованность в новеньком стажёре.       — Мы расстались год назад, — вздохнул я, разглядывая его, словно в поисках ответа. — Я не понимаю, зачем он это делает… Не понимаю, какие ещё чувства у него могут быть?..       — Возможно, сказочник, тебе стоит поговорить об этом с ним, а не со мной. Только слепой не заметит, что он к тебе клинья подбивает с самого приезда, — в его тоне сквозила ирония, но выражение лица оставалось предельно серьёзным. — Но ты, видимо, не заметил этого, так как был очень погружён в свои, хм… измышления? — Адам слегка отклонил голову.       Я нервно взъерошил волосы, невидящим взглядом уставившись на еле заметную родинку у него под подбородком, которую раньше не замечал.       — Почему тогда в машине ты не сказал мне ничего, когда я извинялся за эпизод в бассейне? Я ведь думал, что он тебя таким образом провоцирует.       — А что я должен был сказать? Ты половину речи невнятно пробубнил себе под нос, а потом сам заявил, что Алексису нужен драйв, но ты не пойдёшь у него на поводу. Откуда мне было знать, что у тебя в голове зарождается собственный мир? Я пытался тебя расспросить вчера, но ты, скажем, огорошил меня. Всё вышло как-то странно.       Сердце гулко билось в груди. Я ощущал себя невообразимо смущённым, но и таким же невероятно счастливым. А ещё жутко злым на себя самого. Мне хотелось смеяться и биться башкой о столб, прыгать от радости и валяться на земле от смущения. Доказательство, что я и правда неуравновешенный, да к тому же ещё и круглый идиот.       Адам приблизился, как-то жадно разглядывая моё лицо.       — Поразительная фантазия, хочу заметить, — после затянувшейся паузы произнёс он с улыбкой, — достойная влюблённого малолетки.       — Я и есть влюблённый мало… многолетка, — выдохнул я, когда наши губы оказались всего в паре сантиметров друг от друга. — Совершеннолетка… летний. Взрослый, чёрт!       — Взрослый чёрт? А не похож. Ни на чёрта, ни на взрослого.       Я едва не фыркнул, но вовремя сдержался. Однако невыраженная улыбка дрогнула где-то груди, расцветая в самом сердце.       — А тебе-то собственные года позволяют вести себя так по-детски, Адам? — прошептал я, выплескивая кипящую внутри злобу просто ради приличного и здорового недовольства всем и всеми.       — Может быть, у меня возрастная регрессия? — одобрительно предположил он, продолжая улыбаться. — Пожил рядом с молодёжью — вот он и результат.       — Какой же результат? Позволять себя целовать, а затем делать вид, что это ничего не значит… Зачем?       — Отказать и потом ловить тебя на улицах города, рыдающего и сопливого? — усмехнулся Адам, облизав губы.       Я немного подвис, проследив взглядом за проскользнувшим между губ языком, а затем вздрогнул; волна истомы поднялась внутри.       — Хочешь сказать, что ты позволяешь мне такие вольности, чтоб я не истерил? Считаешь меня настолько незрелым и эмоционально нестабильным?       Он вскинул брови, словно это не вызывало у него ни тени сомнения:       — Ты сбежал с экзамена из-за одних лишь подозрений.       — Но я вернулся.       — Это не имеет значения.       — Имеет, — упрямо повторил я, ловя его горячее порывистое дыхание.       — И ты попытался вновь сфилонить, — парировал он, хищно блеснув зубами. — Забываешь постоянно, что ты здесь не на курорте, а на стажировке. На работе — другими словами.       — Я не буду этим заниматься в будущем. Собираюсь последовать твоему совету, Адам, — в голосе прорезалась томная хрипотца.       Адам буквально задел мои губы своими, когда так же сипло протянул:       — Не люблю несерьёзного отношения в делах.       — Я всегда серьёзен в своих словах, — сдавленно выдохнул я.       Казалось, ещё чуть-чуть — и сорвусь, вновь поцеловав его первым.       — И что прикажешь мне с тобой делать, Джонас?       — Трахни меня… — слова сорвались с языка прежде, чем я успел опомниться.       Наверное, то самое «сначала говоришь, а потом думаешь» и правда про меня. И главное — я понимал, что вполне готов позволить ему, даже если это для меня будет впервые.       — Сеньор Маре? — голос Ирен подействовал ушатом ледяной воды.       Адам вскинул голову, а я чуть не оступился, успев ухватиться за лозу. Пальцы сжались вокруг гибкой ветви, и я обернулся на неё.       Ну почему? Почему именно сейчас?!       — Мы закончили? — неуверенно поинтересовалась она, по всей видимости правда не понимая в тот миг, что нарушает такой дивный момент, но сейчас явно начиная о чём-то подозревать.       — Да, сеньорита Корто. На сегодня хватит, — ответил Адам.       Я вскинул взгляд к небу, только сейчас замечая, что уже за полдень.       — Вечером я хочу показать вам, как брать пробу и мерить содержание сахара, — пояснил он, — чтобы понять, закончился ли процесс созревания. Так что соберите по несколько гроздей с разных частей виноградника…       Собираясь пойти за ведром и отойти немного от закипающего в крови возбуждения, я резко отпустил лозу, и та с гулким и пронзительным свистом вернулась в исходное положение, хлестнув Маре по лицу.       — Ой! — выдохнула Ирен, болезненно сморщившись — словно это ей прилетело.       Я же и вовсе окаменел, но, в отличие от неё, пытаясь не рассмеяться. Точнее, не заржать в голос, потому что Адам выглядел абсолютно ошеломлённым. И это выражение лица было столь неподдельным, несвойственным ему, а оттого новым и сочным для меня, что я не смог сдержать улыбки, когда торжественно изрёк:       — Я случайно. Прошу прощения… с-сеньор Маре.