Vitis memoriae

      — А презентация оставляет желать лучшего, Йенч, — заметил я как бы между делом, глянув на часы.       — Иди в жопу, Гардор, — хмыкнул Якоб. — Разве тебе уже не пора?       Дверь распахнулась, и вошёл Винсент, окинув всех тяжёлым взглядом:       — Я думал, у меня работают люди, а оказалось — черепахи. Второй столик уже полчаса ждёт сардины, четвёртый — консоме. Беннетт!       — Уже, — Ханна вытерла край белоснежного блюда, поправила листик базилика и поставила тарелку в окно раздачи.       Мгновение — и её уже не было.       — Я занята подготовкой моцареллы на вечер, — вклинилась Анн-Клер.       — Якоб? — Ханна метнула на него взгляд через плечо, пока тот переворачивал лакедру.       — Пять минут, — коротко отрезал Йенч. — Что ты там возишься, Седрик?       — Две минуты, — парировал тот, насвистывая что-то под нос.       — Целых семь минут было семь минут назад. Что с вами сегодня? — поинтересовался Винсент в попытке проявить терпение. — Что. с. ними? — тут же обратился к Ханне почти что по слогам.       — Механизм засбоил, — бросил Якоб и скосил глаза на меня.       — Гардор? — Винсент перевёл на меня цепкий ястребиный взгляд — Пойдём-ка.       Я вздрогнул, но подчинился без лишних вопросов. Последнее, что услышал, — ворчание Якоба:       — Как за месяц взлететь от стюарта до повара, а, Беннетт?       — Ты бы руками работал с тем же усердием, с каким языком чешешь, — съязвила та.       Я нахмурился, но не стал ни оглядываться, ни тем более возвращать колкость Йенчу. Что тут скажешь?       И правда, моё «повышение» было вовсе не таким стремительным, как он намекал: от стажёра, чья работа — убирать, мыть, чистить, разделывать овощи и фрукты, я поднялся лишь до заготовщика, который подготавливает мясо и рыбу, разбирая на составные, а также маринует и передаёт по цепочке поварам. Роль важная, спору нет. Жаловаться грех: для новичка это был золотой билет. Но Винсент терпеть не мог, когда я говорил про удачу — в переводе случайность. Он настаивал: моё блюдо оценили по достоинству, и фортуна здесь ни при чём. Так что амбиции у меня всё же появились. Якоб это чуял. И похоже, именно это его и злило.       — Завидует он, — шепнула Марго. — Тебя же шеф привёл. Лично. Понимаешь, что это значит?        Я лишь пожал плечами в ответ: понимал, само собой. Вот только сомневался, что всё окажется так просто.       Через год Винсент собирался вернуться в столицу, а один из линейных встал бы на место су-шефа. Но как я мог даже заикаться о таком? Это место по праву заслуживали Якоб, Седрик, Анн-Клер… — у Винсента было с полдюжины достойных кандидатов.       Хотя, да, я упоминал амбиции — они зудели под кожей. Меня тянуло на это место, хоть и понимал, что умение готовить — это ещё не всё. А я и в этом деле едва ли балансировал на первой ступени. Тем более тот же Винсент здесь находился больше в роли менеджера, потому что для шеф-повара, как и для су-шефа, навыки организатора были ничуть не менее важны, чем кулинарные. Это было два в одном, и мне многому предстояло научиться. Поэтому, вопреки сладким мечтам, я надеялся лишь занять освободившееся место линейного повара, когда кто-то из старших поднимется на следующую ступень.       — Так что у нас за проблемы? — голос Винсента выдернул меня из раздумий.       — Свежесть сырья не соответствовала, и мне пришлось начать заново. Я указал это в чек-листе и связался с поставщиком. Он обещал, что этого больше не повторится.        — Ошибки всегда начинаются с малого. Заменить, — отрезал он. — Что с поставкой?       — Отослал обратно. Закупился на рынке.       — Мог бы послать Мартино, — заметил Винсент, заведя руки за спину.       — Это моя ответственность.        — А мне что, заменить и стюарта, раз ты ему не доверяешь?       — Нет, но вторая ошибка за день стала бы фатальной. Хотел перестраховаться, — сказал я, расстёгивая двубортную куртку.       — Вот, — внезапно указал Грандис подбородком на дальний столик у окна. — Сделай что-нибудь с этим. Разорится ведь.       Я проследил за его взглядом. Светлая макушка склонялась над чашкой неизменного кофе.       — Мы даже не знакомы, — пробормотал.       — А неплохо бы, кроме видеозвонков, общаться ещё и с живыми людьми, посещать другие мероприятия, помимо работы, — невинно протянул Грандис, будто ни на что не намекая, а затем многозначительно глянул на меня.       — Винсент? — позвали со стороны.       Прато стояла чуть поодаль, постукивая носком туфли, и явно была чем-то недовольна.       — И пяти минут не дадут отдохнуть, — жалобно вздохнул Винсент, но всё же приветливо помахал ей рукой.       Я едва заметно улыбнулся, проводил его взглядом и направился в раздевалку.       Намёк был услышан и принят к сведению, но мне, по правде говоря, хватало вечерних разговоров с Жаком и Ирен, а также субботних посиделок в компании коллег. Усложнять я ничего не собирался.       Когда мне предложили практику на полгода, я был по-настоящему счастлив — до того момента, пока не узнал, что проходить её придётся в новом ресторане Винсента — Groseille à maquereau. И, конечно же, инаугурация состоялась в Резаре.       Совпадение или издёвка судьбы?       Прошло достаточно времени, но одно лишь название города отзывалось внутри тупой ноющей болью. Мой первый порыв был отказаться, сбежать, но Ирен удержала меня двумя словами: «Хорошенько подумай». И я подумал. Неделю спустя понял, что веду себя по-детски. Сколько людей расстаются каждую секунду? Миллионы. Ведь не я один такой особенный и невезучий… Вряд ли все они переезжают в другой город, а потом обходят то или иное место стороной в предвкушении встречи и в страхе перед воспоминаниями.       Нужно было перерасти это, и я сделал шаг навстречу своим демонам. Сказал «да» и подписал контракт. Винсент остался доволен. Между нами установились странные отношения. На кухне он никогда не повышал голоса, не срывался, не унижал студентов, даже если у тех всё валилось из рук, а соус был похож на радиоактивное топливо. Но рядом со мной он позволял себе с виду невинные комментарии — иногда ироничные, иногда шутливые, и именно в этих прорехах в его отстранённости я нащупал путь внутрь панциря Винсента Грандиса.       И сам не заметил, как это случилось: в один момент мы спокойно беседовали, шинкуя овощи; в другой — шутили; в третий — я уже писал ему сообщения; в четвёртый — называл его наставником; в пятый — он не возражал; в шестой — вручал мне билет на мастер-класс известного кондитера, решив, что это пойдёт на пользу; в седьмой — мы вместе обедали, обсуждая новое меню Bel Mondo… Этих моментов было множество, и я, признаться, не искал тайного смысла в обретённой дружбе с этим неординарным человеком: иногда люди сходятся характерами. Меня больше удивило то, что моё отношение к Грандису имело общие корни с чувствами к крёстному: доверие и комфорт. Мне даже казалось, что эти двое поладили бы, познакомь я их.       Со стороны же всё выглядело иначе: внезапная дружба с Грандисом казалась странной, и Ирен не упускала случая мне это напомнить.       — Собираешься наступить на те же грабли? — спросила она как-то.       Сначала я даже не понял, о чём речь, пока Жак со вздохом не пояснил:       — Она уверена, что ты переключил внимание на сеньора Грандиса, пытаясь выбить клин клином.       Я опешил. Ирен, словно оправдываясь, добавила:       — Просто всё это выглядит странно, разве не видишь? Вы знакомы всего пару месяцев, а ты говоришь о нём так, будто он тебе родственник или…       — Или кто? Любовник? — усмехнулся я.       Подобные инсинуации откликнулись горечью: мне понадобилось меньше недели, чтобы влюбиться без оглядки, так почему бы не завести дружбу с кем-то за пару месяцев?       — Не бери в голову, — насмешливо шепнул Жак, повиснув у меня на плече. — Она просто ревнует. У тебя появился новый друг, и ты отменил наши посиделки…       — Потому что ухватился за шанс, что мне предоставил Винсент, — возразил я.       — Мне можешь не объяснять, — Жак кивнул. — Всё понимаю. А вот она увидела в этом желание отдалиться. Пройдёт, — добавил он и тяжело вздохнул, заметив, как Ирен одарила нас мрачным взглядом.       И действительно, со временем она смирилась. Поняла, что отношения между мной и Винсентом — да, странные, учитывая, кто он и кто я на кулинарном Олимпе, — но далеки от её подозрений. Другие студенты тоже смотрели косо. Им казалось, будто меня поощряют больше остальных. Грандис, к облегчению, внимания на это не обращал.       — Если я кого-то из вас выделяю, то имею на это полное право. Ещё будут вопросы? — громко заявил он однажды, останавливая все процессы на кухне.       Так что, когда я «выиграл» стажировку — тот самый золотой билет, — был спокоен: блюда оценивали посторонние профессионалы. И именно поэтому у меня не было права всё списывать на удачу, хотя так и тянуло. За это меня неустанно бранил Винсент.       Он, конечно, был озадачен, когда я взял паузу на неделю, решив повременить с решением. Но в душу не полез. Я же не решился рассказать ему, почему сомневался. А причина сомнений имелась весомая: я до сих пор удивлялся, как хватило сил вытерпеть тот август.       В ту памятную ночь я нашёл Жака с Ирен и попросил их отправиться со мной домой и помочь собрать вещи. Оба лишь кивнули, ничего не спрашивая по пути, и я был благодарен за проявленную тактичность: не собирался размазывать слюни и сопли по лицу, жалуясь им на несправедливость судьбы — мне вообще не хотелось говорить. Не нашлось слов. Им же этого хватило, чтобы понять моё настроение и не наседать лишний раз. Жак просто положил ладонь мне на плечо — будто боялся, что я либо сорвусь с места, либо врежусь в первый попавшийся столб. Когда мы оказались дома, и я увидел, что они тоже стали доставать чемоданы, остановил их:       — Не стоит. Останьтесь здесь.       — А куда собрался ты? — встревожилась Ирен.       Я и сам не знал, пока не набрал номер Адель:       — Ты дома?       — Что случилось?.. — отозвалась она вопросом на вопрос.       У неё был этот встроенный радар, улавливающий беду. Молчание оказалось для неё достаточным ответом: она сразу продиктовала адрес.       — Комнату сдашь? — спросил я с порога, даже не представляя, есть ли у неё место.       — Разве что диван, — усмехнулась она, пропуская внутрь.       Пошутила. На деле нашлась небольшая комната под крышей. Старинные балки, скос потолка — почти мансарда. Помню, как сидел в прострации прямо на чемодане, пока не зашла Адель, оставив стопку чистого постельного белья на небольшом письменном столе, и не заявила:       — Я бы предложила тебе чаю с печеньем, но у меня есть и коньяк. Хочешь?       Что ж, свой день рождения я закончил в чужом доме, просматривая какую-то сопливую мелодраму с едва знакомой мне девушкой, закусывая коньяк печеньем или запивая печенье коньяком, пока в голове не осталось ни одной дельной мысли. А на следующее далеко не радужное утро телефон разбудил меня вереницей пропущенных: Жак, Ирен, Алексис… Но не Адам.       Ну надо же.       «Так тому и быть», — подумал я в тот момент; подумал, что раз я собирался поселиться здесь, то наши встречи должны были свестись к минимуму. Но судьба, конечно, усмехнулась: Адам заменил Нико на месяц и маячил повсюду. Смотрел, цеплялся, словно намеренно. Хоть я уходил на другой ряд, на противоположный конец виноградника — хоть на другой, блядь, виноградник — он всё равно оказывался рядом. Он начал писать. А я — выключать телефон, прятать подальше, лишь бы не дать слабину. Но пальцы сами тянулись. Пока однажды я не доигрался и не уронил мобильный в раковину. Рис в тарелке не спас.       Вроде бы я понимал, что не виню его — просто не могу, — потому что он мне ничего не обещал, потому что сам полез на рожон, потому что сам заткнул его в постели, подумав, что, что бы он ни хотел мне сказать, я не хочу этого слышать… Я ведь сделал выбор, так почему в тот момент мой мозг воспринял увиденное как предательство?.. Почему я не смог сделать вид, что ничего не видел? Почему не остался в том доме? Почему решил следовать поговорке «с глаз долой — из сердца вон», хотя прекрасно знал, что это так не работает?       Я помнил, словно это было вчера, как он забрался в трактор и заблокировал дверь в попытке поговорить со мной. Я же подумал, что не выдержу, что та тонкая корка брони, едва застывшая вокруг меня, треснет от первого же его слова. Слишком рано и слишком тяжело — мне было чертовски страшно в тот момент. Наверное, это и был поступок труса — когда не хочешь знать ничего, опасаясь, что истина ранит сильнее, чем блаженное неведение, но решение пришло внезапно: лучшая защита — атака. Я снова выстроил заслон, заткнув его чередой откровений. А теперь… теперь я не знал, ошибкой были наши отношения или то, что отгородился и не позволил ему договорить.       Может, я просто не мог отделить себя от своих эмоций. Август помнится мне бредом: лихорадкой. Я просыпался и снова грезил, утопая в обрывках реальности, которые утром рассыпались прахом. Так было и с ошмётками меня, что заново сшивались, пока я старался — очень старался — держаться в стороне. Я работал дольше всех, задерживался на два-три часа, лишь бы вымотать себя и свалиться в постель, хватаясь за сон как за соломинку.       И даже это Адам попытался отнять. Помню, как нас внезапно собрали к ночи, чтобы проверить систему полива, так как после механического сбора и множества работ на тракторе за зиму могли образоваться пробоины. Адам сразу отправил Жака с Ирен восвояси, и я вновь ощутил себя потерянным, понимая, что не знаю, как мне теперь избежать надвигающийся тучей разговор.        — Посмотри на меня, — почти что приказал Адам. И я посмотрел, чтобы следом услышать: — И долго ещё будет длиться эта холодная война?       — Вы ради этого вытащили меня посреди ночи?       — Прекрати мне выкать, — вздохнул Маре и шагнул ближе.       Первым порывом стало бежать куда глаза глядят, но я замер как кролик перед удавом.        — Я ведь не многого прошу, Джонас. Просто поговорим, пока заняты делом, — в его голосе звучала усталость, почти отчаяние.       На миг во мне дрогнуло сомнение. И тут же рассеялось, стоило услышать следующую фразу:        — То, что ты видел, — я знаю, как это всё выглядит…       Дальше я уже не слушал. Ускорил шаг, свернул и вскоре оказался на соседнем ряду.       Знал он, как это выглядит… Знал, блядь! Знал! «Да ни хрена ты не знаешь», — хотелось орать в ответ.       Душной летней ночью злость дрожью пробрала до костей, и я стиснул зубы, понимая, ради чего всё это затевалось.        — Сеньор Маре, займитесь этим сами. Можно было и днём всё проверить. Особый ночной тариф вам без надобности, насколько понимаю, — едва ли не вежливо заявил я и всучил ему флажки.       Никогда прежде я так не радовался наличию мотоцикла, как в ту ночь. И твёрдо решил: нужно приобрести собственный, несмотря на яростные крики Николаса о том, что это «опасно».       Что до Адама… Я не хотел слушать очередные объяснения в духе: «Это не то, чем могло показаться. Ты всё не так понял. Мы с ней просто друзья. Свадьба? Ну и что свадьба? Когда это брак был преградой?» И каждый раз, мысленно прокручивая эти слова, я убеждался: я был прав. Произошедшее было ошибкой.       Моей ошибкой.       Я пытался мысленно заключить с самим собой перемирие: мы просто воспользовались друг другом и разошлись, потому что интересы не совпали. Звучало слишком сухо, если вспомнить, чего мне только стоило уговорить себя воспринимать всё именно так, выпихнув на задворки сознания всё остальное: его прикосновения, слова, то чувство, что внутри меня он запустил какой-то разрушительный механизм. И даже ревность — ту, что бурей поднялась в душе, когда Жак однажды шепнул:       — Видел ту блондинку. Они вроде съезжаются.       Ирен шикнула на него, но было поздно. Фраза прожгла меня, словно раскалённым железом. Насквозь. Тем не менее, как бы я себя ни убеждал, воздвигнув алтарь терпению и выдержке, в самый последний вечер во мне мелькнула надежда.       Вечеринку по случаю окончания стажировки сдвинули на день. Мы собрались у Адель, чья квартира стала для меня уютным убежищем. Сама она подменяла друга на ночной смене и, пожелав нам повеселиться, ушла. И вот тогда я увидел Адама.       Он привалился к стене и глядел на меня мутным, немигающим взглядом.       Понимание, что, возможно, это последняя наша встреча, всколыхнуло всё внутри. Смесь злости, тоски и жгучего желания ударила в голову. Вдруг показалось, что я готов забыть, готов простить — как бы банально это ни звучало.       — Я скучаю по тебе, — хрипло выдавил он.       Внутренности скрутило, сердце ёкнуло, замедлило ритм и будто вовсе остановилось. Если бы у меня была возможность записать ту фразу, я бы сделал это без колебаний. Хорошо, что такой возможности не оказалось: через секунду я понял, что Адам пьян. Его опьянение меня, напротив, мгновенно отрезвило. Надежда, вспыхнувшая на миг, тут же погасла, оставив только мерзкий осадок.       Говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, но истинное значение для меня было лишь в стимулах, а главным здесь являлся страх. Если ему пришлось надраться, чтобы сказать эти три слова, значит, я бы этого никогда не услышал, будь он трезвым. Прискорбно, но факт.       Мысленно я простился с ним, вызывая такси. Простился и чуть позже — когда глушил всё подряд, лишь бы рука не потянулась к телефону, лишь бы не повторить его сценарий: надраться, взять такси, приехать к нему, обнимать, целовать и вываливать всё то глупое, что скопилось за целый месяц молчания. Ведь он мне не откажет — в этом я был уверен на все сто процентов.       Алексис вовремя вырвал у меня бутылку и затащил наверх.       — Ненавижу, что тебе из-за этого мудака так хреново, — пробормотал он, валясь рядом. Потом повернулся и неуверенно спросил: — Наши отношения… так же болели, Гардор?       — Не-а, — повернулся я набок, и даже если бы во мне не было ни грамма алкоголя, ответ остался бы прежним.       — Ну ты и козлина, — беззлобно хмыкнул Пастер, толкнув меня в плечо. — Мог бы соврать ради приличия.       — А зачем? — поинтересовался я, ощущая, как язык заплетается, да и мысли путаются.       Не видел смысла врать. Да и какой прок в сравнении боли? Больше, меньше, сильнее, слабее — всё это казалось нелепым.       Да, с Алексисом тоже бывало хуёво. Я даже сорвался тогда, завалив триместр. Но не было ощущения конца света. Эмоционального апокалипсиса. Внутри не полыхало адским пламенем и меня не скручивало в баранку, стоило только вспомнить о нём. С ним я просто не хотел встречаться — потому что он стал синонимом проблем. Но я не боялся его увидеть. В универе это было неприятно, но терпимо.       С Адамом же каждое утро августа превращалось в пытку. Подъезжая к винограднику, я чувствовал себя так, будто иду на эшафот и ведь день медленно помираю.       С Алексисом всё было иначе: сильно, но иначе. И главное — я понял, что отношения не должны «болеть». Этому меня как раз и научил Пастер. Но с Адамом было другое: ведь между нами не было никаких отношений, и болело то, что могло бы быть, но так и не случилось.       Мне почему-то вспомнился один из любимых фильмов Кароль. Каждый год на Рождество она заставляла смотреть «Звёздную пыль». Наверное, именно тогда я ощутил себя Тристаном, у которого вместо частички звезды осталась лишь горсть звёздной пыли. Только бежать мне было некуда, исправлять — тоже нечего. И на следующий вечер, когда он с Нико привёз к автобусной остановке Жака и Ирен, я остро это ощутил.       Руки дрожали. Я жалел, что убрал чемодан, и вцепился в лямки рюкзака, натягивая их едва ли не до треска ниток. Голос, к счастью, звучал ровно, когда в третий раз попрощался — теперь вслух. Адама передёрнуло. Я не стал ждать взаимной любезности: каждая секунда, что находился там, была на счету; каждая секунда натягивала струну внутри, готовую вот-вот лопнуть, чему я не мог позволить случиться. И всё же, заняв своё место в ряду, я не отрывал взгляда: смотрел, как он едва сдерживает нетерпение убраться прочь; как хлопает дверью машины; как давит на газ так, будто выполнил дневную квоту благотворительности и теперь спешит… Куда-то. Точнее — к кому-то. Представить к кому не составляло труда.       Дорога домой стала тропой Гензеля. Только вместо хлебных крошек я оставлял на ней частички воспоминаний, частички себя и этого лета. Прощался не только с Адамом, но и с собой — с той версией, что прожила всего несколько месяцев.       Конечно, это было самонадеянно. Мы все мечтаем сгореть и возродиться из пепла разрушенных надежд, но, увы, это невозможно сделать по щелчку пальцев. Возвращение домой помогло… и одновременно сделало только хуже.       Я стал безумно по нему скучать.       Проклинал каждый день, проведённый под его началом, и до скрежета зубов мне стало этого не хватать. И я воспитал в себе старо-новый вид мазохизма: заходил на его профиль, рассматривал редкие новые фото, читал комментарии и подпитывал сгусток из боли, волнения и страха. И с каждым разом он становился всё кровожаднее, стоило мне вспомнить о нём и его предстоящей свадьбе. Лишь на кухне я обретал своего рода покой и в мыслях не оставалось места не для чего иного: было лишь рабочее место, ингредиенты, инструменты и конечная цель. Я начал готовить по двенадцать часов в сутки: после курсов приходил домой и снова брался за кастрюли, пробовал, экспериментировал с новыми сочетаниями и оттачивал классику.       Дед, естественно, недоумевал. Он смотрел на весь этот парад блюд — от простых закусок до сложнейших десертов — и не понимал, что это для меня было не хобби, а способ выжить.       — У нас шведский стол, что ли? — спрашивал Николас.       Иногда бурчал про «синдром взбесившейся домохозяйки», чаще — уплетал с аппетитом, а потом жаловался на четыре лишних килограмма, которые утром показали весы. С меня же, наоборот, вес словно соскоблили: я много пробовал, но редко ел по-настоящему. Времени не было, как бы странно это ни звучало для человека, который весь день работает с едой, и желания тоже.       Сколько бы я ни готовил — принимая душ, ворочаясь в кровати или по дороге на курсы — я занимался одним и тем же: самоистязанием. Возвращался и мыслями, и глазами к Маре. Для меня это было ново. С Пастером всё было иначе: мы расстались — я сразу удалился из соцсетей, перестал заходить на его страницу. Не видел смысла. А теперь смысл был предельно ясен: собственноручно хлестать себя по едва подсохшим ранам.        Чистейший мазохизм.       Стянув поварскую шапочку, я вздохнул, прислонился лбом к кафельной стене и усмехнулся.       Воспоминания не поддавались контролю: могли выбить из колеи в любой момент. Песня, запах, случайная деталь… Я замирал как истукан. Иногда доходило до смешного. Сегодня утром, например, меня парализовал вид винограда на рынке. В супермаркетах зимой он продавался в пластиковых коробках, а тут — россыпью, в бумажных пакетах. Я застыл перед прилавком, разглядывая тяжёлые грозди и мгновенно переносясь в знойное лето. И не только в лето. По позвоночнику пробежали мурашки. Продавец заметил, я съёжился под его взглядом, извинился и поспешно отошёл.       Прошло больше полугода. Уже седьмой месяц. Для кого-то это целая вечность. Для кого-то — слишком мало, чтобы внутри срослось. Чтобы зажило. С одной стороны, мне действительно стало легче, с другой — я понимал: уменьшение симптомов не значит, что болезнь исчезла.       Хлопнув шкафчиком, я переобулся, подхватил куртку и направился к выходу.       Определённой миссии по спасению не было, но я всё же решил выйти через главный вход, а заодно перекинуться парочкой фраз с Марго, которая, к слову, уже поджидала с ухмылкой на лице:       — Хочешь, помогу тебе?       — С чем это?       — Он такой милашка, — кивнула она в сторону светлой макушки.       Клиент — с прозвищем «библиотекарь» — тут же поднял взгляд, словно уловив, что говорят о нём, и лучезарно улыбнулся. Я хмыкнул, застёгивая молнию кожаной куртки.       — Если такая жалостливая, сделай ему скидку, — предложил я со скепсисом, направляясь к двери.       — Не имею права, — отмахнулась Марго. — А чего это Якоб злой сегодня?       — Звёзды не сошлись, — пожал плечами я и вышел, вдыхая свежий воздух.       Мне и правда хватало посиделок с ребятами и ожидания возвращения Адель в апреле. Настырность, продемонстрированная этим парнем, явно была намёком на далеко не дружескую заинтересованность, чего мне хватило с лихвой: до сих пор не могу оклематься. Хожу и оглядываюсь в ожидании непонятно чего. Пусть то, что ресторан располагался в той части города, где я раньше почти не бывал, временами дарило ощущение, что я находился вовсе не в Резаре.       Свернув на соседнюю улицу, я застыл и раздражённо вздохнул.       «Сделай что-нибудь с этим. Разорится ведь…»       Что правда, то правда: чашка кофе у нас стоила как полноценное меню в другом месте.       Выругав себя за мягкосердечность, я развернулся и пошёл обратно, толком не понимая, какого чёрта вообще собираюсь делать. Разубедить его ходить к нам? Послать?       Речь я так и не отрепетировал, а «библиотекарь» тем временем уже вышел и стоял у дверей — похоже, собирался уходить.       Я сделал вид, что понятия не имею, зачем он посещает ресторан с такой регулярностью — пять дней в неделю, что совпадало с графиком моей работы:       — Я тут заметил, что ты стал завсегдатаем, — улыбнулся я, стараясь звучать вежливо. — Может, тебе представить кого-нибудь? Боюсь, Марго или Жюстин не оценят дыр в твоих карманах.       Грубо? Возможно. Но если парень однажды умрёт с голоду, потратив все деньги на наш кофе, это окажется на моей совести.       — Я работаю неподалёку, — он махнул рукой в сторону. — Чуть ниже по улице. И мне нравится в вашем заведении. Здесь спокойно, — с лёгкой улыбкой добавил он, и я не заметил ни тени лжи в его словах.       Спокойно?       Я скривился, вскинув брови.       Может, в зале и правда спокойно, в отличие от того, что творится на кухне. А вдруг это простое совпадение, и я снова придумал себе теленовеллу, подкармливая эго?       Если бы не Марго, я бы его и не заметил: в зал почти не выхожу. Но сначала она, потом сам Винсент ткнул меня носом:       — Любитель американо шастается сюда из-за тебя, Гардор.       Тогда я не понял, при чём тут я. Я же повар, меня видно разве что мельком в кухонное окошко. Но оказалось, что с его места просматривается именно оно. Это же каким зрением надо обладать?..       — Марк Фабьен Лазар, — неожиданно протянул он руку, тут же неловко кашлянув и опустив ладонь. — Меня так зовут.       — Джонас Арло Гардор, —— ответил я в тон. — Ладно. Раз уж тебе уютнее здесь, чем где бы то ни было, и помощь не нужна — бывай.       Я уже собрался уходить, как он окликнул:       — Вообще-то, не отказался бы от помощи. Вы… ты любишь читать? — спросил библиотекарь.       Прозвище «библиотекарь» — придумка Жюстин из-за стопок книг на его столике — в тот миг показалось почти пророческим.       Обернувшись, я кивнул.       Хотя в последнее время я в основном читал кулинарные книги, биографии знаменитых шеф-поваров и много весьма специфической литературы, но всё равно в свободные от кухни моменты посвящал этому около семидесяти процентов времени.       Марк довольно сощурился, переступая с ноги на ногу:       — Тогда, может, зайдёшь в книжный как-нибудь? — он вновь жестом указал куда-то вниз. — Я там… гм, и работаю.       — Зачем? — спросил я.       Глупый вопрос — но мы оба понимали, что именно я имею в виду.       — Поможешь мне выбрать что-нибудь в подарок.       — Марго или Жюстин?       — Марго, — подтвердил тот, неотрывно смотря мне в глаза.       — Мне, стало быть, — заключил я, прислонившись плечом к столбу. — Вместо хождения вокруг да около и шуршащей подарочной бумаги мы могли бы пожать друг другу руку, — протянув ладонь, я выжидающе на него уставился.       Марк сделал шаг навстречу, сжал мою руку в своей и с улыбкой сказал:       — Приятно познакомиться, Джонас.       — Упрямый у тебя взгляд, — заметил я, крепко сжимая его ладонь. — Похоже, мои доводы слишком слабы.       — Буду ждать тебя в книжном. Попробуй переубедить, — шепнул он, отпуская руку, и прошёл мимо.       Я остался стоять, глядя на вывеску «Groseille à maquereau». Крыжовник… Почти что виноград с шипами. Uva-crispa. Фальшивый виноград — виноград, который не переносит ни засуху, ни чрезмерную температуру. Хрупкий.       Я сглотнул, отводя взгляд от вывески.       Не хотелось бы, чтобы этот парень променял кофе на книги и стал слать их прямо в ресторан.       Библиотекарь, версия 2.0.       Потерев лоб, я порылся в карманах в поиске жвачки, вскользь глянув на часы — половина шестого, — и двинулся домой.