Vitis memoriae

      Отперев дверь, я на автомате швырнул ключи в керамическую вазу на тумбе — та угрожающе звякнула. Разулся, мимоходом забросив ботинки на полку, прошёл на кухню и сгрузил на стол пиццу, захваченную в крошечной траттории. Куртка полетела на спинку стула, я сам с долгим нарочито блаженным выдохом — на диван.       Как только я согласился на предложение, столкнулся с первой мини-катастрофой: где, чёрт возьми, снимать жильё в этом уютном туристическом аду? Сама квартира, конечно, нашлась — через два дня и пару пачек кофе. А вот ценник оказался куда более изобретательным. Да, городок модный, да, всякие гиды вечно пускают по нему слюни — хочу там работать, — но это ведь не столица. И даже не столица автономного сообщества. На побережье, где солнце греет ничуть не хуже, а туристов чуть поменьше, за четыреста евро можно было найти уютную двушку с тенью от пальмы у окна. А тут тысяча — и это ещё не в самом центре, а на богом забытой улочке, где ночью слышен даже шёпот соседей за стенкой.       Конечно, с зарплатой стюарта такие цены можно было разве что… осудить. Или позвонить деду. Или… тронуть наследство родителей. Но, разумеется, мне не хотелось ни того, ни другого. Во-первых, потому что Николас не одобрил смену сферы деятельности. Он считал, что я потерял ориентиры и веду себя ветрено. Его недоверие не было враждебным — скорее, испытанием: докажи мне, что можешь встать на ноги сам, тогда и я смолкну. Во-вторых, в школе когда-то шептались, будто я нужен деду исключительно как наследник родительского добра. Мол, у него глаза на недвижимость горят, на облигации облизывается, вот и прячет мальчика как курицу с золотым яйцом. Глупости, конечно. Николас не притронулся ни к центу. И я не собирался, пока не прижмёт по-настоящему. Эти деньги были моими по факту, но не я их заработал — значит, не имел права разбрасываться ими, как будто это сдача из кармана. Единственное, ради чего я вскрыл «копилку» — это чтобы приобрести мотоцикл. Ревущий, потёртый, с сиденьем, изъеденным солнцем, но с зеркалами, в которых отражалась свобода — пусть и с запахом бензина. Как и следовало ожидать, дед взвился: фыркал, ворчал про «металлолом без крыши» и цокал языком так выразительно, будто я притащил домой ручную змею.       В любом случае пронесло.       А денег на жильё за штуку не наскреблось. Адель предлагала помощь — позвала жить к себе: в ту самую мансарду, где по-прежнему пахло засохшими красками и чаем с бергамотом. Но я не хотел туда возвращаться. Не хотел ворошить ту часть прошлого, что намеренно пытался оставить за закрытой дверью; не желал навязываться со своими закидонами: в бессонные ночи я мог встать в три утра, начать готовить с включённой музыкой, грохая сковородками. Николас к такому был привычен — надевал маску на глаза, вставлял беруши и уходил в спячку. А вот Адель… Я боялся, что мы не уживёмся теперь. Да и её апартаменты были в часе езды от ресторана, что несколько осложняло утреннюю рутину.       Но в какой-то момент удача всё же мелькнула на горизонте: я нашёл крохотную, но уютную квартиру по приемлемой цене — всего в получасе ходьбы от работы. Всё казалось почти идеально… пока через два дня не позвонил хозяин и не сообщил, что внучка внезапно решила задержаться в городе, и он, увы, вынужден мне отказать. Голос у него был извиняющийся, почти раскаянный, но мне от этого не стало ни легче, ни веселее: все расчёты рухнули в один миг.       Я днём и ночью листал ленты с объявлениями, как наркоман на дозе надежды: предложения появлялись, исчезали, и с каждым днём я всё больше склонялся к мысли, что ничего страшного не будет, если я всё же возьму немного из банка. Это ведь не прихоть. Жильё — базовая потребность: без крыши над головой ни одна перемена не состоится. Но каждый раз в последний момент я отдёргивал руку, упрямо теша себя мыслью, что подходящий вариант вот-вот найдётся.       Разумеется, Винсент заметил моё несколько нервное состояние.       — Что, квартиру не можешь найти? — загадочно протянул он.       — Как ты узнал? — я моргнул, изумлённый, а потом — вполне логично — захотел приложиться лбом о плиту.       Что может быть очевиднее?       Винсент поморщился, будто городок сам ему наступил на ногу:       — Терпеть не могу это место. Казалось бы, ничего особенного — таких городов у нас пруд пруди, — а всех тянет, будто мёдом намазано. И меня в том числе. С каждым годом Резара всё больше разрастается, и ресторан там — весьма выгодное вложение.       Я лишь повёл плечами.       Меня эта волшебная атмосфера, наоборот, обратила в бегство. И чем сильнее пахло историей, булочками и новой жизнью, тем отчётливее хотелось бежать. Но отрицать, что город странно тянет, я не стал. Магнетизм был — с привкусом вина и обещаний, которые так и не были озвучены.       — Поговори с Люсиль, — вздохнул Винсент. — Утром бурчала, мол, ищет жильца, срочно.       Я пожал плечами, полный скепсиса. Рандомная квартира? Случайные соседи? Сомнительное месторасположение и цены с подвохом? Но фортуна, видимо, решила доиграть партию и вытащила ещё один козырь.        Люсиль — одна из поваров Винсента, задумчиво покручивая локон, бросила взгляд сначала на него, потом на меня — как будто сомневалась.       — У тебя аллергии на пыльцу нет?       Я качнул головой.       Она с облегчением улыбнулась:       — Тогда ты идеально подходишь. Хозяину нужен кто-то, кто будет поливать цветы, пока он уедет. Видимо, деньгами он не особо интересуется — сам увидишь. Сдаёт почти за символическую сумму. На два года. — Она вздохнула глубоко и сердито: — Жаль, что мне самой не вырваться. Сейчас скину тебе номер.       Когда я впервые переступил порог квартиры, а некая Валентина — представившаяся посредницей — вручила мне ключи, я сразу понял, что с оплатой Люсиль не соврала. Это действительно было чисто символически.       — Вас всё устраивает? — спросила она с безупречной профессиональной улыбкой, от которой веяло скорой подписью контракта.       Я едва смог кивнуть в ответ, нервно покручивая в пальцах ключи и украдкой оглядываясь по сторонам.       — Пройдёмте, — предложила Валентина.       Я послушно последовал за ней, пока она размеренно вела меня по квартире.       Жильё оказалось чем-то вроде лофта: высокие потолки светло-серого оттенка, пересечённые деревянными балками; тёмный пол; огромные окна, заливающие гостиную и совмещённую с кухней зону рассеянным светом. Некоторые стены были оставлены необработанными — голый бетон и где-то кирпич. Второй этаж делился на две части: спальню — и, с другой стороны, кабинет, плавно переходящий в гостевую.       — Вы не курите? — неожиданно поинтересовалась Валентина.       Я тотчас покачал головой.       — Прекрасно, — коротко отозвалась она, будто вычеркнула один из пунктов в своём воображаемом списке.       Затем подвела меня к застеклённой нише и открыла тяжёлую арочную дверь:       — Как вы уже осведомлены, главное условие — это уход за растениями.       Я переступил порог и замер. Воздух внутри оказался влажным, пряным, насыщенным запахами земли, листьев, чего-то цветущего и капель дождя.       Небольшая на первый взгляд оранжерея была плотно засажена всевозможной зеленью: от пышных папоротников до декоративных деревьев в кадках. Даже небольшая олива была здесь. И… вишня? Казалось странным, что владелец всей этой зелёной империи доверил ботаническую гордость первому встречному — но меня такие причуды не волновали. Кто я такой, чтобы отказываться от выгодного предложения?       Валентина подошла к витому столику у окна и постучала по брошюре:        — Здесь указано всё необходимое. Но если возникнут вопросы — звоните. Я всегда на связи.       Так я и оказался здесь — в роли квартиранта с функцией садовника. А чуть позже осматриваясь в одиночестве, понял, что для одного это пространство, пожалуй, чересчур велико. Но жаловаться на лишние метры было бы, мягко говоря, глупо.       Усмехнувшись, я поднялся и подошёл к столу, открывая коробку с пиццей. Тесто ещё хранило жар, сыр тянулся нитями и таял на языке, пока я рассеянно перебирал почту: меню из китайской забегаловки, какое-то выставочное приглашение, очередной календарь и гора рекламных буклетов. Ничего нового. Потом душ и уход за растениями — почти ритуал, повторяющийся изо дня в день.       Выбрав рецепт, я заказывал продукты на дом, а пока ждал курьера, на час-полтора исчезал в оранжерее. К восьми обычно заканчивал и раскладывал пакеты, разогревал сковородки, нарезал зелень. А затем, как по традиции, спускался этажом ниже и звонил в тяжёлую дубовую дверь. Сеньора Дежарден встречала меня всегда одинаково — с лучезарной улыбкой и неизменным вопросом:       — Ну, чем порадуешь меня сегодня, Джонас?       Ответы каждый раз были разными: жареный рис по-вьетнамски, гаспачо с моцареллой, говядина Веллингтон, салат с крабом, ягнёнок соте, табуле, мидии в томатном соусе, грудинка с яблочным муссом… Моё меню в её компании расширялось быстрее, чем я успевал замечать. Так вышло, что ужинать мы стали вместе.       Знакомство произошло почти анекдотично: у неё сломалась трость, лифт, как назло, застрял на обслуживании, и я предложил помощь. Она не отказалась и даже пошутила, что джентльмены ещё не вымерли. На следующий день Лидия (так она велела себя называть) угостила меня фирменным рыбным пирогом. А на другой — я угостил её. И понеслась.       Лидия была бывшей оперной певицей. Муж умер семь лет назад, дочь — пять. Но, несмотря на это, она смеялась звонко, даже заразительно, добродушно хлопала меня по ладони и смотрела в будущее так, будто оно обязано быть светлым. Это поражало меня всякий раз: слишком хорошо знал, сколько усилий нужно, чтобы выбраться из-под завала утраты. Она же потеряла всех — и всё равно держалась. Я не мог представить себя на её месте. И даже думать об этом не хотел.       Когда о моей новой знакомой узнал Жак, он с присущим ехидством заметил, что средний возраст моего круга общения скоро перевалит за восемьдесят. Возражать было бессмысленно: готовить только для себя я так и не научился, а Николас твёрдо отказался переезжать.       — Здесь моя жизнь, моя история, моя память, — сказал он, и я прекрасно понимал, что именно Николас имел в виду. Поэтому не стал спорить.       Зато Лидия оказалась собеседницей не из простых. В её устах каждая история превращалась в путешествие: то за театральные кулисы, пахнущие гримом, то в южные города, где она гастролировала, то в семейные хроники, одновременно горькие и светлые. Мы слушали друг друга, как люди, случайно оказавшиеся в одной лодке посреди моря. Может быть, нам обоим было одиноко — ей, хотя она не показывала этого; мне, хотя я не произносил это вслух.       После ужина я поднимался к себе, падал на кровать и читал, пока глаза не начинали слипаться. Если везло — просыпался уже под трель будильника в шесть утра.       Так и жил — по расписанию. Исключением были вторник и пятница, когда мы созванивались с Жаком и Ирен, и суббота, когда с ребятами из ресторана зависали в каком-нибудь баре.       А сейчас я лежал и упорно гипнотизировал потолок. Может, всему виной был тот идиотский инцидент с виноградом — но руки сами потянулись к телефону, пальцы сами ткнули в иконку инстаграма, сами ввели в поиск имя, сами открыли последнюю публикацию. И оказалось — не одну фотографию, а целую серию. Праздник? Или всё-таки приговор.       На первой — громадные корзины с миндалём. На второй — стол, где орех уже очищен, рядом две бутылки: бренди и орухо, и кувшин с прозрачной жидкостью. На третьей — руки, аккуратно снимающие кожицу. Я поймал себя на том, что разглядываю проступающие жилы и костяшки пальцев слишком долго. Очнувшись, перелистнул дальше. На следующем кадре миндаль высыпали в продолговатую банку и залили янтарной жидкостью. Я понял, что именно делали: миндальный ликёр. А на последней фотографии — сам Адам, сосредоточенно запечатывающий банку.        Я сглотнул. Глаза зацепились за линию профиля. Сердце забилось где-то под желудком, и вместе с тяжёлым ударом пришла волна тошноты, поднявшаяся к горлу.       Прошло больше полугода, а ничего, блядь, не изменилось. Маре застрял во мне как заноза, и раз в неделю я всё так же просыпался в холодном поту — после сладко-горьких снов, которые казались слишком реальными. Потом ходил по квартире, не находя себе места: то утыкался в книги, пока буквы не начинали расплываться, то бродил по кухне и возился там часами, как будто шум кастрюль мог заглушить настырные мысли.       Это ведь ненормально, правда?       Всё должно проходить со временем.       Люди забываются, чувства остывают. Так всегда было, пока всю мою жизнь исправная система дала где-то сбой. Или, может, дело во мне: я не отпускал ниточку, сам же тянул её, сам же снова и снова загонял занозу глубже под кожу.       Мастер самобичевания — титул, который я заслужил.       Наверное, со стороны это выглядело жалко. Но никто этой стороны не видел. Я тщательно держал фасад: прочный, монолитный, непроницаемый — и никто не догадывался о сентиментальном слюнтяе, который не умел отделить настоящее от прошлого. Какой смысл в том, что я только что сделал? Какой смысл в моих снах, желаниях, страхах? Какой смысл в том, что я храню старые переписки? Или в том, что сердце замирает при виде обычной грозди винограда?..       Ответ всегда был один: никакого. Я же редкостный дурак, который хотел вырваться из сложившейся ситуации на волю, а когда вырвался — запрограммировал свой разум на существование в клетке прошлого.       Телефон в руке внезапно завибрировал, и я чуть не выронил его от неожиданности.       — Не спишь? — раздался хрипловатый голос деда.       — Сплю и во сне отвечаю на звонки.       — Ну мало ли ты уже засыпал, — пробурчал Николас. — У тебя всё хорошо?       — Всё прекрасно, — я улыбнулся, словно он имел возможность видеть моё выражение лица и это могло подкрепить уверенность в собственных словах.       — Что-то случилось?       — Да, случилось: я проиграл партию в шахматы, — сокрушённо сообщил он.       — Соболезную, — я приподнялся, опершись на изголовье. — Гюстав, наверное, в восторге?       — О, ты даже не представляешь! — протянул дед с ехидцей. — Выиграл один раз и уже вообразил себя Ласкером. Полдня бахвалился, как петух.       — Ничего, возьмёшь реванш, — хмыкнул я.       — Я хотел приехать к тебе на недельку, — внезапно выдал он.       — Какую именно? Или это теперь зависит от расписания игр?       — Само собой. Я не могу прохлаждаться и потерять титул, — тихо рассмеялся дед. — Или ты не рад моему приезду? Боишься эффекта неожиданности?       — Ты прекрасно знаешь, что я всегда тебе рад, — возразил я. — И если ты на что-то намекаешь, то живу я один, и свободная комната у меня есть.       — По-прежнему один, — поправил он, — а прошёл уже месяц.       — Всего лишь месяц, — машинально сказал я. — На ночь такие разговоры не ведутся. Тебе пора спать.       — Не повышай на меня голос, ребёнок!       — Держи трубку подальше от уха, — посоветовал я, чувствуя, как внутри разливается покалывающее тепло. — И я не ребёнок.       — Ребёнок-ребёнок, — уверенно подтвердил он.       — Ты сегодня ходил в парикмахерскую? — резко сменил я тему.       — Зачем?       Я отнял телефон от уха, едва слышно выругался и вновь прижал его к щеке, смягчив голос:       — Чтобы снова не подметать пол своими волосами. Я же оставил напоминание в календаре: ты был записан на одиннадцать.       — Я убираю их в хвост, — с гордостью заявил Николас.       — Определённо, прогресс, — я хмыкнул.       — И почему это ты меня отчитываешь?       — Потому что беспокоюсь. Может, всё-таки нанять…       — Даже не смей об этом заикаться! — резко перебил он. — Никакие сиделки мне не нужны. Я не собираюсь жить с посторонним и способен позаботиться о себе.       — Я знаю, просто… Надин могла бы не только убираться и готовить, но и напоминать о важных делах. Например, о стрижке.       — И это ты называешь важным? — недоверчиво фыркнул он в трубку.       Внезапно с его стороны раздалось оглушительное «Го-о-о-о-л!».       — Да заткнись ты, Реми! — гаркнул Николас и тут же переключился на меня: — Всё, мне пора, гм… спать. Чемоданы соберу — позвоню.       И отключился.       Я уставился на сброшенный вызов и невольно улыбнулся. Так, значит, фразы вроде «футбол для идиотов, которые смотрят на крошечные точки, бегущие по экрану» официально потеряли актуальность? Когда он успел подсесть на матчи с соседом? Ещё и врать научился.       Я вздохнул и снова улыбнулся. После разговора стало легче.       Будто тиски тоски слегка разжались.       Только отложил телефон, как он снова завибрировал, вспыхнув новым уведомлением: «У тебя есть «Азбука вкуса»?» Я моргнул, вглядываясь в неизвестный номер. Спустя пару секунд пришло следующее: «Это Марк. Я совсем обнаглел и выпросил твой номер у официантки. Марго».       «Хочешь, помогу тебе?» — «С чем это?» — «Он такой милашка».       Ну спасибо. Помогла.       Перекинув телефон из руки в руку, я покачал головой и, помедлив пару секунд, добавил номер в список контактов.       Марк: Надеюсь, ты уже меня заблокировал)       Марк: потому что я собираюсь перечислить все книги из списка «Десять лучших мировых кулинарных книг».       Улыбка сама растянулась на губах.       Джонас: Дай угадаю       Джонас: «Кулинарная библия» первая в списке?       Я свернул приложение, и краем глаза зацепился за миниатюру в оповещениях. Фотографию.       Марк: Ты даже не стараешься!       Взгляд скользнул по Адаму. Я задержался, потом решительно закрыл инстаграм.       Пора двигаться дальше.       А вот получится ли у меня это — уже совсем другой вопрос.