Охотница, что танцует

За окнами стояла ночь. Тяжёлые тучи давили на крыши домов, и казалось, будто сама погода знала — в этой комнате вершится судьба. Женщина лежала на постели, бледная, с липкими от пота волосами, стиснув зубы от боли. Повитуха и две служанки метались рядом, прижимали ткани, меняли воду, но дыхание роженицы становилось всё короче и рванее. — Держись, госпожа, — прошептала повитуха, — ещё немного… ещё чуть-чуть… Крик разорвал тишину, и через мгновение тоненький плач ребёнка наполнил комнату, перекрыв стоны и вздохи. Младенца подняли, окутали в белую ткань и поднесли матери. Женщина слабо улыбнулась, её глаза заблестели слезами. Она с трудом прижала дитя к груди. — Тристан… — прошептала она едва слышно. — Его зовут… Тристан… Её рука дрогнула, голова бессильно опустилась на подушку. Плач ребёнка стал громче, будто он чувствовал, что тепло, подарившее ему жизнь, угасло. Повитуха перекрестилась, опустив глаза. — Да хранит его судьба, — тихо сказала она. Так в мире появился Тристан — мальчик, рождённый среди боли и потерь, но с именем, что ещё с первых мгновений звучало как предвестие великой истории. * * * В тронном зале царила тишина, нарушаемая лишь треском факелов. Король сидел на высоком кресле, опершись о подлокотники ладонями, взгляд его был строг и устремлён куда-то вдаль, словно через стены зала он видел больше, чем позволяли глаза. Двери отворились. Советник — худощавый мужчина с печатью усталости на лице — склонил голову и шагнул внутрь. Его голос прозвучал низко, сдержанно: — Ваше Величество… Колетта принесла вам сына. На лице короля не дрогнул ни один мускул, но в глубине глаз промелькнула искра, похожая на облегчение. Он слегка кивнул. — Мальчик? — спросил он тихо. — Да, Ваше Величество, — советник поклонился глубже. — Мальчик. Его назвали Тристаном. Король поднял взгляд, и в его глазах впервые за долгое время отразился свет. Но этот свет угас уже в следующую секунду, когда советник сжал руки и продолжил, понизив голос: — Но… Колетта не пережила родов. Слова повисли в зале, словно камни, брошенные в бездну. Король медленно выдохнул, стиснул подлокотники так, что побелели пальцы. Его лицо оставалось суровым, но в глубине взгляда мелькнула тень боли. — Я понял, — произнёс он ровно, хотя голос его стал тяжелее. Несколько мгновений он молчал, и только треск огня наполнял паузу. Наконец он добавил: — Приготовьте покои для наследника. О нём я позабочусь сам. Советник снова поклонился, но прежде чем уйти, заметил, как король, оставшись наедине со своими мыслями, отвёл взгляд в сторону, будто пытаясь скрыть что-то от самого себя. Его плечи чуть дрогнули, и в этой едва заметной слабости читалась вся глубина утраты. В покоях, куда король вошёл почти беззвучно, царила полутьма. Тяжёлые шторы были опущены, и лишь слабый свет свечей мерцал на стенах. Повитуха, заметив Его Величество, поспешно поклонилась и отступила в сторону, оставив у колыбели завернутого в ткань младенца. Тристан спал беспокойным сном: крошечные ручки сжимались в кулачки, губы дрожали, а дыхание было быстрым, словно в нём ещё звучало эхо родового крика. Король медленно подошёл. Несколько мгновений он стоял, глядя на ребёнка, будто не решаясь прикоснуться. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах отражалось то, что редко удавалось разглядеть под маской власти: глубокая печаль, смешанная с усталостью и какой-то невыразимой нежностью. Наконец он протянул руку и осторожно коснулся крохотной щёки сына. Тёплая кожа, слабый шевелящийся дыханием комочек жизни… Король сжал губы, и в груди у него что-то сдвинулось, тяжело и неотвратимо. — Тристан… — произнёс он вполголоса, почти шёпотом, так, словно проверял, как имя будет звучать в его устах. — Ты — всё, что осталось от неё. На миг его суровое лицо дрогнуло. Но уже через секунду он выпрямился, и взгляд его снова стал твёрдым. Он накрыл колыбель тканью, словно оберегая малыша от холодного воздуха, и сказал повитухе: — Заботьтесь о нём так, будто он уже король. Он развернулся и вышел из комнаты, оставив за собой тишину, в которой был слышен лишь тихий, неровный вздох младенца. Годы в замке текли неторопливо. Тристан рос под зорким оком отца — и хотя король любил сына, он никогда не позволял себе излишней мягкости. Каждое слово было наставлением, каждый взгляд — проверкой. С раннего детства мальчику внушали: он не просто ребёнок, он наследник. Когда другие дети играли в саду, Тристан учился держать меч, сидеть в седле и разбирать свитки с историей войн и законов. Король говорил ему: — Радость доступна любому, но долг — удел немногих. Ты должен быть сильнее, чем те, кто смотрит на тебя снизу. И Тристан, несмотря на свой юный возраст, воспринимал это всерьёз. Ему было всего семь лет, когда отец впервые взял его на площадь. Народ собрался, чтобы увидеть наследника. Тристан стоял рядом с королём, одетый в тёмно-синий плащ, в котором он казался меньше, чем был на самом деле. Люди тянули руки, приветствовали его, кто-то бросал цветы к его ногам. Король наблюдал внимательно, ожидая, как поведёт себя сын. Тристан не испугался. Он шагнул вперёд, глядя на людей широко раскрытыми глазами, и тихо, но уверенно сказал: — Я рад видеть вас. Я постараюсь быть достойным… как отец. Толпа встретила его речь радостным криком. Король промолчал, но его рука легла на плечо сына — крепко, одобрительно. С прислугой мальчик обращался иначе, чем с народом. Несмотря на наставления отца держаться сдержанно и гордо, Тристан умел улыбнуться кухарке, поблагодарить оруженосца или помочь служанке поднять упавший кувшин. Однажды, когда его отчитывал наставник за слишком медленное чтение древних хроник, Тристан, выйдя из зала, остановился у двери. За ней он услышал, как старый слуга, шатаясь, уронил ведро с водой. Вместо того чтобы пройти мимо, мальчик подбежал и помог поднять его, промокнув собственный плащ. — Ваше Высочество… — растерянно прошептал старик. — Просто Тристан, — улыбнулся мальчик. — Отец учит меня быть сильным, но сильный тот, кто помогает слабым. Слуга низко поклонился, и в его глазах блеснула благодарность, которую мальчик ещё не умел до конца понять. С годами мальчик становился всё более собранным. Его шаги были твёрдыми, речь — уверенной, взгляд — прямым и неподвижным. В каждом движении чувствовалась та самая сдержанность, которой славился его отец. Советники, глядя на наследника, нередко переглядывались: «Выросла копия короля». Он унаследовал от отца умение держать себя с достоинством, не поддаваться порывам и не показывать слабости. Даже когда на тренировках он срывал кожу в кровь или падал под тяжестью деревянного меча, он вставал, сжимал зубы и продолжал, не издавая ни звука боли. — Король должен быть железом, — говорил ему отец. — Сломаешься раз — тебя сломают всегда. Но вместе с тем в мальчике жила и другая черта, которой не было в суровом сердце короля. Там, где отец видел только дисциплину и порядок, Тристан видел людей. Он не мог пройти мимо бедняка в городе, не мог равнодушно слушать жалобы прислуги, он часто пытался помочь тем, кого отец даже не замечал. Когда в замке заболела дочь конюха, Тристан потратил несколько дней, уговаривая лекаря помочь, и сам носил ей воду и еду, пока она не поправилась. — Ты тратишь время на мелочи, — холодно сказал король, узнав об этом. — Будущий правитель должен заботиться о государстве, а не о служанках и конюхах. Но Тристан лишь опустил голову. Он не спорил, но внутри себя чувствовал — сила правителя не только в железе, но и в сердце. Это различие становилось всё заметнее. В Тристане жили два мира: суровая, требовательная рука отца и мягкость, унаследованная, казалось, от матери, которой он никогда не знал. Иногда ночью он подходил к портрету матери в большой зале и долго смотрел в её глаза. И хотя он видел её лишь на картинах, мальчику казалось, что именно от неё он получил то чувство, которое отличало его от отца — сострадание. — Отец прав… я должен быть сильным, — тихо говорил он себе. — Но сила… не всегда в жестокости.