Дело Шелти, или Прах святого и плоть ученика

Осень, восемнадцатое ноября семидесятого года — день, когда я познакомился с Шелти Уильямсом. Выше я упоминал, что здание, в котором Аберхольд младший собирал джентльменский клуб, было несколько перестроено. Из-за плесени одну из стен между помещениями пришлось напрочь сносить и перестраивать так, чтобы она не соединялась с другими пораженными участками. После перепланировки в той стороне дома, что выходит на темный переулок, образовалась просторная ниша, а частью этой ниши осталось небольшое окно, ведущее в один из будуаров Красной комнаты. Само собой, окно это было завешено. Сквозь плотное бархатное полотно никакой случайный прохожий не мог разглядеть то, что происходит внутри. Но эта мера предосторожности была принята наспех. В свое время ей не уделили должного внимания, и это имело последствия. В тот вечер я был одним из первых, кто подоспел на собрание клуба. Аберхольд старший встретил меня со своим спутником — молодым албанцем виночерпием. У этого юноши была яркая восточная внешность: смуглая кожа, изумрудные глаза и острые, царственные черты лица. Он всегда ходил обнаженным, накинув прозрачный голубой пеньюар, чтобы любой желающий мог любоваться его изящными плечами, упругими бедрами, жилистыми ногами и красивым прямым органом, над которым еще в детстве ему провели экзотическую операцию, сделавшую его невероятно выносливым и азартным любовником. На запястьях и лодыжках у него я заметил золотистые цепи, а тонкая, как нить, золотая проволока оплетала змеей его длинную шею. — Альмир сегодня выглядит великолепно, — сказал я Реджинальду Аберхольду. — Это ты подобрал для него эти причудливые украшения? — Это подарок от мистера Ллауда, — сказал тот, не удостоив своего протеже даже коротким взглядом. — Художник в своем репертуаре, — улыбнулся я. Аберхольд старший насмешливо скривил губы. — Старик сделался влюбчивым последнее время. К его сожалению, я намерен заявить права на Альмира. Но я думал передать Ллауду того бедолагу, что ты давече передал мне… — Моего Джесси? Как он? О нем что-нибудь слышно? Я с теплотой вспомнил о своем первом любовнике. О том семнадцатилетнем бедяжке, которого продали собственные родители. Недавно он бесследно исчез, и поговаривали, будто собрав достаточно денег, он сбежал из города, чтобы начать новую жизнь. Аберхольд старший же убеждал меня в том, что Джесси был болен чахоткой и пропал, потому что его забрали в городской хоспис для бедноты. — В этом месяце мой брат озаботился, чтобы у нас было много вина, — сказал Реджинальд Аберхольд, — Все так, как договорились на прошлом собрании клуба. У Альмира будет много работы, но к концу вечера я планирую надолго уединиться с ним в том чудном будуаре с цветами. Кажется, мистер Ллауд оставил там какие-то вещи. — Ох, — припомнил я, — неудивительно. Он был так пьян в прошлый раз. — Лучше бы забрать эту штуковину оттуда, — Аберхольд посмеялся, — иначе я не гарантирую сохранность этого предмета в целости после сегодняшней ночи. Выкурив папиросу за компанию с Аберхольдом, я решил пойти в тот самый будуар и посмотреть, что же мистер Ллауд там оставил. В этом году он приходил не на каждое собрание клуба. Забытая вещь могла потеряться, и я подумал, что заберу ее и верну своему квартиранту позднее, если он не явится и сегодня. В будуаре с цветами обстановка и правда была чудесная. Неудивительно, что художник часто приходил в эту комнату, оформленную по периметру свежими букетными композициями из лилий, гортензий и роз. Здесь он писал портреты. Для себя, не на продажу. И здесь он забыл свой этюдник. Удобная вещь, которая в сложенном виде носится, как саквояж. Найдя этюдник, я нашел и начатый холст. В нестройном масляном наброске уже угадывались черты прекрасного Альмира с букетом, позирующего для Ллауда примерно так же, как юноша с корзиной фруктов позировал для Караваджо. Работа мастера: превосходный эскиз, и столько трагизма в этих исполненных нежным чувством мазках… Альмир слишком гордый, чтобы заметить это, да и Реджинальд Аберхольд его уже не отпустит. Я размышлял, держа в руках холст, наклоняя его и любуясь бликами света на подсыхающем масле, как вдруг послышался звук, напоминающий скрежет кошачьих когтей об оконную раму. Я так и подумал: видно, кот забрел в переулок, и его привлек теплый ламповый свет, пробивающийся сквозь… Занавес. Я обратил внимание, что он слегка сдвинулся, и за ним виднеется это совершенно ненужное здесь окно. Скрежет повторился. Я хотел было подойти и задернуть занавес как следует, но внезапно мне показалось, что за стеклом мелькнула чья-то макушка. Конечно, это вполне могла быть фигура того самого любопытного черного кота, но предчувствие подсказывало мне, что стоит пойти проверить. Я не стал приближаться к окну, чтобы не спугнуть гостя. Если это и впрямь человек вздумал сунуть нос не в свои дела, то я поймаю его с поличным. Пусть подглядывающему будет стыдно. Все-таки в округе известно, что Красная комната — часть общественной сауны. Сняв в коридоре маску, я вышел на улицу. Тусклый свет пробивался на улицу сквозь витражи окон. Дул порывистый ветер, и влага стояла в воздухе. Я обошел здание чуть ли не крадучись. К моему мстительному желанию устроить западню прибавлялось любопытство и легкая тревога. Неужто я впрямь увижу кого-нибудь? И да, я увидел его. В углу темной ниши, под рамой окна, едва заметно шевелилась фигура. Привстав на цыпочки, человек вглядывался внутрь здания, и от его дыхания по стеклу расползался густой пар. Человек неуклюже переминался с ноги на ногу. Что-то подозрительно сковывало его движения. Я демонстративно кашлянул, и наблюдатель подпрыгнул на месте точно так, как сделал бы перепуганный кот. Каково было мое удивление, когда я увидел, что это всего лишь подросток. Черные волосы всклокочены, лицо — худое, фактурное, и несмотря на темноту, я отчетливо разглядел его глаза — огромные, выпученные, сверкающие в желтом свете. В столь холодную ночь паренек был одет очень легко: широкая рубашонка с коротким рукавом, потертые брюки на подтяжках, летние башмаки… Заметив меня он хотел было рвануть со всех ног, но что-то остановило его. Он спешно зашерудил руками, как мне сперва показалось, в карманах. Но, приглядевшись, я понял, что он застегивает пуговицы на своих брюках. — Что, высматриваешь интересности? — проговорил я, с трудом сдерживая ухмылку. Подросток разобрался с застежкой, замер, не выдерживая мой взгляд, и смущение заставило его сгорбиться, вжаться в стену. Я подступил поближе. Теперь он не мог просто так убежать. — Давно ты здесь стоишь? — спросил я. Он молчал, насупив брови. — И как часто ты сюда бегаешь? Никакого ответа. Спрятав руки в глубокие карманы, он стоял, прибитый стыдом, и трясся от холода. — Здесь нет дамочек, молодой человек, — продолжал я, — поищи-ка утешение в другом месте… Парнишка отвернулся от меня, уронив сальные патлы на чумазое лицо. По-прежнему молчаливый, он выглядел так, будто я в наказание поставил его в угол. — … если только тебе нужны дамочки. Я говорил, он упорно молчал. Но не может же быть такого, что я растворюсь в воздухе, если он продолжит меня игнорировать. — Ну так? Нужны? Или мне провести тебя сюда, внутрь? — Нет, — буркнул он наконец. — Что — нет? Не хочешь зайти погреться? Он шумно выдохнул, не поднимая глаз. Я успевал поразглядывать его. Неплохой вариант, разве что грязноват... Хорошо, по-правде говоря, он был очень грязным. Будто вываленным в земле. Я мысленно стер с него эту грязь, и оценил, что лицо у него должно быть прехорошенькое. Во всяком случае, на мой не самый требовательный вкус. Можно отправить его искупаться. Это будет небыстро, но я готов ждать. Тем более, если добыча сама пришла в руки. — Ты здесь подглядываешь за мужчинами, — заговорил я без обиняков, — но смущаешься, когда я смотрю на тебя? Ну же, прекрати жаться в угол. — Простите… — сквозь зубы вымолвил он, живой тенью отлипая от стены. — Прощаю, — кивнул я. — Так что? Давно ты здесь ошиваешься? — Пару недель. — Ого, — улыбнулся я. — Много успел повидать? Снова вздох. И снова молчание. Этот юноша так легко замыкался. Я смягчился, боясь его спугнуть. — Ты дрожишь, как осиновый лист. Идем со мной, я впущу тебя погреться. Если пожелаешь — останешься ненадолго. Подросток еще с минуту стоял, как вкопанный, скользя мутным взглядом по моему лицу, но затем, одержав внутреннюю победу над собой, сделал нерешительный шаг вперед. Я наблюдал, как его пальцы нервно теребят карманы брюк изнутри. Верно — человек, который так долго скрывался в тени, должен был бояться выхода на свет. В его глазах читалось что-то странное — утомление или отчаяние. Или, может быть, робкая надежда? — Меня зовут Бенджамин. — Я поманил его за собой. — Смелее, идем. И он последовал за мной. По-прежнему молча и по-прежнему весь в смущении. — А тебя как зовут? — Меня… — он запнулся, раздумывая, — Уильямс. Шелти Уильямс. — Шелти? Он кивнул. — Шелти… — повторил я, как бы прислушиваясь к звуку его имени. — Хорошо. Если это твое настоящее имя, то оно весьма необычное. Я запомню. Мое замечание его не заинтересовало. Как привязанный, он прошел за мной по переулку, и напряжение немного спало с его плеч только тогда, когда мы оказались в теплом коридоре, ведущем в зал. — Тебе следует хорошенько помыться, Шелти. Ты весь в земле, что с тобой приключилось? — Ничего, — сказал он. — Я грязный, потому что работаю. — Здесь, неподалеку? — Нет. В Саутбэнке. Неподалеку я здесь живу, возле церкви. — Значит, тебя могут хватиться домочадцы. У тебя есть семья? — Да. Но они не хватятся. — Что ж, замечательно. — Мы прошли дальше по коридору. Я открыл перед Шелти дверь, приглашая войти в тамбур, ведущий к ванным комнатам сауны. — Я правда могу остаться? — спросил он, будто боясь, что я присмотрюсь к нему и передумаю. — Конечно. Но сперва тебе надо помыться. Вот здесь. И не волнуйся, никто тебя не прогонит и не поторопит. — Мне не во что переодеться. — Я найду для тебя одежду. Пока иди, я скоро вернусь. Если кого-нибудь встретишь, скажи, что ты пришел с Бенджамином, запомнил? — Спасибо. Шелти Уильямс был немногословен. Он заперся в ванной комнате, а я отправился рыться в шкафах, полных вещей, оставленных бывавшими здесь гостями. Нашлась тут и школьная форма, в которую Джон одевал Флоренса, но она, конечно, была мала для моего сегодняшнего спутника. Перебрав все подходящие вещи, я остановил свой выбор на черной крепдешиновой рубашке и строгих белых брюках со стрелками. Этот костюм был хорошо мне знаком. Я сам покупал эти вещи для Джесси, и они лежали здесь довольно давно за ненадобностью, ведь Реджинальд Аберхольд переодевал его под свой вкус. На минуту-другую меня охватила сентиментальность. Я даже подумал, не стоит ли положить эти вещи обратно, на дальнюю полку. Но я так долго провозился с поисками, да и ничего более подходящего не нашел… Когда я вернулся, Шелти был готов. На мой стук в дверь он ответил уверенным: «заходите», и я вошел в ванную комнату, даже не ожидая, что увижу его сидящим на каменной лавке совершенно голого, без полотенца, мокрого, как мышь, попавшая под дождь. — Чего же ты не взял полотенца из шкафа? Шелти пожал плечами. Я покачал головой и сам подал ему все необходимое. Он вытирался с таким остервенением, будто старался содрать с себя кожу. Только сейчас я нацепил очки на нос и заметил в нем одну удивительную странность. — Постой-ка, — я приспустил полотенце с его головы, полагая, что он просто плохо помыл лицо. Шелти дернулся, шмыгнул носом и уставился на меня своими большими зелеными глазами. — Ух ты, — я пригладил его волосы, убирая их со лба. — Впервые в жизни такое вижу. Шелти еще раз недовольно шмыгнул. — Мать говорит, это из-за того, что акушерка после моего рождения пролила на меня спирт. Я усмехнулся. — Нет, Шелти, это неправда. Просто тебе досталась редкая особенность внешности. Такое бывает в природе, поверь, я изучал это в колледже. Он опустил голову и дотронулся до своей правой щеки. Там, где по его белой коже расползалось еще более бледное бесформенное пятно. Таким же пятном был обрамлен его левый глаз и висок. Да он весь был усыпан пятнами: плечи, спина, руки и ноги. Они привлекали внимание не так явно, как могли бы, будь его кожа темнее, но Шелти, похоже, все равно испытывал стеснение, когда на эту его особенность обращали внимание. — А твое имя тебе очень подходит, — сказал я с улыбкой. — Ага, родители здорово пошутили, — ответил он с раздражением. — Извини, если тебя это обижает. — Я подал ему чистую одежду. — Держи. Если ты согрелся и не передумал, я провожу тебя в зал. Развлечешься и выпьешь немного вина.

***

Тем вечером его имя нежным шепотом шелестело у меня на языке. Он сидел у меня на коленях, скрестив ноги, и я чесал его волосы ладонью, словно гребнем. Раз за разом приглаживая чуть влажные черные пряди, я касался его шелковой кожи за ухом, — там, где у юношей еще силен молочный аромат детства. У Шелти он был совсем слабый, но он — был. У этого загнанного в мыле труженика, у грязного шпиона… Я вдыхал этот запах вместо опиумного пара. Шелти держал меня за руку. Его грубые пальцы перебирали костяшки моих белых пальцев: казалось, маленький рыбак, замечтавшись на берегу, играется с жемчужными четками. Он и впрямь мечтал, сидя у меня на коленях, — охотился на более подходящую рыбку. Я целовал его в шею, и Шелти не отзывался. Голова его была поднята, взгляд привередливо гулял по залу. Конечно, из своего укрытия он наблюдал не за мной. Конечно, он внутренне намеревался уйти от меня, как только найдет в зале то, что его взволнует. Он сидел у меня на коленях лишь потому, что именно я провел его на этот праздник, погрузил его в самый сладострастный сон наяву. Шелти уделял мне время, потому что был хорошо воспитан и знал, что следует отблагодарить того, кто его пригласил. Но в тот вечер я его больше не интересовал. Другие симпатичные юноши, ровесники, тоже мало интересовали его, но все-таки он с осторожностью поглядывал в ту сторону, где разливали напитки танцовщики в прозрачных пеньюарах, под которыми больше не было ничего. Два танцовщика в полный рост стояли на низком столе для курения с тяжелыми амфорами в руках. Кругом них расселись мужчины. Один из гостей, Аберхольд старший, сжимал в зубах гроздь красных ягод. Прекрасный Альмир наклонился к нему, чтобы наполнить его бокал, и их лица оказались так близко, что юноша смог подцепить одну из ягод губами. Искуситель гибко отпрянул, выпрямился и прокусил влажный наливной плод. Красная капелька сока потекла по его подбородку, по загорелой шее, обогнула ключицу, закатилась за ворот прозрачного пеньюара и тонким разрезом пересекла его грудь вдоль самого сердца. Но Шелти уже не наблюдал за этой дразнящей капелькой ягодного сока. Он засмотрелся на Флоренса прямо напротив. Кузен Джона только что вернулся на свое место после долгого танца, в котором его бесконечно кружили, передавая из рук в руки, и теперь он недомогал. Он выкурил много опиума перед головокружительным танцем, и оттого его сильно тошнило. Фло раз за разом содрогался в конвульсивных попытках прочистить желудок, но, судя по всему, он давно ничего не ел, ибо с опухших губ на белый воротничок лились лишь струи густой прозрачной слюны. Джона поблизости не было, и без его вмешательства Фло рисковал задохнуться. Я ожидал, что Шелти захочет как-нибудь ему помочь. Тогда я остановил бы его и объяснил, что без разрешения мистера Чендлера никто не имеет права прикасаться к его кузену, какими бы ни были обстоятельства. Но Шелти сидел совершенно спокойный и безучастный. Он потерял остатки интереса, когда Фло, измученный болезненными позывами к рвоте, завалился на бок и тихонько захныкал. Скоро вернулся Джон, подобрал его и повел в ванную комнату умываться. — Так он и правда умалишенный? — спросил меня Шелти. — Напрочь. — Тогда ему место в больнице. Здесь он умрет и скоро. Я видел, что мистер Чендлер с ним делает. — Нас не должна заботить их жизнь, милый Шелти. Подумай лучше о том, как сам желаешь провести время. Он призадумался. Поглядев в пустоту, он кивнул, соглашаясь: — Вы правы. — Ты быстро усваиваешь правила, — сказал я, приминая его к себе. — Хороший мальчик. Моя ладонь поползла вверх по его ноге. Он прижался ко мне бедрами и соблазнительно выгнул спину. Ворот его рубашки был расстегнут, и кожа на шее и плечах уже горела розовыми отметинами от моих поцелуев. Я норовил забраться пальцами ему под одежду, но Шелти резко перехватил мою руку, отбросил от себя и сказал, ожесточившись: — Я не собака, Бенджамин. И я не потерплю, если Вы будете шутить так со мной. — Прости, — произнес я на выдохе, чувствуя, как мурашки пробивают мое тело до кончиков пальцев. — Не хочу показаться грубым… Чувствуя легкое головокружение, я не сдержался и повалил Шелти Уильямса на диван, тут же нависая над ним. Лицом к лицу, мы глядели друг другу в глаза. Он никак не мог перестать хмуриться… — И все-таки со мной Вы не очень-то обходительны, сэр. — Это правда. Хотя обычно я очень вежлив. — Невозможно было удержаться, чтобы не погладить Шелти по бархатистой щеке, не вдавить его в мягкую обивку дивана, не припасть губами к пульсирующей ложбинке между очерченных ключиц. — Ты так странно воздействуешь на меня… — Бенджамин, — послышался позади голос Джона. Он вернулся и усадил Фло в просторное кресло, чтобы тот отдохнул. — Ты не слишком спешишь? Мы с твоим другом даже толком не познакомились. Повремени еще хоть немного. Я вынужденно отстранился от Шелти, а он, глядя на меня с видом гордого победителя, поднялся и поправил одежду. Джон осматривал его с головы до ног, развалившись в кресле напротив. Этот взгляд я запомнил. Оценивающий, вдумчивый. Джон не смотрел так на моих спутников прежде. — Почему ты не в маске, Шелти? — спросил он. — Зачем она мне? Я не скрываюсь. — Таковы правила. — Понимаю. Но я не знаю, где ее взять. — Бенджамин, — протянул Джон, — Я понимаю, что ты заворожен. Но забыть выдать нашему новому гостю маску? Я сделал глубокий вдох, пытаясь успокоить свой бурный порыв. — Маска, да… Но прежде, чем выдать ее, нужно узнать о госте побольше. — Да, Шелти, — подхватил Джон, — Расскажи нам о себе. — Что вы хотите знать? — Например, как вы познакомились с мистером Коулсоном. Шелти притих. Ему явно не хотелось говорить правду о том, как мы встретились в переулке не больше полутора часа назад. Я дал уклончивый ответ за него: — Это, пожалуй, не самый простой вопрос. Скажем так, добыча сама попала в капкан. Шелти будет неудобно говорить об этом. — Значит, все-таки добыча, — тихим голосом произнес Джон. Шелти выглядел растерянным. Я пообещал, что многое объясню ему позже. — Тогда расскажи нам о своей жизни в целом, малец, — продолжал Джон. — Вижу, ты не из богатой семьи. Не стесняйся говорить об этом, ты такой не один. Бенджамин так и вовсе большой любитель разного рода обездоленных. Рабочих, сирот, уличного жулья… — Я не сирота, — сказал Шелти с недобрым видом, — и не жулик. Но я работаю на фабрике, и жизнь у меня нелегкая. — Ну наконец-то, — Джон продолжал ухмыляться, — наконец-то в нашем кругу честный рабочий человек, да, Бенджамин? Ну а как тебе нравится проводить свободное время? Предпочитаешь компанию взрослых и состоятельных мужчин, а? Он посмеивался, и Шелти это не очень-то нравилось. Пока я думал, как перенаправить наш разговор, мой юный и смелый спутник переменил свое настроение: — Я все еще в поисках того, что мне нравится. Во всяком случае, Ваша компания мне не претит, Джонни. Повисла интригующая пауза. — Вы ведь любите, когда Флоренс называет Вас так? — припомнил Шелти. — Джонни. — Допустим, — произнес тот. С этого момента Шелти почувствовал себя на своем месте. Он был внимателен. Разведывал обстановку, как самый настоящий шпион. Попивая вино, он задерживал взгляд на танцующих виночерпиях. Само собой, не обращать на них внимания было невозможно. Они чем-то походили на девушек — такие грациозные, кроткие. И было в них что-то от сказочных существ: эльфов, дриад или нимф. — Этот человек с темной кожей… — приметил Шелти. — Альмир, — представил его я. — Тебе он понравился? — Нет. Он в цепях. Кто-то вроде похищенного раба. Нас с Джоном позабавила его милая догадка. — Цепи? Ха-ха! — сказал Джон. — Всем бы такие. Африканская позолота. — Он отнюдь не невольник здесь, Шелти, — пояснил я. — Тогда почему он так сильно избит? Вы не видите? Меня удивило, что Шелти так быстро это заметил. В роли фаворита Реджинальда Аберхольда у Альмира и впрямь была не самая приятная доля. — Эти синяки и ушибы — знаки его любовных подвигов, — постарался намекнуть я. — Мне понятно, к чему Вы клоните, сэр. Я нахожу это несправедливым. Джон почесал в затылке. С Альмиром его никогда и ничто не связывало, но он нашел подходящий ответ: — Если думаешь, что это несправедливо, малец, пойди и спроси у него: нравится ли ему самому то, что с ним делает Аберхольд. Ответ тебя удивит. — Джон задумался. — А, может, и не удивит. Ты кажешься очень смелым, раскованным. В первый вечер здесь новые гости редко бывают такими. Неужели в столь юном возрасте ты успел набраться богатого опыта? Мы с Джоном обменялись кивками. Этот вопрос возвращал нас к начатому разговору о том, какая все-таки маска подойдет Шелти. — Нет, — отвечал тот. — Я никогда еще ни с кем не был. И меня никто не любил. — Неужели? — осклабился Джон. Шелти пожал плечами. — Ты лукавишь. — Нет, это правда. — В таком случае ты еще более безумен, чем мой кузен, Флоренс. — Бенджамин мне про него рассказал немного… — Шелти замолк, поскольку чуть ранее я просил его не затрагивать эту тему. Он продолжил оглядывать зал в поисках того, за что еще можно зацепиться. — Я пойду налью себе еще немного вина. — Шелти встал и направился к барной стойке. — Он выпьет, — тихонько шепнул мне Джон, — и вино раскроет нам истину. В этот момент двери зала распахнулись, впуская внутрь холодный ветер. Все головы собравшихся обернулись к новоприбывшему. Он стоял в проеме — высокая фигура в длинном черном плаще, который ложился на пол, напоминая струящуюся тень. Маска птицы — серебристо-черная, с длинным клювом и пустыми стеклянными сферами глаз, — скрывала лицо почти полностью. Только уголки губ виднелись под ней, и они совершенно не улыбались. Что-то сжимается внутри каждый раз, когда он приходит. Это не страх, нет, но что-то сродное этому чувству. И тут зал взрывается восторженными восклицаниями. Люди, только что чинно беседовавшие, хлопают в ладоши, расступаются перед черной птицей с таким энтузиазмом, будто перед ними явился король. Он проходит по залу, парой фраз перекидывается с Реджинальдом, отрывая того от забав с виночерпиями. Напоследок он замер, окинув всех присутствующих взглядом. Затем медленно снял перчатку, обнажая руку — серовато-бледную, словно сделанную из мрамора. Рука тянется к маске, но он не снимает ее. Только придерживает и делает легкий кивок головой, как бы приглашая всех продолжать веселье. Скоро черная птица скрывается в коридоре, ведущем к большим будуарам. Шелти возвращается к нам. Черная птица проплывала прямо мимо него, и он до последнего провожал ее взглядом. Усевшись в отдельное кресло, сделав глоток вина, Шелти задал ожидаемый вопрос: — Кто это был? — Мастер церемоний, — ответил Джон. — Председатель нашего клуба, Монтегью Аберхольд. В голосе Джона слышится толика того же мистического напряжения, что пронзает меня. Я спешу сказать Шелти: — Не смотри так, мой друг. Это всего лишь маскарад. Шелти приподнимает бровь, морщит брезгливо нос. — От этого мастера церемоний так пасет духами, что дышать невозможно. Мы продолжали беседу, а тем временем празднество продолжалось. Настало время ужина. Свободные юноши виночерпия теперь проносили по залу изысканные блюда — фазанов, фаршированных трюфелями, раковины устриц, чуть присыпанные солью, десерты, сверкающие хрустальными кристаллами сахара. Кто-то поднимал тосты — произносил речи, витиеватые и пьяные одновременно. — Этот Монтегью Аберхольд изображает Смерть? — продолжал расспрашивать Шелти. — Вероятно, — предположил я. — И он считает, что Смерть — это жнец с гигантской косой? Джонни курил и слушал Шелти с ехидным лицом. — А что же еще? — Уж точно не птица. Я подумал, повспоминал и высказал смутную мысль: — Полагаю, Аберхольд понимает в танатологии куда больше любого из нас. — Нет. Шелти говорил так уверенно. Эта тема, что парадоксально, задевала его за живое. Я счел не лишним спросить его, что же он сам в таком случае думает насчет таинственной сущности, именуемой Смертью. — Смерть — это пространство, сэр, — отвечал он. — Великое ничто. Если Вам угодно представить, как она выглядит, то вообразите воронку, высасывающую душу из бездыханного тела. Если вы хотите понять смерть, погрузитесь в долгий сон без сноведений. Тот сон, после которого вы чувствуете себя отдохнувшими, чистыми и счастливыми. Смерть — это то же, но навечно. — Мистер Коулсон, — обратился ко мне знакомый уютный голос. — Мистер Ллауд, добрый вечер! Мы очень рады Вас видеть. — Это точно, — воскликнул Джон, — Вы спасли нас от жуткого и крайне неуместного разговора! Я убедился, что Шелти это не обижает, и встал, чтобы поздороваться с художником за руку. — У меня кое-что есть для Вас, мистер Ллауд. Ваш этюдник. Вы забыли его в будуаре с цветами. — Ох, боже, а я его обыскался. — Я положил его в шкаф для хранения. Там же Ваш начатый холст. И… о, — спохватился я, — мне нужно представить Вам моего нового друга. Прошу… Я провел мистера Ллауда к нашему тесному уголку. Шелти уже успел отставить допитый бокал. Джон продолжал курить, а Фло — дремать, положив голову ему на колено. — Это Шелти Уильямс, — отрекомендовал я. — Шелти, а это наш добрый товарищ, мистер Ллауд. Художник слегка поклонился, как человек, который одним неуклюжим движением боится задеть что-то хрупкое неподалеку. Его черты лица, всегда казавшиеся немного отстраненными, на мгновение озарились теплом. — Приятно познакомиться, — ответствовал Шелти, не вставая. — Вы художник. — Да… Да, я портретист, — ответил Ллауд, и голос его стал еще тише. — Знаете, последнее время я пытаюсь что-то поймать… какую-то идею… что-то ускользающее. — О, мне это знакомо, — кивнул Шелти. Его тон был почти небрежным, но глаза блестели живым интересом. — И что же это за идея, которую Вы ловите? — Я… даже не знаю, как объяснить. Это как луч в сумерках. Едва видимый отблеск… — Ллауд заговорил быстро, невнятно, нервно теребя лацкан своего сюртука. — Что-то, что всегда чуть дальше, чем моя кисть способна достать. Шелти наклонился вперед, упираясь локтями в колени. — Это нечто в Вас самих или за пределами? Ллауд задумался. Его глаза, чуть прикрытые, смотрели куда-то мимо, словно он пытался увидеть, что скрывается в утреннем тумане. — Думаю… и то, и другое. — Как интересно, — произнес я, напоминая, что они не вдвоем в этом шумном зале. Ллауд не сводил с Шелти глаз. Его голос стал мягким, как в забытьи: — Вы… Вы очень неординарны, Шелти Уильямс. Я думаю и вижу Вашу тишину. Шелти с любопытством наклонил голову. — Моя тишина? — он издал беззвучный смешок. — Да, — тихо подтвердил Ллауд. — Словно за вашим обликом скрывается какая-то невероятная бездна… Джон недовольно кашлянул, прерывая его. — Простите, — пробормотал Ллауд. Я, как всегда, выступил для него поддержкой: — Вы, как и все хорошие художники, так чувствительны. И это прекрасно. Фло сонно пробормотала что-то во сне, нарушив тишину, повисшую между нами. Когда мистер Ллауд ушел за своим этюдником, Шелти задорно откинулся на спинку кресла и подмигнул Джону. Тот закатил глаза.

***

Шелти Уильямс быстро обжился в нашем джентльменском клубе. Он запомнился многим своей обаятельной манерой вести беседу и легкой дерзостью, которая не отталкивала, но будоражила. Его смех разносился по залу, а движения — свободные, почти танцующие — были такими, будто он неизменно наслаждался тем, что на него смотрят. Я не мог оторвать от него глаз. От будничных пустых разговоров мы быстро переходили к близкому общению. Я находил любой повод, чтобы быть рядом: налить ему вина, поправить одежду, которая была ему несколько велика, шутливо поддеть за очередной остроумный комментарий. Шелти принимал мои знаки симпатии не слишком охотно, но и не сопротивляясь. И ему очень нравилось сидеть у меня на коленях. — Вы слишком удобны, чтобы Вас игнорировать, — заявлял он, устраиваясь. — А ты слишком настойчив, чтобы я мог устоять перед тобой, — отвечал я, скользя ладонью по его талии. Он позволял это. Более того, сам провоцировал. Легкие прикосновения, очаровательные улыбки, звонкий смех — все это он использовал с поразительным мастерством. Но дальше кокетства Шелти не заходил. — Ты знаешь, чего я хочу, — шепнул я однажды, когда он снова устроился у меня на коленях, ерзая так, будто нарочно испытывал мое терпение. — О, знаю, — ответил он с усмешкой, не поднимая глаз, изучая полосатый узор на своих брюках. — Но я еще не решил, готов ли отдать это Вам. Я потянул его за подбородок, заставил посмотреть мне в глаза. — Ты просто набиваешь себе цену. Наслаждаешься тем, что тянешь момент. — А Вы нет? — улыбнулся Шелти, мешая мне обнять его крепче. Этот разговор прервал Джон. Он сидел напротив, уже минут десять, внимательно наблюдая за нами, и, наконец, не выдержал: — Вы двое. Что это за странные игры? — Странные? — Шелти рассмеялся, рисуя пальцем на моем запястье. Джон фаркнул: — Напрасная трата времени. — А вот и нет, — возразил Шелти, — Ожидание — это не пустота. Это как… — …как искусство, — подсобил ему я. — Невозможно понять картину сразу. Невозможно насладиться ей с первого взгляда. Надо смотреть долго, изучать, вдумываться. Джон только покачал головой. — Ну, удачи вам в этом вашем искусстве. Не знаю, как ты выдерживаешь, Бенджамин. Я усмехнулся, смотря в глаза Шелти. — Ждать обладания — что может быть лучше? Шелти Уильямс был яркой кометой в мирном звездном небе. Первую половину вечера он сиял: шутил, спорил, легко скользил от одного собеседника к другому. Но я не мог не замечать, что его энергия будто постепенно угасает, как пламя свечи на ветру. Чем ближе было время уходить, тем натужнее становилась его улыбка. Он чаще замолкал, отводил взгляд и, казалось, становился менее осязаемым, словно уже мысленно был где-то далеко. Я пытался подбодрить его, прикоснуться к его руке или провести ладонью по его плечу. Тогда он чуть вздрагивал. Достаточно сильно, чтобы я почувствовал это. Однажды, когда я обнял его, моя ладонь опустилась ниже по его спине, и он резко отстранился. — Вы не слишком любопытны сегодня, Бенджамин? — сказал он в попытке отшутиться. — Оставьте мне хоть пару тайн. — Ох, да, тайны делают тебя интереснее. На самом деле я очень хотел спросить, что он скрывает, но он уже перешел к другому разговору, оставляя меня гадать. Спустя несколько вечеров Джон снова заговорил об этом. Момент был неподходящий. Глупо было думать о Шелти, когда Флоренс демонстрировал свои новообретенные умения, сидя на полу между ног своего опекуна. Джон придерживал его за голову и говорил со мной: — Скажи честно, ты же не спишь с Шелти только для того, чтобы он быстро тебе не наскучил? Его слова поставили меня в тупик. — Я же достаточно хорошо тебя знаю, Бенджамин? — добавил Джон с кривой усмешкой. — Ты обожаешь игру, а вот конец партии, как правило, быстро тебя утомляет. — Ты прав, это для меня свойственно, — ответил я спокойно, не поддаваясь на провокацию. Шелти вдруг захотелось примерить маску, которую он обыкновенно носил в руках. Милую маску оленя с небольшими позолоченными рогами. — Значит, Вы так забавляетесь, Бенджамин, — ухмылка Шелти под маской была колкой, — а я думал, Вы просто джентльмен. В конце того вечера Шелти один из первых захотел покинуть Красную комнату. — Я иду домой, — сказал он мне предупредительным тоном. — Хорошо. Почему же так рано? — У меня скверное предчувствие. Если в следующий раз я не приду… — Если не придешь, то, может, останешься еще ненадолго? Я перебил его, порываясь схватить и сжать в объятиях. Это выглядело, как нападение. Я кинулся на него с жаром, не отпуская, норовя поднять на руки и унести обратно в зал, повалить на диван или прямо на пол… — Прекратите сейчас же! — закричал Шелти. — Отпустите меня! Бенджамин! Он все-таки освободился. Похоже, я вывернул ему запястье. В отместку он ударил меня в плечо. — Я иду домой! — повторил Шелти, чеканя слова. — Извини. Ты что-то хотел мне сказать. Если в следующий раз тебя не будет, то? — Не берите в голову, сэр, — ядовито отмахнулся он. — Не так уж Вас это волнует, насколько я вижу. После этого неловкого разговора Шелти исчез первый раз. Он ушел раздосадованный, а я долго стоял у окна, наблюдая, как его тонкая фигура, кутаясь в ужасное старое пальто, растворяется в сумраке. Я ждал его в Красной комнате в следующий раз, в нашем привычном углу. Но его не было. Один вечер сменился другим, а он так и не появился. И ведь я даже не знал, как связаться с ним. Невозможность получить весточку тревожила меня больше всего. Я думал. Много думал о нем, и оказалось, что я ничерта не знаю о Шелти Уильямсе.