Пока я здесь

— Особенно мне нравился твой финальный вопль. Через секунду после того, как я решаю закончить, ты издаешь какой-то странный звук, как будто бы докричаться до Луны хочешь… Мальчишка встал, тыльной стороной ладони мазнул по мокрым губам и, одеваясь, раздумчиво спросил: — А вдруг я ору, чтобы Вы остановились? — Командуешь что ли? — Бартуш запустил пятерню в волосы мальчишки, оттянул голову назад, заглянул в глаза цвета мокрой глины. На губе родинка, будто бы кто-то начал резать рот ножом, да остановился. — Вопленник. Тварь моя лютая… — Ухмылка была короткой, как удар. — Нет-нет, не командую, — мальчишка враз рухнул в серьезность, не улавливая иронии, на выгнутой шее забилась синяя жилка. — Убери эту рожу с лица! Я скучал по тебе, тварь, — перестал смеяться, резко, будто тычком вернул голову на место. — Я знаю, — выдохнул, будто решился на что-то, мальчишка, — я поэтому и приехал, в университете было.. — Ну приехал и уезжай теперь, — поставил точку, — больше не нуждаюсь. Бартуш запахнулся в пальто — будто бы внезапно замерз в теплой комнате. Потом картинно, с надрывом, стек по стенке шкафа. Мальчишка скользнул взглядом по нелепым голым ногам, торчащим из-под пальто, задержался на пыльном окне, в которое нагло лез май, — и снова уставился на скорчившуюся у шкафа фигуру. Всё это выглядело слишком театрально. — Чего тебе? — недовольно буркнул Бартуш. — Руку можно поцеловать? — На! — выкинул не глядя вялую кисть. — И проваливай. Он уже закрывал дверь, когда за спиной прозвучало — слишком знакомо, слишком из прошлого: — Ты чего там такой сдобный стал? Как булочка в витрине. Фу… — Простите, я быстро сброшу вес. — Да мне-то что, ходи тестом, жирей, — сник Бартуш. — Я похудею, — снова нажал мальчишка и вышел в подъезд. Синяя жилка все еще раздражающе пульсировала на шее. Он прижал ее пальцем: «Тихо, вопленник, тихо...», — скомандовал себе шепотом и побежал вниз. А через полчаса он уже звонил в домофон у другой подъездной двери — и его немедленно впустили, целовали, вертели в разные стороны, охали, как «похорошел наш Алешенька». Попеременно предлагали тапки, чаю, жареной курочки и пойти в баню с другом детства Лехой. Тот, кого именовали Алешенькой, послушно отыграл роль добродушного, вежливого племянника с крепкими родовыми связями, списочно спросил, как здоровье всех родственников, о которых он помнил только возраст (приблизительно) и имя (довольно уверенно), от курочки отказался, а на предложение пойти в баню неожиданно согласился, стойко выдержав комплект полагающихся по этому поводу шуток про 31 декабря и традицию, и, заверив тетушку, которая когда-то вызывала милицию, если он слишком громко плакал, что непременно вернется с тортом, убыл.