Пока я здесь

Первым делом проверил карманы у спящего мальчишки. Кошелёк – карточки, бумажных денег нет, а забрать у Алекса кредитки Бартуш почему-то побрезговал. «Сука, ведь знает же, что мне нужно, назло это, специально, чтобы мне не дать», – озлобился тут же. Мальчишка безмятежно сопел, щёки его порозовели, губы налились кровью. «А я — беспечной веры полн…», – усмехнулся Бартек. Надсадная больная мысль не отпускала его: «Почему я ничего не могу?» Он представил, как хорошо бы было сейчас разбудить пацана, выпрямить его ещё сонного: «Руки на стену и выпяти свой зад». Подтолкнуть ноги шире, надавить на поясницу, чтобы ещё сильнее прогнулся. И подождать секунды три, пока Алекс почувствует себя настоящей шлюхой и возбудится от его первого прикосновения. Но мальчишка пошевелился, и Бартуш споткнулся взглядом о чёткий след от удавки на его шее. «Блядь, живучая!» Он всё вспомнил. Ревность вернулась и уколола тупой иглой. Алекс, подставляющий себя кому-то… кому-то не Бартеку, мучал и не давал жить. «А если я не живу, то и он не должен», – снова и снова решал он. Эту мысль, простую как шар, Бартек давно катал в голове. «Попробовать сначала. Обязательно попробовать сначала», – ставил задачу Бартуш. «Я не справился со своим талантом из-за Алекса, я всё уронил из-за него. Я не был гением, не был, но я был вспышкой, молнией. Молния не только созидает, она меняет природу, и она не знает куда меняет. И она меняет себя, не жалея себя», – он как будто бы надиктовывал невидимому секретарю мемуары о себе. «Я не вру себе. Я все о себе знаю. Сделал ставку на вдохновение, но глиняная муза оказалась фальшивкой, которую лучше всего расколотить в черепки, да сил нет». Он внезапно поразился своей глупости. Разве глина виновата, что скульптор оказался пьяным халтурщиком? Он требовал от неё быть мрамором, гранитом, а она – всего лишь глина. Тёплая, податливая, и оттого вся в отпечатках чужих, грязных пальцев. «В чём его вина? – с холодной, ясной жестокостью спросил он себя. – В том, что он слаб? Ты сам, Бартуш, виноват, ты слишком отпустил поводок, слишком занялся собой, и Алекс тут же нашёл себе первого попавшегося садиста-неумеху, с наслаждением крутил под ним жопой, удовлетворял его в благодарность за принятие, а потом приполз к нему за десертом. Хороший мальчик. Легко плачет, легко врёт». Странное, неназванное чувство всё усиливалось, переливаясь в нутряную, глубинную тоску, тоска перешла в отчаянье, физически ощутимое, как нескончаемый гудок паровоза. Бартек вернулся в будку. «Вдохновение не сыграло, но есть ещё труд и дисциплина…Надо только собраться. И я соберусь. А Алекс… зачем от него отказываться, шлюха есть шлюха. И спрос с неё маленький. Но только дальше… дальше сам». Он почувствовал, что простил его. Великодушие было гораздо легче выносить, чем ненависть. – Просыпайся, трахать тебя буду, – слегка пнул мальчишку ногой по рёбрам. Алекс сел, огляделся вокруг и вопросительно посмотрел на Бартека. – Ничего не хочешь мне сказать? – Простите меня, за то, что я есть. Но вы неправильно поняли. У меня нет другого Хозяина кроме вас… – А ну заткнулся! Мало того, что тебя трахать противно, так ты ещё и звучишь, будто несмазанные адские ворота. Лечи своё горло, тварь, помолчишь пока. Я тебя простил, – красуясь перед собой, сказал Бартуш. – Благодарить потом будешь. Сейчас живо вниз – водка, смазка и пожрать чего-нибудь. Алекс подобрал под себя ноги и умоляюще прислонился к Бартеку. – Ты мне возражать будешь?! – кажется, Бартуш искренне удивился. – Это вся твоя благодарность? Алекс замотал головой и показал, что хочет уйти отсюда вместе с Бартеком. – А куда? – ещё больше поразился. Алекс продолжал молча жестикулировать. – Какое красноречие! Без возможности болтать своим языком всякую банальщину, ты стал гораздо умнее, а какие выразительные глаза! Завелась, сучка уже? Живо вниз, – повторил он, растекаясь желчью. Он разлёгся на матрасе, давая понять, что разговор закончен. Мальчишка взял его руку, и что есть силы вцепился зубами в сгиб локтя. – Когда меня волновало, что тебе больно? Мне еще больнее. Алекс взял ключи от крыши и ушёл. «Что значит этот бунт? Я его простил, а он? Всякая сучка должна быть рядом со своим хозяином, где бы он ни был», – внезапно все эти возбуждающие мысли показались ему ярмарочным дешёвым аттракционом. Он знал, что сразу вслед за этим придёт ненависть к себе, от которой спасает только водка. Мальчишка быстро вернулся. И Бартек усёк в его глазах противный, глупый огонёк надежды. – Хочешь отсюда уйти? – сказал он, откупоривая бутылку в пакете. – Давай, поработай. Если ты меня возбудишь, чтобы я захотел трахнуть твою поганую жопу, уйдём с тобой с крыши вместе. Нет – уйдешь один. Алекс не шевелился. Бартуш увидел, что надежду вытеснил несмелый расчёт. Он отпил ещё немного из бутылки, но притормозил – пьянеет он теперь очень быстро, значит, может и не встать. Мальчишка поднялся, спустил штаны с трусами до колен, поднял футболку, закусив подол, и, сверкая гладкокожим задом, двинулся к краю крыши. Бартек вспомнил, как в прошлой жизни Алекс просил не играть с ним на высоте. «Если вы хотите, я выдержу, просто очень боюсь и совсем не возбуждает», – говорил он тогда. На полдороге к краю Алекс развернулся и погладил себя по животу, коснувшись привставшего члена. Бартуш вновь приложился к бутылке. Алекс двигался мелкими шажками к краю. Сел на парапет, облокотившись о какую-то трубу, снял штаны и широко расставил ноги. Он откинул шею назад, запрокинув голову и глядя вниз. Одной рукой он держался за трубу, другой оглаживал пах. Жёлтой злобе и возбуждению Бартек сдался сразу. Он в два прыжка оказался на краю крыши, больно схватил мальчишку за волосы и с силой откинул на пол. Несколько движений – и горячая сперма выплеснулась и залила лицо мальчишки. – Продажная шлюха, – зло шипел он, извиваясь и кончая, – пошла отсюда, псина! Я делаю только то, что хочу. Думал меня купить? Спасти меня хочешь, тварь? Пошёл вон, и вытираться не сметь!