We're going for a ride!

– Ты когда-нибудь думал о том, какого это – быть рабом системы? – театрально вздохнув, спросил меня Кофи, когда наши запасы еды иссякли. Мы стояли у дверей всеми забытого деревенского супермаркета, так и не решив, кто будет отвлекать, а кто – красть. Марта, будучи самой смышленой из нас, решила остаться в лагере, и не ввязываться в очередную тупую затею брата. А у меня больше не было вариантов, кроме как согласиться и, подняв тушу с земли с обреченным стоном, поплестись через весь лес к этому...заведению. – Я вообще не думаю о рабах. И о том, что в этой помойке будет, что красть. Кофи фыркнул, поправляя капюшон на голове. Его белые дреды были тщательно убраны, и теперь он выглядел как обычный, хоть и слишком яркий для этих мест, парень. – Ладно, скептик, план простой. Я отвлекаю спереди, пока кассир смотрит на меня, ты заходишь в противоположный конец и набираешь все, что видишь. В основном консервы, хлеб, батончики. Шоколад, если найдешь. Энергетики. Без алкоголя – он громоздкий и привлечет внимание. Кладешь все в рюкзак. Не в сумку магазина, а сразу в рюкзак. – А если поймают? – спросил я, чувствуя, как под ложечкой заныла знакомая тревога. – Если поймают – беги. Не трать время на отмазки. Беги в лес, мы встретимся у старого дуба с обломанной веткой, помнишь, мы мимо него шли? Я отвлеку, если что. Главное – не паникуй. – Легко сказать, – прошипел я, но было уже поздно. Кофи, не слушая, подмигнул мне напоследок и зашагал ко входу, оставив меня одного скрипеть зубами. Через минуту я зашел следом, стараясь дышать ровно. Магазин и правда выглядел как сомнительное предприятие: линолеум в трещинах, полупустые полки, пахло затхлостью и дешевым хлором. За кассой сидела женщина лет пятидесяти с уставшим лицом и смотрела в маленький телевизор, где шло какое-то банальное мыло. Кофи подошел к ней и озарил пространство вокруг себя ослепительной, ни к чему не обязывающей улыбкой. – Утречко, мадмуазель! – его голос зазвучал на весь зал. – У вас тут, случаем, сигареты «Ротманс» есть? А то я никак найти не могу. Пока кассирша, опешив, пыталась сообразить, что ответить этому экстравагантному посетителю, я шмыгнул вглубь, к рядам с консервами. Сердце колотилось где-то в горле. Я действовал быстро, сгребая с полки банки с тушенкой, сардинами, горошком. Руки дрожали, и одна банка с грохотом покатилась по полу. Я замер, вжимаясь в стеллаж. – Крысы, наверное, опять, – лениво бросила кассирша, даже не обернувшись. – Надо будет санстанцию вызывать. – Ужас какой...– с неподдельным сочувствием посетовал Кофи. – А вы тут одна совсем? Давайте я вам помогу, может, швабру где найдете? Пока он разыгрывал из себя галантного кавалера, я, пользуясь моментом, набил рюкзак под завязку. Потом перешел к стойке с бакалеей, сунул внутрь пачку макарон, несколько шоколадок. Рюкзак тяжелел на глазах. Последним штрихом были две большие бутылки с водой. Я уже развернулся, чтобы уходить, когда заметил на отдельной полке у кассы корм для собак. Маленькие пачки с влажным кормом. Для Данте. Я сделал шаг назад, схватил несколько штук и, не глядя, сунул их в карман куртки. В этот момент кассирша, наконец, потеряла интерес к Кофи и его поискам швабры. – Молодой человек, вы что-то хотели? – сухо спросила она, глядя прямо на меня. Я почувствовал, как кровь отливает от лица. В горле пересохло. – Я... я просто смотрю, – просипел я. Кофи тут же вклинился, встав между мной и кассой. –Ах, вот он где, мой братец! Вечно он по углам шныряет. Извините, мы уже уходим. До скорой встречи, красавица. Он схватил меня за локоть и потащил к выходу. Я ожидал, что сейчас раздастся крик «Держи вора!», но позади была лишь тишина, нарушаемая голосами из телевизора. Мы вывалились на улицу, и холодный воздух ударил в лицо. – Бежим! – скомандовал Кофи, и мы рванули что есть сил в сторону леса. Мы неслись по грязи, спотыкаясь о корни, смеясь и задыхаясь. Адреналин бил в голову пьянящей волной. Я бежал, чувствуя, как тяжелый рюкзак бьет меня по спине. Мы добрались до старого дуба и рухнули на землю, не в силах вымолвить ни слова. – Видел, как я ее очаровал? – первым выдохнул Кофи, утирая слезы смеха. – Она готова была за меня замуж выйти. – К счастью, я был слишком занят, чтобы вдоволь насладиться твоими подкатами к старухе. – Но мы справились! – он вскочил на ноги и похлопал меня по плечу. Его глаза сияли. – Добытчики, черт возьми! Я улыбнулся. Мне нравилось видеть Кофи таким. Счастливым? Радостным? Не знаю, но в любом случае, это меньшее, что он заслужил. За эту неделю, что я провел с близнецами, мне удалось узнать Кофи куда лучше. Раньше он казался мне заносчивым ублюдком, который не видел ничего дальше своего эгоцентризма, но теперь...Он просто ребенок. Как и я. Как и Марта. Мы всего лишь дети, которых сука-жизнь помотала так, что рано или поздно мы бы все равно оказались здесь. Без дома, с ворованной едой и без единой мысли о том, что будет дальше. – На хуй будущее, – сказал однажды Кофи, скидывая с себя промокшие ботинки. – На хуй будущее, – повторил я, глядя на спокойное во сне лицо Марты. На хуй все. На хуй Акселя. Когда мы вышли на опушку, первым навстречу нам бросился Данте. Кофи принялся чесать его бока и играть в «палочку». Марта сидела у сложенного из камней очага, где тлело несколько щепок. Она что-то чертила палкой на земле, но при нашем появлении быстро стерла рисунок носком ботинка. – Живые, – констатировала она, без тени удивления в голосе. Ее взгляд скользнул по нашим рюкзакам, по лицу Кофи, сияющему триумфом, по моему, вероятно, все еще бледному. – И, кажется, не с пустыми руками. – Естественно, сестренка. – Кофи с грохотом сбросил рюкзак на землю и начал выкладывать содержимое. Марта внимательно разглядывала каждую банку, проверяя сроки годности. Она была полной противоположностью брата – молчаливой, сосредоточенной, практичной до мозга костей. И я мог часами наблюдать за ней со стороны, подмечая то, как же она, все-таки, умна и красива. – Хорошо, – наконец сказала она, откладывая банку с сардинами. – Этого хватит на пару дней. Потом придется искать другое место. Боюсь, туда вас уже не пустят. – О, хватит думать наперед, умоляю тебя. – Кофи обнял ее за плечи, но Марта тут же выскользнула из его объятий. – Мы ведь Робин Гуды, черт возьми! – Робин Гуд раздавал награбленное бедным, а не оставлял себе, – сухо заметила она, разжигая огонь. – Ну, мы и есть бедные! – не сдавался Кофи. – Так что все честно. Я молча подошел к Данте, вскрыл пачку корма и выложил ему в импровизированную миску, которой служила большая алюминиевая чашка из бардачка машины. Щенок жадно набросился на еду. Я провел пальцами по его шерстке, обводя темные пятнышки. Я любил этого пса. Правда, любил. Но он напоминал мне об Акселе так сильно, что становилось больно. Блядь, как же больно.

***

Вечером нам с Мартой, как обычно, не спалось. Мы сидели у затухающего костра, слушая, как трещат угли. Говорить не хотелось. Я чувствовал ее плечом к своему плечу. От нее теперь пахло по-другому: дымом, влажной землей и чем-то неуловимо сладким, возможно, мылом, возможно, просто ее кожей. – Пойдем, – вдруг сказала она, поднимаясь. – Покажу тебе кое-что. Я, не спрашивая, последовал за ней. Мы шли по узкой тропинке, извивавшейся между сосен. В темноте я почти ничего не видел, только ее светлую курточку впереди. И вот сквозь стволов деревьев блеснула вода. Озеро казалось ночью черным и бездонным, как кусок полированного обсидиана, в котором утонули все звезды. Мы остановились на самом берегу, у большого валуна. Марта повернулась ко мне. В темноте я видел только бледный овал ее лица и блеск глаз. – Ты очень смелый, Ноэль, – прошептала она, коснувшись ладонью моей груди. – Нет, – горько усмехнулся я, – Я самый трусливый человек на свете. Ты просто не знаешь всей правды. – Так расскажи мне. Я замолчал. Рассказать? Вывалить перед ней всю свою грязную, жалкую подноготную? Про то, как я, как последний идиот, позволил мужчине втереться в доверие, поверил этому лживому паршивцу, этому вниманию, которое оказалось лишь еще одной формой контроля. Подавлять, подавлять, подавлять. Все время подавлять это, делать вид, что ничего не было. Что я не просыпался по ночам от того, что мне снился его холодный взгляд. Что не помню каждый его вздох, каждый взгляд, от которого кровь стыла в жилах и безумно хотелось одновременно убежать и прижаться ближе. Я отшатнулся от нее, сердце заколотилось в паническом ритме. – Не могу. Ты... ты перестанешь так на меня смотреть. – Как? – ее голос был тихим, но упрямым. – Как на человека. Она не стала настаивать. Просто стояла и смотрела на меня в лунном свете, и в ее молчании было больше понимания, чем в любых словах других людей. Потом ее пальцы медленно скользнули вниз, нашли мою руку и снова сплелись с моими. – Тогда не надо, – сказала она просто. – Просто знай, что я не перестану. Мы стояли так, глядя друг на друга и я почувствовал, как жар заливает щеки. Марта вдруг потянулась, встала на носочки и незаметно коснулась губами моего лба. Ее прикосновение было прохладным и легким, как крыло мотылька. Оно не требовало ничего, не вытягивало наружу мои демонов. Оно просто констатировало: «Я рядом». Я шумно вдохнул воздух через нос и закрыл глаза, безумно желая запечатлеть это мгновение в памяти. Ее губы соскользнули вниз, к виску, и замерли там, прижавшись к пульсирующей точке. Во всем теле пробежал странный, сковывающий тремор — не от холода, а от этого внезапного, оглушительного доверия, которого я не заслуживаю. Она отстранилась, всего на сантиметр, и ее дыхание, теплое и влажное, коснулось моей кожи. Я открыл глаза. И мир перевернулся. Вернее, он не перевернулся — он сжался до точки. До точки, где ее пальцы все еще сжимали мои, где она смотрела на меня так преданно, почти обожающе. Внутри все оборвалось, ушло вниз, оставив после себя вакуум, звонкий и пустой. Я стоял, парализованный этим внутренним ощущением, и в каждом месте, которого она коснулась кожа горела холодным огнем, будто на нее капнули жидким азотом. «Я не заслуживаю», — пронеслось в голове привычной, выученной мантрой. Но тело не слушало. Я шагнул вперед, и теперь ее лицо было так близко, что я слышал то, как она сглатывает. – Марта, – прошептал я, и она едва заметно кивнула. Моя рука сама потянулась к ее лицу, пальцы коснулись щеки, провели по линии скулы, задели прядь волос, выбившуюся из-под капюшона. Она не отводила взгляда, и это молчаливое разрешение сводило с ума. Я наклонился. Медленно, давая ей время оттолкнуть меня, но она, конечно, не сделала этого. Ее губы были прохладными, как и ее прикосновение, но уже через секунду в них вспыхнул ответный жар. Наши языки столкнулись, она коротко ахнула мне в рот и я обнял ее крепче, поцеловал глубже. У меня закружилась голова. От нее, от приторного вкуса ее губ, от ночной прохлады и опасного напряжения внизу живота. Я оторвался, чтобы перевести дыхание, и прижался лбом к ее лбу. Мы стояли, тяжело дыша, и ее дыхание опаляло мое лицо, горячее и прерывистое. — Прошу, — прошептала Марта, и в этом слове был целый мир — вопрос, утверждение и просьба одновременно. Мои пальцы сами нашли молнию на ее куртке. Под ней оказался только тонкий свитер. Я провел ладонью по ткани, чувствуя под ней очертания ее ключиц, упругость груди. Ее руки потянулись к моей кофте, снимая ее с меня с почти удивительной нетерпеливостью. Пальцы скользнули по оголенному животу, и я резко вздохнул. Холодный ночной воздух обжег кожу, но внутри меня полыхал пожар. Мы опустились на землю, на груду нашей одежды. Мох был влажным и холодным, но нам было не до того. Я покрывал ее лицо, шею, плечи поцелуями, каждый из которых был клятвой и извинением. Мои губы оставляли влажные дорожки на ее коже, а ногти Марты впивались в мои плечи полумесяцами, которые завтра станут напоминанием о том, что это не сон. Когда она осталась совсем без одежды, я замер, глядя на нее. В лунном свете ее тело казалось высеченным из мрамора — хрупким и совершенным. Небольшая округлая грудь, широкие бедра и мягкие изгибы талии. — Ты такая красивая, — сказал я, и слова показались такими жалкими и недостаточными. Она потянула меня к себе, и ее ноги обвились вокруг моих бедер, переворачивая меня на спину. Марта еще раз меня поцеловала, прежде чем смочить собственные пальцы слюной. Я не помню, как это произошло. Помню только ее прерывистое дыхание у самого уха, шепот моего имени. Помню, как ее тело отвечало моему, как Марта выгибалась, громко стонала, кусалась, царапала кожу, но все равно мягко целовала губы. И только когда податливое тело на мне ослабело и рухнуло на траву рядом, я наконец вкусил горькую мысль, которую мой язык не смог произнести. Не то. Совсем не то. Стоп, какого хера? Что, блядь, это значит? Что не так? Ее тело было теплым и живым под моей ладонью. Ее дыхание постепенно выравнивалось. Все было так, как должно быть. Так, как я, казалось, хотел все эти дни. С тобой что-то не так, Ноэль. С тобой всегда что-то не так. Я резко сел, проводя рукой по лицу. Кожа горела. – Ноэль? – тихо позвала Марта. Ее голос был хриплым, но спокойным. Она приподнялась на локте, – Все хорошо? Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Горло сжал спазм. Все хорошо. Идеально. Просто великолепно. Я только что был с девушкой, которая добра, мила и, кажется, действительно меня понимает. А теперь мне хочется встать и утопиться в этом же озере, лишь бы заглушить этот вопиющий диссонанс между тем, что было, и тем, что я чувствовал. Она смотрела на меня снизу вверх, и в ее глазах медленно угасало понимание, сменяясь настороженностью. – Ты жалеешь? Да. Нет. Не знаю. Я не чувствую ничего, кроме ледяного кома в груди и желания провалиться сквозь землю. – Нет, конечно нет, – сказал я, и голос прозвучал чужим, плоским. – Ты замечательная. А в голове навязчиво пульсировало, било по вискам, по лбу, по сердцу. Давило на глазные яблоки, распирало череп изнутри. Сжимало зубы до скрежета, заставляло злиться и выть одновременно. Аксель, Аксель, Аксель. Я не смотрел на нее. Не мог. В глазах стояла только одна картина: не ее испуганное лицо, а его — вдумчивое, с насмешливым прищуром небесных глаз: «Не переходи границы дозволенного, хорошо?» Границы. Какие, к черту, границы? Он сам их разрушил. Взломал меня, проник внутрь и оставил там свой след, свое имя, которое теперь выжигало мозг изнутри. Он говорил, что я особенный, и я ему верил. Боже, как я верил. Я впитывал каждое его слово, как губка, и готов был простить все — его насмешки, его контроль, его колкости, — лишь бы снова услышать этот тон, предназначенный только для меня. Лишь бы снова почувствовать себя избранным. Как преданный щенок, я был готов пасть к его ногам по одной лишь команде. И, наверное, готов и сейчас. Что во мне сломалось? Почему прикосновения Марты, ее доверие, ее тепло — всего этого оказалось недостаточно, чтобы стереть другую память? Память о грубых, властных руках. О голосе, который мог быть ледяным и обжигающе-нежным, часто в пределах одной фразы. О чувстве полного уничтожения и абсолютной, порочной значимости, которое он во мне пробуждал. Я сжал кулаки, и ногти впились в ладони. Это была боль, которую я мог контролировать. В отличие от той, что разрывала меня изнутри. Хоть бы отпустило.