Красная метка

      Солнечный свет заливал утреннюю трапезную замка Торрен. Здесь пахло не старым дубом и воском, как в Вальмонде, а свежей выпечкой, травами с подоконника и медом. Графиня Торрен, женщина с мягкими глазами и такой же зеленой картой интеллекта над головой, как у Лео, подлила Кайдену еще свежего сока. — Ешь, Кайден, не стесняйся, — ласково сказала она, — вы с Лео вчера до поздней ночи над звездными картами сидели, а молодому растущему организму нужны силы.       Граф Торрен, чья карта была версией карты Лео, но более сложной и ветвистой, отложил в сторону газету и улыбнулся. — Как там твой отец, Кайден? Все еще разбирается с этими королевскими налоговыми реформами? Скажи ему, если нужны расчеты, мои клерки к его услугам.       Кайден чувствовал себя здесь… легко. В своем замке отец постоянно напоминал ему о долге, о силе, о необходимости быть первым. Здесь же его просто любили. Любили как Кайдена, шумного рыжеволосого мальчишку с веснушками и зелеными глазами, который вечно втягивал их тихого сына в авантюры. — Спасибо, граф Торрен, я передам, — ответил Кайден, и его улыбка была по-настоящему теплой. Он поймал взгляд Лео, и тот тихо фыркнул, прекрасно зная, что Кайден ни за что не станет передавать подобное предложение своему гордому отцу. После завтрака они отправились в сады Торренов — не столь бесконечно огромные, как у Вальмондов, но невероятно ухоженные и полные жизни. Лео, как обычно, нес с собой книгу, а Кайден шел рядом, лениво следя, как солнечные зайчики играют в его рыжих волосах. — Твои родители… они всегда такие», — задумчиво произнес Кайден, ломая ветку цветущего кустарника. — Какие? — не отрываясь от книги, спросил Лео. — Добрые. Ко мне. Мой отец… — Кайден замолчал, подбирая слова, — он считает, что доброта — это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Особенно по отношению к тем, кто… слабее. Лео наконец поднял на него взгляд. Он понял, что речь не только о нем. Речь о всей их семье, о зеленой карте, которая в глазах герцога Вальмонда была синонимом второсортности. — Мои родители ценят ум и сердце, а не только цвет карты, — мягко сказал Лео. В его голосе не было упрека, лишь констатация факта. — Я знаю, — Кайден вздохнул, он остановился и повернулся к Лео. Солнце светило ему прямо в лицо, заставляя зеленые глаза сиять изумрудным огнем, — и мне жаль. Мне жаль, что мой отец не видит… — он запнулся, снова не в силах подобрать слова, — не видит, какой ты удивительный. Не видит, что твоя сила важнее любой грубой мощи. Лео смотрел на него, и его собственное сердце заходилось от этой немой боли в голосе Кайдена. Он видел, как над его головой желтая карта Времени тревожно мерцала. В этот момент он хотел только одного — стереть эту тень счастливого беззаботного друга. — Ничего, — тихо сказал Лео. — Ты же видишь. Их взгляды встретились, и в воздухе снова повисло то самое невысказанное, что грозило снести все преграды. Кайден сделал шаг вперед. Его рука непроизвольно потянулась к Лео… В этот момент из дома их окликнула графиня Торрен: — Лео, дорогой! Пришли отчеты с мельницы, нужна твоя помощь! Момент рухнул. Лео отступил, и его карта Интеллекта тут же ожила, настраиваясь на рабочий лад. — Иду, мама! Кайден остался стоять один среди цветущих кустов, его рука бессильно опустилась. Он сжал кулаки, чувствуя, как внутри все закипает. Злость на отца, на долг, на этот внезапный вызов, на весь мир, который диктовал, кого ему можно ценить, а кого — нет. — Я должен идти, — сказал Лео, уже отходя. В его глазах читались понимание и та же самая, знакомая горечь. — Да, — глухо ответил Кайден. — Иди. Занимайся своими… «отчетами». Он повернулся и резко зашагал прочь, вглубь сада, оставив Лео смотреть ему вслед. Впервые за всю их дружбу слова, брошенные Кайденом, прозвучали не как шутка, а как удар. Как эхо слов его собственного отца. Лео медленно побрел к дому, чувствуя, как в груди у него вырастает ледяной ком. Он смотрел на спину удаляющегося друга, на его яркие рыжие волосы, сливающиеся с солнечным светом, и думал о том, что некоторые стены, даже невидимые, оказываются прочнее любых замковых. А Кайден, дойдя до дальнего фонтана, со всех сил ударил кулаком по каменному парапету. Боль была острой и ясной, гораздо яснее, чем тот клубок противоречивых чувств внутри. Он поднял голову, глядя на свое отражение в воде, искаженное рябью. Над ним плыл желтый символ Времени — сила, которая, как оказалось, была бессильна остановить надвигающуюся бурю, что копилась в его собственном сердце и грозила уничтожить все, что было ему дорого. И он с ужасом понимал, что первый шаг к этой пропасти он уже сделал. Самый болезненный — по направлению к тому, кого любил больше всего.