Красная метка

      Вернувшись в замок Вальмонд после бала, Кайден не находил себе места. Роскошные покои, обычно такие привычные, сегодня казались клеткой. Воздух здесь был тяжелым, пропитанным запахом старины и власти, а не свежеиспеченного хлеба и трав, как в замке Торренов. Он сбросил с себя парадный мундир и остался в одной рубашке, подошел к окну, распахнул его настежь, вдыхая холодную ночную свежесть.       Над его головой желтая карта Времени тревожно пульсировала, отражая хаос в его душе. Он снова и снова перебирал в памяти вечер: идеального Элиана, одобрительный взгляд отца, унизительную сцену с леди Амелией… и спину Лео, уходящую с балкона.       «Знающий свое место»… Слова Синешаля жгли изнутри. Какое место? Место верного пса? Полезного советчика, которого можно отправить проводить старуху, пока решаются настоящие дела?       Сжав кулаки, Кайден резко развернулся и вышел из комнаты. Он не думал, куда идет. Ноги сами понесли его по знакомым, с детства выученным коридорам — мимо портретов суровых предков, чьи песочные часы над головами казались ему теперь не символом силы, а знаком рабства перед традицией.       Он оказался у двери в кабинет отца. Из-за тяжелого дубового полотна доносились приглушенные голоса. Кайден прислушался. Это были голоса герцога и герцогини Вальмонд. — Я не могу больше этого терпеть, Орлан, — это был взволнованный голос матери, — эта фамильярность! Ты видел, как они сегодня в библиотеке возились с этими железяками? Кайден — наследник герцогского титула, а не слесарь! — Успокойся, Амелия, — холодно и рассудительно ответил герцог, — мальчишеские забавы, мы с отцом Лео тоже этим занимались. Эти игры - они пройдут. — Пройдут? А если нет? — голос герцогини повысился, — ты действительно хочешь, чтобы наш сын, будущий герцог Вальмонд, был… связан с этим бета-мальчишкой? С Торренами? — она произнесла их фамилию с таким презрением, что у Кайдена похолодело внутри. — Торрены — наши верные союзники, их интеллект полезен, — парировал отец, но в его тоне не было ни капли тепла, — Однако ты права. Дружба — дружбой, а дистанцию стоит соблюдать. Кайден должен понимать разницу. Особенно теперь, когда на горизонте такой блестящий союз с сыном Синешаля. — Именно! — воскликнула герцогиня. — Этот Элиан… идеальная партия. Сила, положение. А что может предложить Лео Торрен? Зеленую карту? Умение чертить схемы? Я не позволю этому мальчику и его семье испортить жизнь моему сыну такой наглостью! Пользоваться нашей добротой, лебезить, чтобы быть поближе к настоящей силе…       Кайден отшатнулся от двери, словно его ударили. Лебезить? Пользоваться добротой? Его добрых, искренних Торренов, которые принимали его как родного? Кровь ударила в голову. Он хотел вломиться туда, кричать, защищать их, защищать Лео… но ноги отказывались двигаться в ту сторону.       Вместо этого он побежал оттуда. Он мчался по темным коридорам, не разбирая дороги, пока не оказался в старой обсерватории. Здесь, под холодным светом звезд, он рухнул на колени, судорожно хватая ртом воздух.       Они не видели в Лео то хорошее, что видел он. Они видели только его карту, его статус беты. Они считали его наглостью, помехой, угрозой для их династических планов. А его чувства… то, что разрывало ему грудь на части… для них это было ничего не значащей «мальчишеской забавой».       Он представил себе лицо Лео — умное, спокойное, с теплыми глазами, которые смотрели на него без тени страха или подобострастия, представил, как эти глаза наполняются болью, когда он, Кайден, будет вынужден оттолкнуть его. Ради «настоящей силы». Ради «идеальной партии».       Над его головой карта Времени вспыхнула ярко-желтым светом, заливая все вокруг мерцающим сиянием. Инстинктивно, поддавшись порыву отчаяния, Кайден щелкнул пальцами.       Мир замер. Звезды остановились в своем движении. Ветер застыл. Тишина обрушилась оглушающей, абсолютной волной.       Он мог остановить время и заморозить целую вселенную, но не мог остановить этот ужасный, неумолимый механизм долга, традиций и предрассудков, который медленно, но верно перемалывал его жизнь и жизнь единственного человека, который имел для него значение.       Он сидел так, в остановленном времени, в одиночестве, которого так боялся, и понимал, что его сила — величайшая иллюзия. Настоящая сила принадлежала не ему, а холодной логике власти, против которой он был бессилен. И этот леденящий душу вывод был страшнее любой битвы.