Красная метка

      Годы текли, подобно воде в новых, но уже засоряющихся канализационных стоках Нижнего города. Тейпу Торрену шёл уже двенадцатый год. Его гениальность, некогда проявлявшаяся в странных, но безобидных наблюдениях, начала обретать структуру и, что пугало Лео больше всего, острое лезвие.       Он больше не просто разбирал механизмы, приносимые отцом. Теперь он проводил дни в библиотеке — убогом заведении с запылёнными фолиантами, куда пускали и «беспометных», — изучая труды по механике, архитектуре и основам политэкономике. Его интерес сместился с «как это работает» на «почему это устроено так, а не иначе». И ответы, которые он находил, были безрадостны. Он видел неэффективность городского управления, коррупцию в цехах снабжения, намеренную заблокированность социальных лифтов для обладателей зелёных карт и людей без меток, таких как он. Его ум, отточенный как лезвие шпаги, вскрывал гнойники на теле королевства, и Лео с ужасом наблюдал, как в глазах сына загорается не детское любопытство, а холодный, аналитический гнев реформатора.       В это же время в жизни Кайдена Вальмонда произошло событие, отодвинувшее его личную трагедию на второй план. С востока, из Империи Единого Лика, пришли первые тревожные вести. Не разведды, не стычки на границе. Началась Война.              Империя, управляемая железной волей богоподобного Императора и догмами своих Жрецов, смотрела на более свободное, но разобщённое королевство как на добычу. Их армия, дисциплинированная и фанатичная, вооружённая длинными пиками и уже оценившая мощь импортных мушкетов, перешла границу. Война была объявлена не за ресурсы, а за веру. Они несли «истинный порядок» и намеревались низвергнуть «греховную» систему, основанную на наследственных картах.       Для Кайдена это стало и проклятием, и спасением. Проклятием — потому что кровь и хаос войны ложились на его совесть как одного из правителей. Спасением — потому что он мог с головой уйти в стратегию, логистику, управление войсками. Война была гигантской, чудовищной логистической задачей, и он погрузился в неё, чтобы забыть о своём внутреннем смятении.       Он проводил дни и ночи в Зале Военных Карт — просторном кабинете с дубовыми панелями, где на огромном столе лежали испещрённые пометками пергаменты, а на треногах стояли медные подзорные трубы и бронзовые циркули. Он работал бок о бок с отцом и Синешалем.       Его сила — Время, оказалась бесценной на поле боя, он мог координировать манёвры, предугадывать удары, создавая крошечные локальные паузы, которые решали исход схватки. В эти моменты, пахнущие порохом, воском и по́том, он чувствовал себя не марионеткой, а оружием. Очень опасным и очень одиноким.       Однажды вечером, вернувшись с очередного заседания, он застал в своих покоях Лисандера. Девятилетний мальчик стоял у большого бюро, на котором была разложена копия карты военных действий. — Они атакуют здесь, — без предисловия сказал Лисандер, указывая пальцем на одно из ущелий. Его оранжевая карта пульсировала ровным светом, — их логистика здесь уязвима. Обозы с порохом идут по этому мосту. Нужно ударить с фланга силами лёгкой кавалерии.       Кайден смотрел на сына, и в его душе боролись отцовская любовь и леденящий ужас. Мальчик мыслил как полководец. Холодно, расчётливо. В нём не было и тени сомнения или жалости, лишь чистая, необременённая моралью стратегия. Он был идеальным наследником Новой Империи, которую строил его дед. И в этом было что-то пугающее. — Война — это не только карты и стрелки, Лисандер, — тихо сказал Кайден, поправляя жабо своего камзола. — Это эффективность, отец, — парировал мальчик, его взгляд был твёрдым, — и победа. Сентиментальные проигрывают сражения. ---       А в Каменных джунглях война ощущалась иначе. Цены на хлеб и свечи взлетели, на улицах появились инвалиды с фронта с алебардами и пустыми рукавами без рук, а пропаганда с обеих сторон заливала город ядовитыми потоками лжи, печатаемой на дешёвых печатных станках.       Именно пропаганда и стала новой навязчивой идеей Тейпа. Он сидел на подоконнике их чердака, слушая, как уличный глашатай с одной площади кричит о «зверствах фанатиков с Востока», а с другой — о «слабости и разложении коррумпированной знати». — Они оба лгут, — констатировал Тейп, обращаясь к Лео, который чинил сложный механизм карманных часов, — но лгут по-разному. Правительственные сообщения завышают наши потери на 18 %, чтобы вызвать страх и сплочение. Сообщения Восточной Империи используют эмоционально заряженные слова, чтобы манипулировать, не предоставляя фактических данных. Интересно. Это две разные тактики управления массами, основанные на их культурном коде.       Лео смотрел на сына, и сердце его сжималось. Тейп видел в войне лишь гигантскую социально-политическую модель. Он не видел страдающих людей, лишь статистику и психологические приёмы. — За этим стоят жизни, Тейп, — попытался он вложить в свои слова хоть каплю человечности, откладывая часовую пружину. — Я понимаю, папа, что каждая жизнь — это единица в уравнении, — ответил Тейп, и в его глазах не было жестокости, лишь чистая, незамутнённая логика, — чтобы минимизировать потери, нужно решить уравнение оптимальным способом. Нынешняя стратегия командования, основанная на устаревших принципах фронтального столкновения и недооценке артиллерии, — неоптимальна. Я просчитал.       Лео не спросил, откуда у него данные для таких расчётов. Он боялся ответа. Он боялся дня, когда этот уникальный, ни на кого не похожий ум его сына столкнётся с реальным миром не как с объектом для изучения, а как с противником. И проиграет ли он, или победит — исход казался Лео в равной степени трагичным.       Война с Востоком стала трещиной, прошедшей через всё общество. Три альфы совершенно по-разному открыли это событие. Для Кайдена — это бремя власти и шанс забыться. Для Лисандера — шахматная партия. Для Тейпа — сложная, но решаемая задача. И где-то в самом сердце этой трещины, в тени больших событий, зрели семена будущего. Семена, которые однажды прорастут и сметут всех королей и императоров, потому что логика, в конечном счёте, сильнее любой веры или тирании.