Красная метка

      Тишина в Зале Военных Карт была звенящей. Кайден Вальмонд стоял, опершись руками о массивный стол, на котором лежала карта с тревожными сводками с восточного фронта. Армия Империи Единого Лика, используя свою фанатичную дисциплину и неожиданные тактические ходы, прорвала оборону в двух ключевых пунктах. Пахло не только воском и старым деревом, но и надвигающимся поражением. — Их жрецы используют какую-то новую тактику, — скрипучим голосом произнес Синешаль, его оранжевая карта «Подавления Воли» мерцала тревожными всполохами, — они как-то... гасят волю наших офицеров на поле боя. Солдаты остаются без командования. — Наши ресурсы на исходе, — холодно констатировал герцог Вальмонд, бросая на стол пергамент с отчётом интендантов, — казна пустеет. Армия голодает. Нужны экстренные меры.       Именно в этот момент дверь зала распахнулась. На пороге стоял Лисандер. Его лицо было бледным, но решительным. Он слышал последние слова деда. — Какие меры? — прямо спросил он, его детский голосок громко прозвучал под сводами зала.       Три взрослых мужчины повернулись к нему. Герцог смотрел с одобрением, Синешаль — с оценивающим интересом, а Кайден — с привычной тревогой. — Мобилизация, — отчеканил герцог Вальмонд, — всеобщая трудовая повинность. Каждый, у кого есть две руки и спина, будет работать на оборону. Все «беспометные» и зелёные карты, притом как можно раньше.       Ледяная волна прокатилась по спине Кайдена. Он представил себе Лео, таскающего брёвна. Представил голодные лица в трущобах. Его рука непроизвольно сжалась. — Это... неразумно, — тихо сказал Кайден, — мы подорвем последнюю опору города. Ремесленники, торговцы... — Они — расходный материал, сын, — перебил его герцог, — или ты предпочитаешь, чтобы фанатики с Востока прошлись по нашим улицам? Чтобы твой сын рос в оккупации?       Лисандер, слушавший этот диалог, вдруг чётко и громко произнёс: — Вы правы.       Кайден и герцог удивлённо посмотрели на него. — Эффективность требует жертв, — продолжил мальчик, его оранжевая карта Времени горела ровным, недетским светом, — если система не справляется, её нужно заставить работать. Сила — единственный аргумент, который понимают слабые. Этот указ — логичное решение.       Он говорил с такой холодной, безжалостной уверенностью, что у Кайдена перехватило дыхание. Он видел в сыне не ребёнка, а собственного отца в миниатюре. Тот же самый, лишённый сомнений, взгляд на мир. — Вы его хорошо научили, Орлан, — с одобрением кивнул Синешаль.       Кайден не нашёл, что ответить. Он видел, как трещина между ним и сыном, едва наметившаяся, превращается в пропасть. И понимал, что бессилен её остановить. ---       В тот же вечер Лисандер, всё ещё находясь под впечатлением от своего «триумфа» в Зале Карт, снова сбежал из дворца. Ему нужно было увидеть Люциана. Нужно было убедиться, что в мире ещё осталось что-то простое и забавное.       Он нашёл малыша там же, у фонтана. Люциан что-то сосредоточенно лепил из влажной земли. — Лис! — обрадовался мальчик, — смотри, я делаю крепость!       Лисандер с трудом улыбнулся, глядя на бесформенный ком грязи: — Хорошая крепость. — Она будет самой сильной, — с полной уверенностью заявил Люциан, — чтобы всех защитить. Папу Лео, папу Финна, Тейпа, Эвелин... и тебя тоже, Лисик.       Эти слова обожгли Лисандера больнее, чем любое обвинение. Всех защитить. Этот малыш, у которого ничего нет, думал о защите. А он, наследник трона, всего несколько часов назад холодно рассуждал о «расходном материале». — А разве нужно кого-то защищать? — стараясь, чтобы голос звучал нейтрально, спросил Лисандер.       Люциан нахмурил свой маленький лобик. — Папа Финн говорит, что скоро всем будет трудно. Что большие люди наверху хотят забрать у маленьких их еду и дома. Но мы сильные. Мы будем держаться вместе.       Лисандер смотрел на него и чувствовал, как внутри у него всё переворачивается. Он был одним из этих «больших людей наверху». И его решение сегодня возможно сделает жизнь этого малыша и его семьи ещё тяжелее.       Впервые его безупречная логика дала сбой. Она не могла объяснить, почему правильное, эффективное решение, принесшее ему одобрение деда, сейчас заставляло его чувствовать себя предателем. Предателем по отношению к этому комку грязи и искренности, который смотрел на него с безграничным доверием. Он больше не чувствовал себя победителем, вернувшимся с войны. Он чувствовал себя чужим на этом празднике жизни, которого сам же и пытался лишить тех, кто был ему дороже всего.