Красная метка

      Рассвет застал Каменные джунгли в неестественной, гнетущей тишине. Не было слышно ни утреннего гомона торговцев, ни ссор у колодцев, ни даже плача младенцев. Воздух был тяжёл и неподвижен, словно город затаил дыхание, чувствуя приближение бури. Жители попрятались по домам, инстинктивно ощущая, что сегодня улицы принадлежат не им.       Свита Лисандера Вальмонда, состоящая из двадцати отборных гвардейцев в полированных, но практичных доспехах, бесшумно двигалась по пустынному рынку. Восемнадцатилетний наследник находился в центре строя, его лицо было холодной, отточенной маской решимости. Оранжевая карта Времени над его головой пульсировала ровным, зловещим светом, отбрасывая мерцающие блики на разбитую брусчатку и заколоченные ставни. В руке он сжимал не шпагу, а свиток с королевской печатью — приказ о подавлении мятежа и задержании лидеров «Призраков». В уме он прокручивал чёткий, выверенный до мелочей план, позаимствованный из учебников по тактике: стремительный рейд, блокада ключевых точек, точечные аресты. Стандартная, проверенная антипартизанская операция.       Он не заметил, как из-под решётки сточной канавы в двух шагах впереди поднялся лёгкий парок. Не увидел, как на уровне щиколоток слабо качнулась почти невидимая тетива, натянутая между двумя крышами.       Первый гвардеец, шедший в авангарде, споткнулся с глухим проклятьем, и безупречный строй мгновенно нарушился. В ту же секунду с крыш посыпался не град стрел, а тот самый «арсенал нищеты» — тухлые овощи, бурдюки с вонючей жижей, горшки с содержимым ночных горшков. Это не было смертельно, но это было унизительно, оскорбительно и деморализующе. Гвардейцы, привыкшие к честному бою лицом к лицу, в панике отшатывались, давились рвотой, пытаясь стряхнуть с доспехов липкую, зловонную гниль. — Сомкнуть строй! К оружию! — срывающимся от ярости и отвращения голосом скомандовал Лисандер.       Его сила Времени инстинктивно активировалась, и мир вокруг замедлился, распадаясь на отдельные кадры. Он видел, как каждая капля грязи летит по идеально рассчитанной дуге, видел перекошенные гримасы на лицах своих солдат, видел собственную беспомощность. Но он по-прежнему не видел врага. Только результат. Безупречную, издевательскую логику насмешки.       Отряд попытался отступить к главной улице, единственному широкому проезду, но обнаружил, что груда хлама, ещё вчера лежавшая там бесформенной кучей, за ночь превратилась в низкую, но на удивление прочную баррикаду из переплетённых телег, обломков мебели и старой сети. Её можно было бы преодолеть, но на это требовалось очень много сил, которых теперь у них не было. С крыш на них смотрели бледные, испуганные, но неотрывные лица стариков и женщин.       Никаких «Призраков». Только безоружные люди. — Они используют мирных как щит! — крикнул один из гвардейцев, голос его дрожал от гнева и растерянности. — Нет, — сквозь стиснутые зубы, ледяным тоном прошипел Лисандер, его взгляд, обострённый собственной силой, выхватывал малейшие детали.       Старики и женщины стояли слишком ровно, слишком неподвижно. Их страх был настоящим, живым, но они не расступались, не убегали. Ими управляли. Держали в узле страха, более сильном, чем страх перед гвардией. — Они используют нашу же доктрину против нас. Они знают, что мы не станем атаковать гражданских. Это — математика. Уравнение с известным результатом.       Он чувствовал, как по его щекам пылает огонь беспомощного стыда. Его, наследника трона, восходящую звезду Военного совета, лучшего тактика своего поколения, провели как мальчишку. Его отряд, цвет королевской гвардии, превратили в посмешище, облив не кровью, а дерьмом.       И тогда, сквозь замедленное время, он увидел его.       На дальней стороне площади, на плоской крыше полуразрушенной кузницы, стояла одинокая, недвижимая фигура. Высокий, худощавый юноша с коротко остриженными рыжими волнами, которые даже в тусклом утреннем свете снова казались ему отлитыми из меди. Он был безоружен. В его длинных, тонких пальцах была небольшая грифельная доска. Он что-то чертил на ней кусочком мела, его движения были точными и экономными. Потом он поднял голову и уставился прямо на Лисандера.       И Лисандеру, замершему в центре этого абсурдного хаоса, почудилось, что он видит на его губах улыбку. Не злорадной, не торжествующей. А той, что бывает у учёного, наблюдающего, как сложный эксперимент проходит в точном соответствии с гипотезой. Удовлетворённой. Холодной.       В этот самый момент с прилегающей улицы, куда он послал группу для охвата, донёсся приглушённый, яростный крик. Это был голос его капитана: «Засада! Они… они опутали нас какими-то верёвками! Петли, сети! Мы не можем двигаться! Никого не видно!»       Тейп на крыше, словно услышав этот крик, медленно, без всякой спешки, стёр ладонью написанное на своей доске. Чистый, равнодушный жест. Затем он развернулся и бесшумно шагнул в тень, растворившись в лабиринте крыш, оставив Лисандера одного посреди вонючей, опозоренной площади, в кольце насмешливых, невидимых ловушек и униженных солдат.       Никто не выпустил в них ни одной стрелы, не бросился в атаку с криком. Их просто… выключили. Доказали их полную тактическую несостоятельность с безжалостной математической точностью.       Это была не битва. Это была демонстрация.       Лисандер стоял, сжимая эфес своей изысканной, но бесполезной в этой грязной войне шпаги так, что костяшки его пальцев побелели. Он не проиграл сражение. Он с треском провалил полевой экзамен. И экзаменатором был его собственный брат, который с высоты своего бесстрастного интеллекта смотрел на него, как на отстающего ученика, неспособного усвоить простейшие правила новой, жестокой игры. — Отступать, — его собственный голос прозвучал хрипло, глухо и до боли чуждо. Он не скомандовал, а просто констатировал, — приказ всем подразделениям… Немедленно отступать из района.       Он ушёл из Каменных Джунглей, не сделав ни единого выстрела, не обнажив клинка. Но он унёс с собой рану, куда более болезненную и опасную, чем любая, нанесённая сталью. Разум Тейпа, его холодный, аналитический гений, оказался острее и смертоноснее любого клинка. И Лисандер с леденящей душу ясностью осознал: чтобы победить в этой войне, ему придётся стать таким же безжалостным стратегом. Ему придётся добровольно убить в себе последние остатки тех самых «сентиментов», против которых он так яростно всегда выступал. «Рыжий призрак» не оставил ему иного выбора.