Красная метка

      Воздух в Зале Военных Карт был густым, словно его выдохнула сама война. Он вяз на языке, пахнул пылью с пройденных дорог, кислым потом усталости и воском догорающих свечей, в свете которых плясали тени от трёх главных фигур королевства.       Лисандер Вальмонд стоял, опершись о стол с картами, и чувствовал, как тяжесть этого воздуха вдавливает его в пол. Он был уже не тем юнцом, что наблюдал за первыми провалами, — два года позиционной войны и дворцовых интриг отточили его черты, а в глазах поселилась не юношеская ярость, а взрослая, холодная усталость. — Дальнейшее наступление - самоубийство, — констатировал Синешаль.       Его знаменитая оранжевая метка «Подавления Воли» сегодня не сверкала, а тлела, как сырые угли. — Их фанатизм стал оборонительным щитом. Мы теряем трёх ветеранов на одного их новобранца.       Герцог Вальмонд сжал кулаки. Его некогда могучая стать, символ несгибаемой власти, сейчас напоминала напряжённые струны, готовые лопнуть: — Мы удерживаем рубежи, но это всё, на что мы способны. Проклятая позиционная война. Она высасывает из нас все соки.       Лисандер наблюдал за ними — за испуганным стариком в обличье тирана и за хищным советником, чувствующим ослабление хватки. И в этот момент его собственная усталость внезапно превратилась в ясность. — Значит, мы закрепляемся, — его голос, ровный и металлический, разрезал тяжёлую тишину. Все взгляды, тяжёлые и уставшие, устремились на него, — превращаем фронт в неприступную крепость. Окопы, частоколы, волчьи ямы. Пусть их вера разбивается о нашу сталь и землю. Это даст нам время. Время перегруппироваться. И время, — его взгляд скользнул по карте в сторону столицы, — чтобы выжечь чуму у себя в тылу раз и навсегда.       Одобрительная, хищная ухмылка Синешаля была ему и наградой, и проклятием одновременно. Он мыслил, как они. Становился своим. Но чего это будет ему стоить? ---       Поздним вечером покои Лисандера тонули в бархатном полумраке. Воздух здесь был иным — сладким, даже удушающе сладким. Пахло амброй и еще чем-то цветочным, от чего першило в горле. На шёлковых простынях, купаясь в лунном свете, лежал юный омега. Лорд Жан, из знатного, но обедневшего рода. Его пепельные локоны были безупречны, кожа — фарфоровой, а большие голубые глаза смотрели на Лисандера с восхищением, за которым прятался холодный, отточенный расчёт.       Лисандер стоял у кровати, наблюдая эту картину, как прекрасную, но бездушную фреску. Он знал правила этой игры. Жан был разменной монетой в политике своего отца, а он, Лисандер, — могущественным призом. Это был взаимовыгодный обмен: статус и влияние на мимолётную благосклонность наследника. — Ваша светлость… — голосок омеги был мелодичным, вышколенным и пустым.       Лисандер не ответил. Он прикоснулся к идеальной коже, ощутил под пальцами легкую дрожь — не страсти, а нервозности. Его действия были отточенными, техничными, лишёнными какого-либо настоящего желания. Это был ритуал. Акт доминирования в мире, где сам он чувствовал себя марионеткой. Доказательство себе, что он хоть что-то может контролировать в этой клетке из позолоты и ожиданий.       Когда всё закончилось, он лежал на спине, глядя в темноту потолка. Воздух, еще недавно сладкий, теперь казался спёртым и прилипчивым. Жан тихо шептал что-то лестное, его пальцы скользили по руке Лисандера. Прикосновение обожгло, как раскалённое железо. Не болью, а леденящей пустотой. — Тебе стоит идти, — голос Лисандера прозвучал глухо, без интонаций.       Омега замер, потом, без единого слова, подобострастно кивнул и начал одеваться. Через минуту дверь тихо закрылась. Лисандер встал и подошёл к распахнутому окну. Ночной ветерок был благословением, смывая с него призрачные следы чужих духов, чужих прикосновений, чужой жизни. Он чувствовал себя запачканным. Пустым. В этих объятиях он искал забвение, а находил лишь более глубокое, более горькое одиночество.       Его взгляд, сам того не сознавая, устремился вниз, через террасы и крыши аристократического квартала, туда, где тьма сгущалась, и лишь редкие, тусклые огоньки отмечали начало Каменных Джунглей. Туда, где был его свет. Он действовал почти на автомате. Тёмный плащ, потайная дверь, знакомая тропа, которую он изучил лучше любого тактического плана. Через полчаса он уже стоял в тени напротив их дома — того самого, чьё местоположение он знал как свои пять пальцев, но куда боялся переступить порог.       В окне горел свет. Он видел фигуру Финна, склонившегося над книгой. И его… Люциана. Мальчику было двенадцать. Детская округлость щёк начала уступать место более чётким, юношеским линиям. Он сидел на полу, окружённый какими-то деревянными брусочками и верёвочками, с невероятным сосредоточением пытаясь собрать что-то сложное. Его язык высунулся от усилия, темные вихры падали на лоб. Финн что-то сказал, и Люциан засмеялся — тихим, серебристым смехом, который Лисандеру почудился даже сквозь закрытое окно. Но потом лицо Люциана стало серьёзным. Он что-то горячо доказывал Финну, жестикулируя. Это был уже не просто ребёнок, увлечённый игрой - это был подросток, отстаивающий свою точку зрения.       Лисандер замер, как вкопанный. Вся грязь и фальшь вечера, всё напряжение войны, вся ледяная скорлупа, в которую он заковал себя — всё это медленно таяло, смываемое этой простой, но уже не детской картинкой. Он не ревновал их семье, он просто понимал, что лишен ее и это плата за его безбедную жизнь. Он с трепетом осознавал, что источник его коротания времени становится старше, Люциан больше не тот не забавный малыш.       Он простоял так, может, час, может, больше. Пока свет в окне не погас. Пока он не убедился, что всё спокойно.       Он не вошёл. Не посмел осквернить этот мирок своим присутствием, своим запахом, от которого ещё пахло чужими духами.       Когда Лисандер развернулся и пошёл обратно к своей позолоченной тюрьме, в его душе, закованной в лёд, появилась крошечная, но живая трещинка. И единственной мыслью, стучавшей в такт его шагам, было: «Подожди меня. Просто подожди немного». ---       В это время на чердаке, служившем штабом, пахло металлом и озоном от работающих самодельных приборов. Двадцатилетний Тейп Торрен водил тонким шилом по медной пластине, дорабатывая схему. Перед ним лежала карта города, но не с военными объектами, а с сетью линий — поставок еды, воды, информации. — Блокада ужесточается, — его голос был ровным, констатирующим факт, — они научились. Вместо того чтобы давить силой, они душат экономически. Это... эффективно.       Рей, развалившись на ящике рядом, приподнял свою шею. В свои девятнадцать он выглядел почти взрослым мужчиной — осторожным и опасным. — Значит, снова будем красть? — спросил он, вертя в пальцах заточку. — Нет, — Тейп отложил шило, — воровство — реактивная тактика. Нам нужна проактивная. Мы создадим свой рынок. Свою валюту. Свою систему распределения, не зависящую от их цепочек, — его взгляд упал на сложные вычисления, покрывавшие стену, — они воюют с тенью. А мы построим крепость внутри их же стен. ---       В своих покоях Кайден Вальмонд сжимал крошечную латунную шестерёнку. Донесение от Марсела лежало на столе распечатанным. Герцог готовил новую карательную операцию. Более жестокую.       Он не знал дошло ли его послание об опасности до Лео, но понимал, что больше не может стоять в стороне. Кайден был заложником в собственном доме, в собственной жизни и его тихая война только начиналась.       Три фронта. Три осады. И у каждой — свой полководец, застывший в ожидании решающей битвы.