Красная метка

      Три дня. Семьдесят два часа. Именно столько прошло с момента пожара, и Тейп фиксировал аномалии с той же методичностью, с какой вёл свои исследовательские записи.       Аномалия 1: Повышение температуры тела на 0,7 градуса. Не критично, но устойчиво.       Аномалия 2: Учащение сердечного ритма в состоянии покоя на 12 ударов в минуту.       Аномалия 3: Нарушения сна. Сон поверхностный, прерывистый отдых, наполненный обрывками образов, которые его процессор отказывался анализировать. Образов, в которых центральное место занимал специфический, тёплый запах — смесь целебных трав, пота и чего-то неуловимого, исключительно свойственного Наилю.       Он внёс данные в таблицу, но не смог вывести удовлетворительного уравнения. Логика подсказывала: это последствия стресса, вдыхания дыма, переутомления. Но некая новая, тревожная интуиция шептала, что причина — глубже.       Именно в этом состоянии он вошёл в лабораторию, где Наиль, свесив с плеча прядь тёмных волос, с упоением растирал в ступке какие-то коренья. В тот момент, когда Тейп переступил порог, его обонятельные рецепторы подверглись массированной атаке.       Запах. Его запах. Концентрированный, живой, лишённый теперь всяких примесей дыма или крови. Он ударил в мозг, словно физический удар. Тейп замер на месте, его пальцы непроизвольно вцепились в косяк двери. В висках застучало. Вся кровь разом прилила к коже, заставив её гореть.       Наиль, почувствовав его присутствие, обернулся: — Тейп? Всё в порядке? Ты выглядишь...       Он не закончил. Тейп уже был рядом. Не шёл, а двинулся с той неестественной, хищной плавностью, которая иногда проявлялась в бою. Его зрачки были расширены, в зелёных глазах был огонь. Он будто не думал, а реагировал.       Его рука сама потянулась вперёд. Не для рукопожатия. Не для того, чтобы взять инструмент. Он схватил Наиля за предплечье. Жестко. Почти больно.       Наиль ахнул от неожиданности, ступка с грохотом упала на стол: — Тейп? Что с тобой? Отпусти меня…       Тейп не отвечал. Он втягивал воздух, его взгляд был прикован к оголённому участку кожи на шее Наиля, где пульсировала жилка. В его ушах стоял гул. Мир сузился до этого запаха, до этого тепла под его пальцами, до этого учащённого дыхания. — Ты... — голос Тейпа был низким, хриплым, чужим, — пахнешь по-другому.       Это было не обвинение, скорее констатация непреложного, всепоглощающего факта. Факта, который его логика была бессильна оспорить.       Наиль замер. Сначала в шоке, потом в медленном, нарастающем понимании. Он видел напряжение в каждом мускуле Тейпа, видел дикое, незнакомое пламя в его глазах. Он понял, что у его гениального саратника надвигается биологическая буря.       Холодный ужас сковал лекаря. В Империи от омег требовали одного — абсолютной чистоты, безличия, отсутствия какого-либо собственного запаха. Его собственное тело было для него неизведанным, а проявления альф он видел лишь в виде карающей силы жрецов. Но это... это было личным... Его разум, воспитанный в догмах, кричал о «осквернении омеги без заключения брака», «грехе», но его тело, впервые в жизни, отозвалось на этот немой зов мучительной, предательской волной тепла и слабости в коленях. Только он был не готов и в отношениях между парами ничего не понимал. — Отпусти! — его собственный голос прозвучал надрывно, почти панически.       Слово, наконец, словно долбившееся сквозь толщу инстинкта, достигло цели. Тейп вздрогнул. Он посмотрел на свою руку, сжимающую чужую плоть, на широко раскрытые, полные ужаса и чего-то ещё (чего? он не мог вычислить) глаза Наиля. Сознание, затопленное гормональным цунами, на мгновение прояснилось, и в него хлынул холодок шока от потери контроля.       Он резко отшвырнул руку Наиля, как раскалённый уголёк и отпрянул. Его лицо исказила гримаса первобытной ярости, обращённой на самого себя.       Без единого слова, он развернулся и быстрым шагом удалился прочь. Не в дом. Не к своим чертежам. Его дорога вела вглубь заброшенных тоннелей, где его не могли найти. Там Тейп мог сразиться с этим чудовищем внутри себя наедине.       Наиль остался стоять, потирая заломленное предплечье. Дрожь пробегала по всему его телу. Он чувствовал себя осквернённым и напуганным до глубины души, но сквозь страх пробивалось другое странное чувство — щемящее, горячее любопытство и смутная, запретная вибрация в самой глубине его существа, которую он боялся даже назвать.