Ересь. Певчие свободы

      «Там, где нас нет, горит невиданный рассвет.       Где нас нет — море и рубиновый закат.       Где нас нет — лес как малахитовый браслет.       Где нас нет, на Лебединых островах.       Где нас нет, услышь меня и вытащи из омута,       Веди в мой вымышленный город, вымощенный золотом.       Во сне я вижу дали иноземные,       Где милосердие правит…»       Голос нелегального рок-музыканта в наушниках заглушил гомон одногруппников, вывалившихся из аудитории во двор. Силестий поморщился, поправляя почти незаметные в волосах «капли». Слушать не много ни мало Бунтаря посреди Среднего круга прямо в семинарии было, конечно, дерзостью на грани с самоубийством, но младший Плиний-Демокрит больше не мог обходиться без фонового шума и решил, что этот шум хотя бы будет осмысленным и гармонировать с тем, что он сам чувствует.       Тексты «Rebels» говорили о том, что слышал и понимал он сам. О закрытых глазах и заткнутых ртах. О вреде молчания, о желании свободы. О связанных руках и страхе простых людей перед государственным и церковным жерновами. О том, что сильнее большинства, но с чем следует бороться… Было неудивительно, что прослушивание этой музыки практически приравнивалось к впадению в ересь.       Прошел год с того дня, как Силестий забрал из поместья собственные инструменты. С тех пор он успел с отличием закончить еще один курс семинарии — до того как грянули лекции и практические занятия по ораторскому мастерству. С враньем с кафедры у младшего Плиний-Демокрита все было плохо — слова не шли, он спотыкался, путал формулировки и цитаты, чего никогда не случалось в других ситуациях. Были все основания полагать, что либо придется согласиться на «помощь в смирении своих грехов и наставления на путь истинный» на что неоднократно намекал пожилой, но от того, похоже, не более порядочный, нежели Бенедикт, профессор, либо как-то копить деньги — и немаленькие — на взятки, либо плакал диплом с отличием, и хорошо, если дело не закончится отчислением.       Несмотря на это, получилось устроиться на работу. Культурному каналу требовался помощник, отложенных за год денег вполне хватило на как раз финансовую и запрошенную практически открытым текстом взятку, и теперь все вечера, ранее посвященные бдениям дома в одиночестве, были заняты мелкими поручениями: разбором бумаг, помощью в составлении программ, тасканию тяжеленных сумок к записями на согласование в управление Цензоров… Платили Силестию пока сущие копейки, а работы было ощутимо больше, чем изначально указывалось в описании вакансии, но тот упрямо терпел, полагая этот шаг очередной ступенью на пути к «устойчивому положению», о котором говорила тетушка. Даже при учете довольно омерзительного продюсера за малейший промах даже не предлагавшего, а требовавшего «отработок» сексом или дополнительной работой — в зависимости от настроения. Иногда младшему Плиний-Демокриту начинало казаться, что где-то у него на лбу написано невидимым ему самому маркером «жертва для насилия» и что в некотором смысле Бенедикт был даже прав: сбежав от брата и попав «в люди», он фактически сменил одного домашнего тирана на нескольких внешних, и, что с этим делать, было совершенно не ясно. Разве что надеяться, что парой ступеней выше, там, где начнется настоящая работа и более серьезная помощь Внешнему кругу, подходить к нему с подобными требованиями или предложениями уже будут все же опасаться. Или что станет понятно, каким таким ментальным растворителем вывести со лба компрометирующую надпись…       Хлопок по спине отвлек Плиний-Демокрита от проговариваемого про себя превращенного в регулярную молитву плана на собственную жизнь и выбил наушники из ушей. Орфей Спиро Аргирис встретил обернувшегося семинариста улыбкой прирожденного менеджера.       — Здрав будь, богослов! Прискус говорил, что ты снова выбесил преподавателя риторики демонстрацией «золота» с кафедры. Ты нарочно под него подставляешься, что-ли?       — Нет, — Силестий мгновенно отключил плеер и недовольно наклонился, подбирая выпавшие «капли». Знакомый по детству Спиро Аргирис был, в целом, неплохим вариантом для «налаживания связей со сверстниками», поскольку являлся сыном второй после главы ордена акулы Пурпурной Астры. Но чем-то от него веяло таким, что Плиний-Демокрит решил даже не пытаться. Помимо того, что, несмотря на близость зданий, экономическая Академия и семинария были все-таки разными учебными заведениями. — Просто у меня нет таланта к речам с кафедры. Такое, знаешь ли, бывает. А будущему пурпурному какое дело до моих страданий? Что ты тут вообще делаешь?       — Да ладно тебе, а еще нас «ежами» называют… — студент-экономист поднял ладони в жесте примирения, не убавив ни на грамм хорошего настроя. — Пришел сюда ногами по земле, во-он оттуда сюда, чтобы проведать тебя, и по дороге слышал рассказ о твоем, гм, выступлении. За что купил — за то продаю, слегка приукрасив. В бар пойдешь? Я угощаю.       Силестий посмотрел на улыбающегося тонкокостного, как и он сам, парня с нескрываемым подозрением, перерастающем в удивление. На кой Абисс он мог понадобиться в баре практически что незнакомому — пара дежурных фраз во время устраиваемых Бенедиктом приемов и совместные игры, когда обоим было по семь-десять, не в счет — ровеснику, навскидку в голову не приходило. Что же касается алкоголя… Все прошедшее время младший из братьев старался держаться от того, что погубило старшего на максимально далекой дистанции, но… Возможно, один вечер проведенный без привычного шума и такой же привычной — правда, теперь только по выходным — тишины, не сделает ничего плохого.       — Если угощаешь — почему бы и нет. Сразу говорю — я заучка, зануда и вообще скучный тип.       — Это я уже понял, но понадеялся, что такой осел лучше, чем никакого… Ладно, просто сознаюсь в причине: меня приняли в послушники ордена. И тут я осознал, что у меня не так-то много тех, с кем я общаюсь и кому это не будет поводом для зависти. Ну, и кто мне не должен ничего, что сохранится и в баре, — говорливый парень развел раскрытыми ладонями перед собой, затем — тем же несколько гипнотичным движением — за себя, на группу весело переговаривающейся молодежи. — Присоединяйся.       — Ничего себе «не так-то много», — Силестий встал, мысленно пересчитывая группу за спиной когда-то в прошлой жизни приятеля. Навскидку насчиталось человек восемь — круг общения ровно на восемь человек больше, чем у самого Плиний-Демокрита, если не считать одногруппников, которые — и это было сделано специально — воспринимали излишне тихого и старательного сокурсника настолько же живым, как доску в аудитории, и потому охотно болтали в его присуствии о всяком, часть из которого могла быть интересна тетушке. — Но поздравляю с послушничеством. Мое случилось пару месяцев назад, когда на работу взяли. А ты что так тянул?       — Хех. Ну, не все же богоизбранные, — Орфей беззлобно фыркнул. — Дотарабанился в одном из банков младшим переносчиком чековой бумаги до первой премии, после чего получил право пройти тестирование и вступить. На следующей неделе будет медосмотр… Очевидно, комплектацию получаемого послушника проверить и внести на баланс, — шутка дрогнула какими-то колючими нотами за легким тоном.       — Значит, я хотя бы не единственный идиот, пошедший портить себе жизнь работой в начале третьего курса, — Силестий фыркнул в ответ, начиная вспоминать, почему в детстве ему нравилось общаться с Орфеем — до того как Бенедикт решил, что его младшему брату будет комфортнее всего в стеклянной банке поместья без какой бы то ни было возможности нормального общения не под присмотром кого-то, кроме него самого. — А у нас медосмотр был при поступлении. Вероятно, чтобы потом не мучаться и не обнаруживат, ь что такое количество лекций по Слову Единого было потрачено на неликвидных.       — У нас тоже, но вдруг за несколько лет комплектация изменилась?.. — резонно хмыкнул экономист, после чего махнул рукой. — Ладно. Пойдемте все менять комплектацию, пока непоздно и на учет не поставили!       Бар на проверку оказался вполне приятным. Возможно, Орфей умел их выбирать, но музыка была даже приличной — что-то национальное из Четвертого диоцеза, вполне благопристойное и при этом не хоралы, — стол компании из десяти человек достался широкий и не на проходе, а алкогольная карта содержала в себе не только пиво, но и вина и более крепкие напитки. Несколько приятелей Спиро Аргириса быстро определились с выбором, заказав себе кто коктейли, кто пиво, другие пока весело гомонили, обсуждая карту. Угол «для интроверта» тоже нашелся — на самом краю стола, отдельное кресло с хорошим обзором и возможностью не пропускать мимо себя всех, кому приспичит в туалет или поменяться местами с кем-то другим.       Благодарно кивнув приятелю, Силестий занял придержанное для него место с некоторой тоской уставившись в меню. Хотелось чего-нибудь крепкого — раз уж собрался пить, то как следует, чтобы точно заглушить все отзвуки и расслабиться — но, например, знакомая на вкус любимая Бенедиктова текила, скорее, вызвала бы рвотный рефлекс — ее запах слишком ассоциировался с безумием и всем с ним связанным. Заказывать же что-то крепкое и неизвестное было как-то страшновато, тем более в практически незнакомой компании. — Кстати, у них тут есть акция «определись», — подсказал как бы рассеянный по всей компании сразу Орфей, ткнув пальцем во вложенный в карту буклет. В рамках заявленной акции предлагалась ознакомительная коллекция шотов из указанного клиентом списка в тридцать наименований. — Если что — это не на одного человека, так что остальные охотно помогут с излишками, полагаю.       — Давай лучше то же самое, но пивом, — кто-то из других студентов-экономистов ткнул пальцем в тот же буклет строчкой ниже. — Тридцать видов пива. Идеально.       — А я бы, наверное, взял крепкого, — отозвался другой. — Давай, проставляющийся. Два разных «определителя», а потом кто что хочет, я тебе даже докину.       Остальная компания тех, кто пока не определился, и даже пара ребят, уже пьющих, охотно поддержала идею; в итоге на длинном столе образовалось ни много ни мало шестьдесят стаканов, не считая тех, что уже были в руках, напомнив Силестию сервировку обеда в парадном зале, только алкоголем. Орфей грустно вздохнул, созерцая стол.       — Друзья мои, я только напомню, что целью сегодняшнего вечера является празднование, а не реальная смена комплектации с пробуждением хрен знает где во Внешнем в компании пятка местных мужиков наполовину железным и без воспоминаний о том, как вы дошли до жизни такой и где ваши вещи.       — Говорит, глядите на него, как практик. Ну или очевидец, — фыркнул кто-то из компании.       — Брось, Орфей. С такого количества ничего десятерым не будет. Давай тост за вступление, и можешь быть свободен, мы дальше сами.       Младший Плиний-Демокрит слушал почти уютно-возмущенный шум со смешанными чувствами. С одной стороны, компания немного напоминала ему сборища в поместье — их самое начало, — с другой стороны, эти ребята пусть звучали малость надрывно, как все вокруг, но хотя бы не с таким треском, как более старшая аристократия. Первый осторожно опробованный шот оказался горьким и маслянистым, почти до невольного кашля. Второй — пряно-сладковатым и довольно приятным. В голове резко, но довольно приятно зашумело — похоже, градус первого и второго напитка был ощутимо разным, несмотря на общее «крепкое».       — Куришь после рома? — парень, советовавший новоиспеченному послушнику сказать тост, с улыбкой предложил раскрытую пачку. — Дает интересное послевкусие, пробуй.       — Табак, надеюсь? — Силестий осторожно взял сигарету из предложенной пачки. Запах табачного дыма — в отличие от всяких наркотических трав и алкогольного перегара — ему всегда нравился. Первая затяжка была жесткой, заставившей-таки закашляться, а потом стало легче и даже как-то медитативно. Послевкусие и правда оказалось интересным. Поблагодарив угостившего и решительно отказавшись от подсунутого стакана с пивом — незнание незнанием, но элементарная техника безопасности по общению с алкоголем была ему все-таки известна, он заказал себе еще одну порцию, на этот раз полноценную, светлого сладковатого напитка, оказавшегося ромом, и стал наблюдать за процессом уничтожения заказанного изобилия. Орфей поднялся со своего места, молитвенно сложив ладони, в которых были одновременно зажаты сигарета и шот и сделав проникновенное лицо.       — Друзья, мы совсем забыли! — он откашлялся, поставленным тоном декламируя негромко, но выразительно. — Благодарим Тебя, Всеотец, за хлеб наш насущный и продукты его последующей переработки, даруй нам радость — и здоровье печени — и убереги от жестокого похмелья всех, кто сегодня причащается щедрыми дарами Твоими, и технологов, изобретших спирты. Amen.       Силестий искренне рассмеялся вместе со всеми, услышав такую нетривиальную молитву.       — Орфей, у тебя в речи есть неточность: не все из напитков здесь представленных это продукты переработки и дистилляции пшеницы и прочих хлебных злаков. За сахар Единого поблагодарить забыл, — подсказал кто-то.       — И заказать закуски, чтобы Он с чуть большей гарантией услышал мольбу об отсутствии похмелья, но что уж, все забыли…       — Вот поэтому я экономист, а не технолог и не богослов. Но закуски — действительно хорошая мысль, особенно учитывая энтузиазм.       Спустя еще пару шотов вкусного, хоть и крепкого алкоголя веселый гомон отдыхающих, текший сквозь Плиний-Демокрита, перестал даже немного напрягать. Мелкие нюансы, которые обычно царапали по восприятию и отдавались болью, сейчас были где-то далеко за слегка покачивающейся пеленой рома и никотина из третьей по счету сигареты. Силестий обсудил несколько довольно смешных трактовок из Писания с кем-то из компании, тоже неплохо подкованным в расширенном богословии, рассказал анекдот про пару профессоров из семинарии, попавшихся ректору на игре даже не в карты, а в конфискованную у кого-то из студентов рулетку, выпил — сделав хороший перерыв — еще один шот, послушал ответные анекдоты из жизни экономической Академии, поспорил о сравнительной пользе для студенческих организмов жареных и запеченных овощей, которые были заказаны в качестве одного из вариантов закуски и дружно проигнорированы всей компанией…       Зеркало в туалете, куда младший Плиний-Демокрит зашел помыть руки от масла с чесночных гренок, отразило слегка встрепанного светловолосого парня с почти счастливым лицом, легкой улыбкой и глазами старшего брата. Видение было настолько ярким, что Силестий шарахнулся назад, врезавшись спиной в дверь одной из кабинок. Опьянение как-то резко отхлынуло, оставляя тошноту и дрожь в руках. Сделав несколько глубоких вдохов и умыв лицо максимально холодной водой, которую смог добыть из крана, Плиний-Демокрит вышел обратно к компании, попросил еще сигарету, получил половину пачки и, не накидывая плаща, отправился на улицу — глотнуть немного свежего воздуха и собраться с мыслями. Понимание, что именно Бенедикт находит в пьяных и наркотических полетах от реальности, было сбито, осталось лишь кристально-ясное осознание факта, что до судьбы старшего брата Силестию осталось еще полгода. Или год. Такой жизни и периодических походов в бар, чтобы расслабиться, да.       Погрузившийся в сумерки и освещенный кляксами света фонарей дворик возле бара дыхнул в лицо все еще старающемуся унять лихорадочно и панически частящее сердце студенту сыростью прошедшего дождя и шумом вечерней улицы. На соседнем проспекте собралась пробка. Проходящие мимо люди спешили по домам или же на встречи, говоря по коммам, болтая друг с другом, сливаясь в единый на Эдеман поток шума… Кто-то чувствительно врезался в Силестия плечом, разворачивая его и скрежеща на грани восприятия чем-то… очень нехорошим. Также пошатнувшийся от удара прохожий поднял на студента совершенно невменяемый взгляд, прерывая бормотание на церковном на скомканные и сбивчивые извинения, чрезмерные для происшествия.       — Ничего страшного, что вы, право слово, — Плиний-Демокрит отвлекся от собственных невеселых мыслей. С незнакомцем было что-то критически не так. Настолько не так, что он даже не стал сопротивляться, когда незнакомый в общем-то парень осторожно взял его за плечо и усадил на скамью рядом с баром. — Будете сигарету? Что… что у вас случилось?       — Н-н… не у нас… — усаженный человек протянул трясущуюся руку — не за сигаретой, а куда-то мимо нее. Из-под грубо намотанной на ладонь заскорузлой тряпки проступила, вероятно, не в первый раз, кровь, запачкав свежими каплями костюм студента. — Простите, не у нас… Останься, прошу, умоляю. Не уходи сегодня из дома. Это ловушка! — последнее мужчина внезапно выкрикнул, сжимая кулаки. Прохожие на улице покосились на безумца, поторопившись миновать сидящих. Спустя еще секунду поток людей тек вновь ровно.       — Кому сегодня не нужно выходить из дома? Кого предупредить? — Плиний-Демокрит поймал одну из рук безумца, с ужасом увидев, что рана рассекла ее почти пополам. — Вам… тебе нужна помощь. Желательно врача.       — Это не помощь!.. Это… ловушка… Помощь… — мужчина на мгновение утих, трясясь и конвульсивно дергая ладонями, сжимая и разжимая искалеченные кисти рук. Затем поднял на Силестия взгляд, полный отчаяния и некоего холодного прозрения-осознания. — Монастырь Святой Ивонны мученицы. Ловушка. Продажа… — он зашелся сиплым кашлем, хватаясь за плечи студента. — Silentium est aurum…       — Ловушка для кого? — Плиний-Демокрит уловил перемену настроения, плеснувшее холодное отчаяние и горячую настолько, что почти обожгла руки вместе с чужой кровью, боль. Взрослый — старше его минимум лет на десять — человек пребывал в состоянии, которое Силестию видеть еще ни разу не доводилось, но он начинал догадываться, у кого можно будет об этом спросить. — Кого продают в монастыре Святой Ивонны? — резко понизив голос, потому что если хоть кто-то из обывателей это услышит… — Ты зеленолист. Что я могу сделать?       — Тела. Целые. Части. Прикрытие… Silentium est aurum… — мужчину вновь скрутил внутренний спазм, сделав голос чуждым и безэмоциональным. Он отстранился от студента рывком, разжав дрогнувшие и дернувшиеся к вороту Силестия руки. Рассмеялся, упав на тротуар, вновь распугивая прохожих. — Ordo sanctus… Alba… Silentium est aurum quod virescit…       — Но зеленеет не золото… — Плиний-Демокрит отшатнулся, дернулся обратно помочь борющемуся с, кажется, нейро-психологическим программированием, о котором до того студент только слышал, орденцу. Замер, как сквозь словно бы обратившийся камнем воздух глядя на маркер, приставленный под челюсть мужчины. Палец покалеченной, но невероятным образом все еще рабочей руки скользнул по сенсору настройки, выкручивая режим на маркере.       — Omnes flores virent, — практически умиротворенно — обреченно? Растерянная улыбка.       Выстрел.       Гулкие, словно бы доносящиеся из пустого колодца, крики забрызганных прохожих, заглушенных все еще не звучащим последним словом. Потом оно начало затихать, кажется, вместе с мнившимся весь безумный диалог звоном стремящихся вырваться из-под гнета программы других слов…       — Орфей… Прости, что порчу тебе праздник, но я домой. Там… труп на улице. Самоубийцы, — Силестий сам не помнил, как зашел обратно в бар, но шок, кажется, разжал лапы на горле — или хотя бы сделал вид. Монастырь-прикрытие для нелегальной торговли органами и людьми. Это должна была узнать Каролина.       Аргирис подскочил при виде появившегося возле столика сверстника в окровавленной одежде. Коротко выскочил из бара, оценивая обстановку, затем вернулся к столику и Силестию, накидывая ему на плечи куртку.       — Так, друзья, вечер перестал быть томным. Рекомендую не желающим лишних вопросов сейчас взять еще еды и дождаться тут меня. Я скоро, провожу только Силестия. Если что — ему стало плохо. Перебрал с непривычки. Все уяснили или завершаем этот вечер на допросе?       — Уяснили, — малость побледневшие студенты с некоторой натугой продолжили посиделки. Плиний-Демокрит сдернул с вешалки собственный плащ, радуясь, что, в целом, не приходится особо старательно изображать пьяного — ноги и так слегка заплетаются.       — Я просидел рядом с ним минуты три. Если все свидетели не забьются по дальним углам, вас все-таки могут о чем-нибудь спросить, — логика приятеля была понятна, и Силестий счел, что будет правильным немного доработать легенду. — Увидел его рассеченные руки и попытался помочь. Но он бормотал только невнятные обрывки каких-то стихов на латыни. Я в шоке тебе это, разумеется, рассказал.       — Резонно, — коротко кивнул Орфей, направляясь вместе с Силестием мимо быстро собирающейся толпы снаружи на угол соседней улицы и вызывая туда такси. — Адрес назови, куда поедем. Ты сам не ранен?       — Угол Орденов и Лазаря. Оттуда дойду, — Плиний-Демокрит поморщился, вспоминая, что тетушка говорила насчет называния точного адреса не в крайнем юридически неподозрительном случае. — Нет, я не ранен, — закуривая сигарету и несколько озадаченно глядя на ту самую половину пачки — уже уполовиненную снова. — Привет, статья расходов.       — Не самая страшная, если не смолить по пачке в день, — экономист-послушник задумчиво покосился на богослова, удержав при себе какой-то вопрос. Кивнул на голубой подъезжающий к остановке глайдер. — Твой. Запахни ворот пальто повыше. И — удачи, что ли? Хорошо посидели.       — Да уж, — Силестий зябко передернул плечами, но смог выдавить улыбку. — Удачи, Орфей. Заходи в наш двор еще, обещаю не распускать такое количество колючек.       — Насколько будет позволять время, — кисловато усмехнулся студент и работающий послушник. — И спасибо, что согласился. Ты хороший собеседник, если даешь себе волю. И я рад, что ты выбрался из поместья, было бы тупо не продолжать общаться.       Младший Плиний-Демокрит молча кивнул, надеясь, что взгляд выразил достаточное количество тепла и дружелюбия и что приятелю хватит чуткости их прочесть — такси уже подъехало. Забившись на заднее сидение, он достал из кармана наушники, корректируя громкость на почти неслышную, и снова включил плеер.       «Пять пограничных состояний тряпкой черной на ветру,       Нас в толпе узнаешь сразу по счастливому лицу,       Синяки, пробиты уши, кожа стерта на износ,       Курим в тамбуре поезда, что едет под откос.       На пол сходу полупьяных,       Нас валила окаянных,       Нас косила правды горькой суть,       От вина на дне стакана муть».       Спокойное, почти счастливое лицо рыцаря из Зеленого Эдельвейса перед выстрелом плыло пред внутренним взором, мешаясь с собственным почти счастливым — пока не посмотрел в глаза отражению. Обаятельная, несмотря на опасность и безумие, усмешка Бенедикта — туда же. Внезапно захотелось со всей силы ударить лбом в стекло, разбивая и одно, и другое — в кровь, вдребезги, только бы вытряхнуть из головы остатки алкоголя, понимание, информацию, которая, будучи высказанной, убила человека. Почему он не смог больше молчать? Кто-то из его близких или знакомых пошел туда в надежде на вакансию? Или количество кровавой гнили, которую нужно было таить и оберегать, просто оказалось уже слишком велико, перехлестнув через порог самосохранения?       «А вот и всё, кто же я на самом деле?       Посмотрюсь в грязном отражении       Витрин, в винном магазине, я достиг       Медной середины.       Вот так жизнь! Для придурков нет Закона!       Подорвусь в переполненном вагоне!       Разожгу из газет костер в квартире,       Лучше так, чем вечно врать, что выйду с миром».       Второй способ. Заговорить и говорить, пока не заткнут. Пока не умрешь, в отличие от этого зеленолиста, не от пули в голову, а медленнее — на костре или в пыточной у Алого Нарцисса. Или… если осторожно. В конце концов, существуют же те же «Rebels». А еще «Riffle prayers», «Agony», «Revelation» и прочие…       Такси остановилось на нужном перекрестке. Силестий отдал водителю деньги и поспешил домой. Запер дверь, прямо в обуви спустился в подвал — окровавленную одежду следовало оставить там и купить какую-нибудь замену.       «Тетя Ханна, позвони мне, как сможешь. Есть случайно пойманная информация о некрасивом, от самоубийцы из зеленолиста».       Минута, другая. Звонок комма. — Первый-вопрос-в-лоб-дорогой. Ты. Цел? И где? — манера тетушки переходить к делу немедля, и минуя как бы подразумевающиеся «здравствуй» и «как дела», добавила немного твердости духа студенту.       — Цел. Дома, уехал раньше, чем приехали заинтересованные. Он был без нашивок, вызвали просто белых, есть шанс, что вообще ни о чем не спросят, но если да, у меня готовы легенда и бледный вид, — успокоил Силестий тетушку. — Монастырь Святой Ивонны мученицы. Если верить погибшему сегодня бедолаге, там что-то вроде черных хирургов, покрываемых государством, образовалось. Сказал, если дословно: «Тела. Целые. Части. Прикрытие». А я позавчера в газете видел объявление по набору туда разнорабочих, причем за приличные деньги и «из любого круга», цитируя уже газету, — краем глаза виденное объявление само встало перед мысленным взором, как только Плиний-Демокрит начал описывать ситуацию. — Можно с этим что-нибудь сделать?       — Выяснить, кто конкретно покрывает и выкинуть эту информацию в сеть пошире. Может, еще запустить туда «корреспондента», чтобы подкрепить это снимками. Ну а когда разойдется — набег и ликвидация или ликвидация прикрытия, что будет уместней. Наша часть работы — информация, — отчеканила Каролина, поясняя племяннику этапы работы с полученной новостью. — Он больше ничего не смог сообщить?       — Нет, больше ничего. Хотя… Прикрытие — Белый Пион. Кто-то из них или в целом орден.       — Ожидаемо, кому еще может понадобиться бойня… — тетушка хмыкнула. — Спасибо тебе, дорогой. Обработаем эти данные. Что-то еще?       — Теперь точно все, — Силестий вздохнул. — Я могу попробовать съездить туда или в окрестности и разузнать что-то еще.       — Не стоит, это могут довольно легко связать.       — Ты права, — второй вздох был куда более тяжелым, но Каролину действительно следовало послушать в вопросах безопасности. — Не алые, так сами зеленые будут копать. Ладно. Легенда у меня и правда есть, напуганный вид даже изображать не надо. Значит… все. Спасибо, что позвонила.       — Прими душ и выпей чаю, дорогой, — тон Каролины смягчился с делового. — Понимаю, что сегодня тебе было тяжеловато, но не падай духом.       — Обязательно, тетя Ханна, — младший Плиний-Демокрит даже искренне улыбнулся, зная, что тетушка точно услышит эту улыбку в его голосе, и оборвал связь. Прислушался к себе самому. Стало немного легче, как будто мертвый зеленолист перестал шептать в уши фразу-приказ, успокоенный тем, что информация ушла, куда нужно, и проблемой займутся. Он, не остальные, кого зарезали в этом монастыре. Ситуацию исправят, но не сразу. И сколько таких монастырей еще. И сколько всего, кроме них…       Скинув с ног ботинки и руками вернув их прихожую, Силестий отправился под душ. Попеременно горячая и ледяная вода окончательно прогнали из головы остатки алкоголя, но не бившиеся где-то под черепной коробкой мысли. Поделиться тем, о чем ему рассказали, действительно помогло. Не только морально. Не золото молчание, свинец или та же бронза — тяжелая, тускнеющая, зеленеющая от времени, как болото… Младший Плиний-Демокрит спустился обратно в подвал. Закурил бессчетную за вечер сигарету, развернув лэптоп. Текст сам ложился под пальцы.       «This Is а War       Politicians for the hollow people, try to fill them with pills and needles       Narcissistic fake correction, after judging the next injection Infest, ivasion, martyrs, heretics, lies, crucifixions, stonings and ethics       Religious and fascists around the zodiac, payed by the poor for more tears and crack       Deface the world’s defective space, say educate and ejaculate       This shit we call the human race, smell your flesh, taste your decay       As long as you remember your name       We will fall in the blackest void, a battlefield full of little boys       Maybe perversion saves the end, we sell our souls with no repent       We’re the wheels in the death machine       We’re just models without faces in a world so clean       There’s only lies in our descent, we lose the war with no defense       Porno children young and delicious, so full of unfilled sexual wishes       Callboys for the family daddies, some like it facial, some interracial       Talkshows for the hard worn nation, talking about morals and masturbation       It’s public suicide, to say that TV has ever lied       I can’t see what I’m fighting for, can’t believe that I will find an end       I can’t see what I’m dying for, God release me just this time       I died last night shot from behind       I died last night, haven’t seen the signs       I died last night shot from behind       I have to fight but I died last night       In silence we pray, break down on our knees       But what if we fail, we’ll never be free In silence we pray, in humility       But what if we fail, we’ll never be free       This is a war       For God so loved the world that he gave his begotten sons       That whosoever believeth in them should not perish       But have everlasting death».       Как только последняя строчка была закончена, Силестий, будто очнувшись от транса, перечитал текст. Таких у него набралось уже немало, но этот… Этот надо было отпустить. Дать ему прозвучать. Впрочем, где один там и несколько, верно?       — Музыка ветра, гроз и огня перевернет этот шар и станет больше, чем звук… — в пространство процитировал он Бунтаря, косясь на гитару. Он понимал, зачем на самом деле ему был нужен второй голос. Понимал, зачем ходил за инструментами, нарываясь на побои. Понимал, почему записывал рвущиеся наружу тексты. Понимал, чем настолько хорош выбранный интуитивно образ скучного забитого заучки, которого слишком скучно проверять. Понимал, как получившаяся музыка может попасть не только в нелегальную сеть, но и — на несколько часов, и все же — на полки магазинов… Непонятно пока было следующее — получится ли одному человеку сделать достаточно хорошие записи, сколько времени это займет и какая программа лучше подойдет для имитации ударных.